Немецкий геополитолог Герфрид Мюнклер подвел в интервью нашему изданию итоги уходящего года. Его вывод: расколовшийся ЕС находится на грани распада; Турция, выступая в роли «перевалочного пункта» для беженцев, скоро будет играть стратегически более важную роль в большой европейской игре.
Die Presse: Возможно, подводить исторические итоги пока еще рановато, но, тем не менее: что по-настоящему важное произошло в 2015 году?
Герфрид Мюнклер: Развитие ситуации на Ближнем Востоке, а также связанная с ней проблема беженцев и новая форма сотрудничества, намечающаяся между европейцами и русскими.
— Приведет ли миграционный кризис к стратегическому переосмыслению ситуации европейцами — в пользу более активного участия в действиях на Ближнем Востоке?
— США больше не заботятся о политике безопасности в Европе. Поэтому европейцам придется самим как-то обеспечивать стабильность на периферии континента, причем иначе, чем раньше.
— А Европа способна на это?
— Американцы хотя и участвуют в некоторых акциях на Ближнем Востоке, но очень сдержанно. После войны в Ираке они осознали, что их имперские замашки в этом регионе неуместны, и предпочли сконцентрироваться на Азиатско-Тихоокеанском регионе. Так что Ближний Восток драматичным образом превратился в проблему Европы. Поэтому европейцам придется повысить собственную боеготовность, а также научиться мыслить стратегически. Окажется им это под силу или нет — вопрос открытый.
— Однако они в последнее время получили недвусмысленные сигналы.
— Да, очень четкие сигналы. Можно разработать своеобразный «план Маршалла» по стабилизации положения на Большом Ближнем Востоке от Марокко до Иордании, а также в «поясе безопасности» в Сахеле — на пространстве от Мали через Нигерию до Сомали. Потому что если там, как и в Сирии, вспыхнут гражданские войны, которые приведут к новым потокам беженцев, для Европы это станет катастрофой. Так что Европе придется позаботиться о прилегающих к ней территориях.
— 2015 год можно также назвать годом раскола Европы.
— В ЕС есть, по меньшей мере, две линии раскола: между севером и югом, с точки зрения различий в менталитете и фискальной политике, и одновременно между Западной и Центральной Европой, с точки зрения миграционного кризиса и готовности принять этническое и религиозно-культурное разнообразие. Европейской комиссии нужно сначала признать наличие обеих линий раскола и принять меры по их устранению раньше, чем дело дойдет до реального раскола.
— До сих пор крупные кризисы оказывали влияние на процесс интеграции внутри ЕС. Этот раз не стал исключением?
— То, что Европа выходила из предыдущих кризисов еще более сильной, является, в первую очередь, «сказкой», целью которой является поддержание морального духа европейцев, чтобы они верили в то, что все не так плохо. Однако в этом случае мы имеем дело с кризисом такого типа, который знаком врачам: речь идет о выздоровлении пациента или смерти. В настоящий момент ответ на этот вопрос неясен. Никто не может всерьез сказать, что этот кризис эффективности ЕС и противоречия внутри него не приведут к распаду Европы: от «грексита» и «брексита» до драматичного раскола между странами-членами «Вышеградской группы» и «старой» Европой.
— Какой с этой точки зрения вам видится роль Германии и Ангелы Меркель?
— Немцы никогда не стремились играть в Европе ведущую роль и, скорее, склонялись к действиям «из глубины». Ряд инициатив Германия «продвинула» при посредничестве французов. Но немецко-французский двигатель в контексте нынешнего кризиса работает не так слаженно, как раньше. Экономически Франция намного отстает от Германии. А Германии пришлось взвалить на себя лидерство, к которому она вовсе не стремилась и не готовилась.
— И как Германия справляется с этой задачей?
— Германия была «чемпионом по выплатам», а теперь должна стать «чемпионом по муштре», следящим за соблюдением ценностей и многосторонних договоров, потому что Европейская комиссия с этой задачей справляется не до конца.
— В контексте миграционного кризиса Европа много занималась морализаторством, но в итоге стала действовать в соответствии с требованиями «реальной политики», попросив Турцию о помощи в регулировании кризиса. Как вы оцениваете эту амбивалентность?
— Европа заботится о своих ценностях, но это, скорее, необходимость, с точки зрения легитимности, но не главный императив оперативной политики. Это часто приводит к тому, что политика получает этакий «привкус» морализаторства. Меркель в конце лета решилась впустить беженцев, чтобы спасти Европу. Если бы Германия не открыла для них свои границы, но на балканском направлении возникла бы гигантская «пробка» из 700 тысяч человек, которая имела бы катастрофические последствия. Если выражаться футбольным языком, то Германия играет роль (в том числе и в вопросах евро-кризиса) защитника-«либеро» или «чистильщика».
— Не исключено, что Меркель, принимая это решение, думала еще и о собственном имидже. На словах она по-прежнему следует своему лозунгу «мы справимся с этим», однако, на деле она все же обратилась за помощью к туркам.
— Я оцениваю эту сделку с турками иначе. Если кто в этой ситуации и находился в полной готовности, то это с самого начала был президент Эрдоган. Стратегически он удачно вмешался в «европейскую игру».
— Эрдогану это, без сомнений, удалось.
— Равно как и Путину, который смог наладить контакты с европейцами, начав военную интервенцию в Сирии. С тех пор тема антироссийских санкций ЕС обсуждается в другом тоне. Европа не сможет решить свои проблемы на юге и юго-востоке, если Россия будет ее стратегическим противником. Об этом можно было бы догадаться намного раньше, причем для этого надо было бы всего лишь взглянуть на географическую карту. Но об этом задумались лишь сейчас — после того, как грянул миграционный кризис. А если после Ливии и Сирии вдруг «рванет» еще и в Египте, то шансов стабилизировать ситуацию на этой территории не останется вовсе.
— Вам не кажется, что может так получиться, что Россия вследствие действий Путина надорвется и увязнет в сирийском конфликте глубже, чем он рассчитывает?
— «Реальная политика» вернулась. Решение сирийского кризиса — по крайней мере, в начальной стадии — действительно возможно лишь при участии диктатора Асада?
— Да. Ведь Асад представляет не только алавитов, на которые в Сирии приходится лишь 13-15% населения. ЕС не может быть заинтересован в решении, которое приведет к тому, что поток суннитских беженцев прекратится, но им на смену придут алавитские беженцы.
— Но ведь модель власти Асада, при которой Сирией правит меньшинство, тоже необходимо упразднить, не так ли?
— Это совершенно понятно. Похоже, что Сирия вскоре может перестать быть единым государством и превратиться в «лоскутное одеяло» вроде бывшей Югославии. Это может привести к тому, что все эти маленькие государства, с экономической точки зрения, будут нежизнеспособны. Если удастся «заморозить» сирийскую гражданскую войну на основании неких территориальных договоренностей, то русские и иранцы смогут финансировать одну часть этих государств, а европейцы — другую. Это, конечно, было бы лишь промежуточным решением, но в данный момент времени это был бы единственный шанс положить этому конфликту конец: региональное разделение религиозных и политических групп. ИГ же, возможно, уже сейчас переносит свой центр в Ливию или Йемен.
— Вас не удивляет, что ИГ все еще удается удерживать под контролем значительные связанные между собой части Ирака и Сирии?
— Вообще-то, нет. Американцы все это время были весьма сдержанны и применяли силы в «гомеопатических» объемах — исходя при этом из определенных побуждений. Они не заинтересованы в том, чтобы уничтожить ИГ или обезглавить его.
— Почему?
— Потому что тогда ИГ превратится в глобальную подпольную сетевую структуру вроде Аль-Каиды.
— Но ИГ уже действует как глобальная террористическая организация, о чем свидетельствуют теракты в Париже.
— «Аль-Каида» была организацией другого калибра. Ее теракты имели совсем другой уровень, со стратегической точки зрения: они взрывали американские посольства на востоке Африки и напали на американский военный корабль в Адене, не говоря уже об атаках на Всемирный Торговый Центр и Пентагон 11 сентября 2001 года. Парижские же теракты были ужасны, но, в принципе, их мог бы организовать любой дилетант. Ворваться с винтовкой в кафе или музыкальный клуб и расстрелять тамошних посетителей мог бы любой человек — для этого ему надо было бы всего лишь быть решительным, жестоким и готовым умереть.
— Проблемой, вытекающей из ухода американцев с Ближнего Востока стало то, что региональные власти стали самостоятельными и начинают боевые действия по собственной инициативе, как, например, Саудовская Аравия.
— Ситуацию на Ближнем Востоке можно сравнить с Тридцатилетней войной, когда между 1618 и 1648 годами находилось множество сил, стремившихся к владычеству, бандитов и заинтересованных в войне дельцов, но, кроме того, имело место идеологическое противостояние между католиками и протестантами. Теперь же Саудовская Аравия стоит во главе суннитской коалиции, тогда как Иран возглавляет шиитов. Это просто ужасающий сценарий: «Тридцатилетняя война» на Ближнем Востоке, который простирается к тому же до Кавказа, восточной части Балкан и Северной Африки.
— Но нам не нужен новый «Вестфальский мир» лишь через 30 лет.
— Да. Европейским элитам понятно, что мы больше не можем откладывать решение ближневосточной проблемы так же, как делали это раньше.
— К сожалению, демократическим режимам часто не удается вовремя отслеживать напряжение ситуации в стране. Авторитарным системам намного лучше удается мыслить долгосрочными категориями.
— Это, конечно, одно из наиболее слабых мест демократической системы правления: власти мыслят лишь «от выборов до выборов» и, соответствующим образом, ориентируются на результаты опросов общественного мнения.
— Можно ли назвать нынешние результаты опросов общественного мнения в США в пользу кандидата в президенты Дональда Трампа свидетельством краха американской демократии?
— Популярность сошедшего с ума миллиардера с идиотскими представлениями о жизни отражает неуверенность американского населения. Кроме того, результаты опросов свидетельствуют о том, что влияние аристократии с восточного побережья идет на убыль. Американская внешняя политика до сих пор определялась примерно ста семьями. А народ поддерживал то какого-нибудь демократа, то какого-нибудь республиканца. Была некая общая рациональность. Но теперь эта ситуация может измениться.
— Это мы увидим через год.
