Когда я впервые приехала в Россию в рамках летней студенческой программы, я разговаривала по-русски довольно плохо, и мой словарный запас был очень скудным. В школе я изучала русский два года, но в учебную программу в основном входило изучение грамматики, которой нас учили на адаптированных отрывках из литературных произведений XIX века. Хотя я могла по-русски прочесть стихотворение Пушкина и вызвать кого-нибудь на дуэль, я не знала, что говорить, покупая продукты в магазине, или как заказывать еду ресторане. Помню свои первые впечатления от увиденного в России сразу же после приезда в эту страну — то, как, сидя в пыльном автобусе, ехавшем из казанского аэропорта, я видела мелькавшие за окном дорожные указатели на кириллице. Как лихорадочно, испытывая нарастающий панический страх, листала блокнот с заранее выписанными словами, употребляемыми в повседневной жизни. Именно тогда я и узнала слово «укроп». Его я услышала от Лесли, руководителя нашей программы. Ее добродушие, мягкость и радостный задор уроженки Среднего Запада совершенно не соответствовали той сложной задаче, которая перед ней стояла и которая главным образом заключалась в том, чтобы убедить несовершеннолетних американских студентов не пить водку. Тогда, узнав, что я не знаю этого слова, она рассмеялась. «Укроп, — сказала она. — Сама увидишь».
В тот же день я познакомилась с принимавшей меня семьей — с Асей, хрупкой и нервной крашеной блондинкой, с ее мрачного вида неразговорчивым мужем Сережей и с матерью Аси, Индирой, которая курила одну за другой ультратонкие сигареты. В тот день мы все втиснулись в их ржавую легковушку советских времен и отправились за город на их дачу (еще одно новое слово, которое я записала в свой маленький черный блокнот). Со всех сторон город был окружен лесами, в которых росли разные деревья — крепкие дубы и стройные березы (в России, как я потом узнала, дубы символизируют мужчин, а березы — женщин). В лесах были и озера, некоторые из которых пополняются водой из притоков Волги. Они виднелись между деревьями, поблескивая, словно разбросанные монеты. Приехав на дачу, мы сразу же начали выгружать из багажника продукты — картошку, мясо для шашлыка, пиво. В обед мы пекли картошку на решетке. Мне дали картофелину, которая обжигала мне ладонь, и ветку укропа. «Откусывай сначала картошку, а потом это, — сказала Ася. Я так и сделала. И, каждый раз, откусывая веточку этой кисловатой травы, я чувствовала, как погружаюсь в российскую действительность и проникаюсь этой страной.
Конечно же, я ела укроп и до поездки в Россию. Ашкенази (потомки евреев-выходцев из Центральной и Восточной Европы — прим. пер.) очень часто используют его в своих блюдах, которые мои религиозные еврейские родственники готовили к субботе и праздникам. Кошерные соленья с укропом не мариновали в уксусе, а квасили в рассоле с травами и называли кошерными, потому что моду на них ввели (а может, и сам их рецепт придумали) евреи-иммигранты, приехавшие в США на рубеже ХХ века. Эти соленья были основным товаром в еврейских продуктовых магазинах и магазинах деликатесов, и лишь потом они перекочевали на полки супермаркетов. Еще был салат из белой рыбы с укропом и петрушкой — это неизменно восхитительное блюдо в больших количествах хранили в холодильнике и ели, намазывая на бублики-бейглы и крекеры. А форшмак из соленой балтийской сельди, который очень любят пожилые евреи, подавали в синагоге, иногда украшая его свежим укропом. Каждую неделю у нас был укроп и в курином супе, куда его опускали в марлевом мешочке.
Но, как и во многом другом (например, в том, что касается суровой погоды, сквернословия, количества бродячих собак), родина моих предков, явно перестаралась. Вездесущность укропа в русской кулинарии переоценить почти невозможно. Корень слова «укроп» происходит от глагола «кропить» — «обрызгивать», «посыпать». Действительно, им посыпают все без разбора — увлеченно, с упоением и даже с некоторой одержимостью. В России я ела бутерброд — черный хлеб с топленым свиным салом, перемешанным с укропом, ела вареники с картошкой, обильно посыпанные зеленью укропа. В столовых советского образца — маленьких невзрачных кафешках — я ела капустные щи и пирожки с рыбой, украшенные пушистыми ветками укропа. То, как я «осваивала» укроп и привыкала к нему, немного напоминает процесс привыкания к самой России. Все самое необычное и непривычное, что было в этой стране, сглаживалось и постепенно исчезало каждый раз, когда я пробовала эту ароматную и терпкую на вкус траву. Я полюбила самые невероятные блюда вроде печеночного торта — слоеного блюда из печеночных блинов, смазанных массой из вареных яичных желтков и уже знакомой нам кудрявой зеленой травы. Ночным поездом я поехала в Киев, съела пирожок с мясом, купленный в уличном ларьке, и свалилась — несколько дней я пролежала в полубреду с высокой температурой. Ко мне домой пришел врач, лечивший местных евреев. Он принес грузинскую минеральную воду и таблетки активированного угля. В результате я почувствовала себя настолько хорошо, что с жадностью набросилась на солянку — довольно вкусный суп красного цвета с мясной нарезкой, оливками и укропом.
Укроп — это выносливое растение, вполне подходящее для сурового российского климата — не зря же его называют «сорняком». И своей буйной пышной зеленью он украсит самый скромный огородик, где будет источать сладкий, травянистый аромат. (Поэт-экспериментатор «серебряного века» Владимир Иванович Нарбут писал о Цербере: «Тянет медом от укропа, поднял морду, воя, цербер»). Когда в 2012 году я переехала на Украину, я жила на окраине Киева в темной многоэтажке постсоветского образца. От центра города этот район отделяла река Днепр, но зато дом был всего в нескольких минутах ходьбы от станции метро. Подземный переход, ведущий от многоэтажки до метро, был еще и местом торговли, где люди продавали свой товар. В теплое время года старушки продавали там грибы и крыжовник. А зимой, когда люди, ехавшие в город на работу, на какое-то время задерживались в переходе, перед тем, как выйти на холод, продавцы предлагали прохожим и другой товар — перепелиные яйца и пышные сухие зонтики укропа, разложенные в ряд, словно желтое кружево.
На Украине мне часто казалось, что я нахожусь среди оживших легенд. В Умани я была на могиле рабби Баал-Шем-Това, основателя хасидизма, и в храме рабби Нахмана. В Одессе я гуляла в тени катальп по улицам, по которым когда-то ходили великие еврейские поэты. А когда я приехала на родину моего деда — в глухое село на западе страны, старушки показали мне полуразрушенное здание, в котором когда-то была синагога, и разбитую дорогу к нему, по которой в юности ходил мой дед. Они показали мне лес, где фашисты расстреливали евреев. И еще жители деревни угостили меня яблоками. Возвращаясь назад по длинной и ухабистой дороге, я купила гусиный рулет — в нем был укроп и слишком много соли.
Сегодня в России укропом посыпают далеко не только блюда традиционной кухни — он все чаще появляется там, где ему не место. Со вкусом укропа теперь делают картофельные чипсы, его уже можно увидеть в начинке гамбургера, его добавляют в пиццу. Укроп используют в кулинарии настолько безрассудно, что натерпевшийся от всех этих укропных излишеств московский корреспондент газеты The Guardian Шон Уокер (Shaun Walker) создал в Facebook группу под названием «DillWatch» для отслеживания «неуместного» использования этой травы в России — в суши, фахитас и даже в меренгах. Один из пользователей Facebook сообщил, что к купленному в кинотеатре попкорну прилагался пакетик с укропной приправой. А другой пользователь выложил фотографию лимона, который (по совершенно непонятной причине) ему подали под «зеленой кудрявой посыпкой». Укроп даже сыграл свою скромную и странную роль в продолжающемся конфликте между Украиной и Россией. В ответ на то, что пророссийские сепаратисты презрительно называют украинцев «укропами», один из украинских военизированных отрядов выбрал это слово для себя в качества названия, и бойцы «Укропа» идут в бой с зелеными нашивками на форме, на которых изображен цветущий укроп.
Я уже несколько лет живу в Нью-Йорке, но теперь я все ощущаю иначе. Я острее чувствую отголоски восточноевропейской культуры в жизни моего американо-еврейского окружения и более внимательно к ним отношусь. Это влияние заметно во всем — в том, как названы хасидские общины в честь украинских местечек, в том, как выглядят городские улицы, по которым мои предки-эмигранты когда-то тащили свои бочки с соленьями. И нигде эта связь с прошлым не проявляется так отчетливо, как за обеденным столом. На этой неделе наступает еврейский новый год, который начинается с праздника Рош-Ха-шана. В эти дни предопределяются судьба и события следующего года, и на стол ставят многие продукты, имеющие символическое значение. Мед подают для того, чтобы предстоящий год был сладким, рыбью голову — для удачи, а блюда из моркови — потому, что ее название на идише, «мерен», имеет тот же корень, что и слово «изобилие» или «богатство». Большинство этих символов связаны с надеждами на будущее, но для меня этот праздник является еще и поводом вспомнить события из моего недавнего прошлого и воздать должное тому, что с ними связано. Готовя еду к этому празднику, я бросаю веточки укропа прямо в куриный суп, чтобы золотистый бульон «расцвел» зелеными прожилками.
