Во время Холокоста в Литве уничтожили практически всех евреев. Звучит правильно, но я склоняюсь к другому варианту: во время Холокоста была уничтожена еврейская часть литовского общества. Кажется, то же самое, но я вижу существенную разницу, которая показывает отношение к своему краю и его прошлому.
В первом случае признают, что, кроме литовцев, на этой земле жили евреи, которых не осталось. Их история завершилась, а наша, по крайней мере пока, еще продолжается. Два разных пути. Во втором случае мы утверждаем, что евреи, несмотря на то, что они отличаются от литовцев, являются частью той же Литвы, — как рука и нога, они — разные, но являются частью того же тела.
Несмотря на то, что евреи жили своей довольно закрытой общиной, их вековое присутствие и работа рядом сделали их частью Литвы. Казалось бы простая правда, но как тяжело ее вспоминать. Ведь тогда придется выяснять, какое безумие охватило Литву, когда одна рука рубила другую и срывала с ее застывших пальцев золотые кольца.
Болезненный, но самый быстрый способ понимания этой правды — это отождествление себя с литовскими евреями, чтобы мы не думали о них только как о евреях в Литве, только как о присутствовавшем атрибуте, из-за уничтожения которого мы сожалеем.
Люди договариваются между собой только потому, что могут испытывать эмпатию. Иными словами, мы способны представить, как будут реагировать на то или иное наше действие, слово, и это делает общение между людьми возможным. Кто не обладает эмпатией, болен аутизмом. Он может отлично считать, запоминать, но его мозги не способны отождествлять себя с другими.
Нам жаль того, кто поранился только потому, что мы понимаем, как нам было бы больно, окажись мы на его месте. 29 августа, когда я шел несколько километров от центра Молетай до места, где расстреляли евреев за городом, вместе с тысячами съехавшихся мы повторили путь, который прошли обреченные на смерть в тот же день лета 75 лет назад. Они шли, взглядом прощаясь со своими домами, деревьями, под которыми выросли, их уставшие глаза скользили по тем же зеленеющим холмам, которые видел и я. Их три дня и три ночи без еды и воды продержали запертыми в синагоге, чтобы у них не было сил на сопротивление. Они знали, что уже не увидят, как пожелтеют придорожные поля, а позже их накроет снежное покрывало. Виновны только потому, что родились евреями. Молетай в тот день лишился двух третей своих жителей. Я думал о том, что чувствовали те, кто пережил образовавшуюся пустоту. Не стало трактира, не стало пекаря, не стало магазина. Пустые дома, которые можно было безнаказанно разорять.
Этот ад открылся по всей Литве. Городки опустели, и Литва лишилась целого слоя общества, который соединял город с деревней. Евреи, которым в Европе запрещалось владеть землей, занимались тем, что разрешалось, и стали торговцами, трактирщиками, банкирами. Они обеспечивали гвоздями из города, селедкой из порта, кредитовали крупные покупки земледельцев.
Сейчас в Молетай около 6 тысяч жителей. Литовцы пьют кофе и едят пиццу в длинном здании из красных кирпичей, в нем до войны жили и торговали евреи. Только небольшая часть местных жителей присоединилась к шествию, большинство его участников были приезжие.
Жители Молетай, как и 75 лет назад, смотрели в окна или даже стоя у порога, поскольку сегодня это уже неопасно. Когда они сделают еще несколько шагов и присоединятся к реке памяти, которой текла процессия? Когда мы принесем к местам гибели евреев столько камней, что из них получатся высокие горы, только тогда, стоя на такой горе, мы сможем посмотреть назад в глубокую яму, где находились и где навеки осталась часть нас, которая была евреями.
