Регистрация пройдена успешно!
Пожалуйста, перейдите по ссылке из письма, отправленного на
Литература как революционное пророчество

Этой осенью исполняется сто лет русской революции, которая оказала влияние на всю историю прошлого столетия. Русские писатели в течение многих десятилетий писали о ней как пророки антиутопии.

Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Читать inosmi.ru в
Был ли неизбежен апокалипсис, начавшийся в Петербурге в 1917 году и сваливший российскую империю? Если мы говорим о русской революции с ее кровавой резней и последующим террором сталинского времени, то, может быть, будет правильным сказать, что все произошло так, как должно было произойти. Во всяком случае, все шло так, как предсказала литература.

Петербург — Прогулка вдоль каналов Петербурга, когда осеннее солнце заходит за дворцы и остроконечные башни города, похожа на прогулку по литературным авеню. Солнце низко опускается на дворцы и остроконечные башни города, заливая светом фасады, как будто проверяя, настоящие они или нет. В свете заходящего солнца окрашенные в пастельные тона дома вдоль Фонтанки на несколько мгновений вспыхивают как драгоценные камни.


Но волшебный миг короток. Являются ли эти здания только декорациями в этом искусственном городе, который был сценой литературы и действительности, которую испытали немногие города, если вообще есть такие? Этот город был сценой революции, изменившей мир и оказавшей влияние на всю историю прошлого столетия.


Этот вопрос уже задавали и раньше, но он по-прежнему на утратил своего значения: был ли неизбежным этот апокалипсис, начавшийся в Петербурге в 1917 году и сваливший всю российскую империю? Если взять литературу, то ответ будет ясен. Что-то страшное должно было произойти.


Строки знамения были начертаны не только на стене, но и в рукописях, которые строгая цензура и пропускала и не пропускала. Николай Гоголь еще за 80 лет до революции 1917 года задал тон мощной критической литературы. Цензура и автократия, угнетение в которой было самым сильным в Европе, привели к тому, что русская литература была обречена стать политизированной.


Литература была радикальной, хотя Николай Гоголь умер в отчаянных поисках своего бога, а Федор Достоевский постепенно становился реакционным русофильским идеологом. Грубая несправедливость русского общества должна была сделать литературу радикальной. Описание существующей жизни людей привело к тому, что литература также стала криком, требующим политических изменений.

 

Осеннее солнце осветило литературных героев и создало четкие портреты. Ясно видны петербургские персонажи Гоголя, над которыми издеваются начальники, и совершенно обычные обстоятельства становятся тревожными в холодном искусственном городе, который был столицей империи Романовых. Герой повести Гоголя «Шинель» Акакий Акакиевич, единственной радостью которого было переписывать документы в департаменте, кроме всего прочего, имел несчастье обладать цветом лица, типичным для людей, страдающих геморроем.


Мы читаем вечный русский рассказ о маленьком человеке, столкнувшимся с большой системой, где ранг и пост важнее всего прочего. Бедный Акакий Акакиевич в конце концов сшил себе новую шинель, которая была его большой мечтой. Но и шинель была украдена у маленького человека, который замерзший возвращается домой и в конце умирает от воспаления легких.


В другой петербургской повести, «Нос», несчастье происходит с майором Ковалевым, красочно описанным Гоголем. Однажды он проснулся без носа и в отчаянных поисках собственного носа обнаруживает, что его нос поселился у человека, имеющего более высокий ранг, чем он. Ранг, конечно же, важнее справедливости для того, чтобы Ковалев смог вернуть свой нос. В конце нос возвращается к Ковалеву, но Ковалев понимает, что он — проигравший. Система раздавила его.


Действия и персонажи, созданные Гоголем, комичны. и многие высказывания писателя стали частью русского разговорного языка. Но, может быть, более комичной в его произведениях была сама обстановка. Гоголь в комических тонах описывал существующее общество и такие негативные явления, как, например, громадная коррупция и жесткая система рангов.


Однако такой писатель, как Михаил Шишкин считает, что совершенно неверно воспринимать Гоголя как юмористического писателя.


«Гоголь взглянул на Россию и ужаснулся увиденному», — пишет Шишкин в предисловии к новому изданию «Петербургских повестей», подготовленному издательством Cappelen Damm несколько лет тому назад. Он посеял этот ужас в таких своих последователях, как Достоевский, Толстой, Тургенев и Чехов, которые все «вышли из «Шинели» Гоголя», как писал прогрессивный критик того времени Виссарион Белинский.


Потому что и Федор Достоевский тоже ужаснулся увиденному в Петербурге. Достоевский посвящает свое творчество растущей социальной совести, которая характеризовала Россию 50-х годов 19 века. В 1861 году либеральный «царь-освободитель» Александр II отменил крепостное право, и миллионы людей на бумаге стали свободными. Представители низших классов смогли поступать в университеты, и с шестидесятых годов 19 века начинает расти российский терроризм, предтеча Ленинской революции 1917 года. Все это отражено в литературе, которая становится еще более политизированной, чем когда-либо.


Достоевский экспериментирует в своих рассказах. Он пытается определить границы возможного для человека. Его персонажи часто живут в пограничной зоне, за пределами которой нет ничего человеческого. Достоевский — алхимик, который в своей лаборатории до отказа заполняет пробирки чем-то взрывоопасным, но его персонажи не взрываются и становятся живыми. Яков Гордин — друг молодости последнего русского лауреата Нобелевской премии по литературе Иосифа Бродского. В беседе со мной несколько лет тому назад он сказал следующее: «Никто не относится к своим героям так жестоко, как Достоевский. В то время как Гоголь является наблюдателем человеческой драмы, которая разыгрывается, когда его герои сталкиваются с действительностью Петербурга, Достоевский выступает экспериментатором», — говорит Гордин.


Но и Гоголь, и Достоевский в своем творчестве являются пророками грядущего ужаса. Нервное напряжение ощущается и в их языке. Бродский писал о языке Достоевского, что его предложения лихорадочны, истеричны и слишком наполнены чувством. а лексическое содержание является сумасшедшей смесью художественной литературы, повседневного языка и бюрократических выражений.


Это было время неспокойной политической обстановки и ожидания революции, приход которой ощущали «все», сообщал Достоевский. Какая это будет революция и куда она пойдет, не знал никто. Но все говорили о революции, в то время как последний царь Николай II погружался в свои мечты о прошлом.


Если Достоевский лихорадочен, истеричен и слишком чувствителен в своем языке, то все это есть у Андрея Белого, который, кроме того, еще и откровенно чувственен. В его романе «Петербург» действие перенесено в революцию 1905 года, после того как Россия проиграла войну с Японией, а в Петербурге восстали бастующие рабочие. Это террористы, шпионы, невежественные и дерзкие представители режима, которые видят гибель своего мира и ничего не могут с этим поделать. Главные действующие лица — это знатный Апполон Апполонович Аблеухов и его сын-террорист, которому не удается лишить жизни собственного отца. И Максим Горький тоже агитировал в своих романах.


Таково воплощение дистопических пророчеств. Если мы говорим о русской революции с ее кровавой резней и последующим террором сталинского времени, то, может быть, будет правильным сказать, что все шло так, как должно было идти. Во всяком случае, все шло так, как писала литература.