Кадама уль Мухаджир (Qadama Ul Muhajer), член террористической группировки Усамы бен Ладена, однажды утором, пять лет назад, почувствовал вдохновение.
У него не было ничего под рукой, кроме тетради, в которой он обычно записывал лекции Аль-Каиды о том, как захватывать самолеты и разрушать дома. В эту же тетрадь он записал стихотворение, которое вертелось в голове. Он назвал его "Зеркало": "Я смотрю на себя \ И не вижу обыкновенного человека \ Я вижу стену \ Мощную и непреодолимую \ Которая преграждает дорогу неверным".
Кадама пишет на арабском и не забывает увековечить творческий момент, поставив дату написания, согласно исламскому календарю - 19 Рамадан 1417. И час: 9.00. Потом, возможно, в то же самое утро, на следующих страницах той же тетради, перед лекцией о наводке миномета, записаны еще несколько стихотворений. Может быть, принадлежащие ему же, а может, кому-то другому. Одно из них начинается так: "Мы отправимся в сраженье \ В сражение, чтобы победить их \ По прямой дороге \ Прямой дороге Ислама \ И всех их истребим".
Такую ненависть вызывают, как и в "Зеркале", кафиры, или неверные. Вот еще одно стихотворение, более философское: "Однажды учитель рассказал мне о вещи, называемой свобода \ Я спросил его в удивлении, что это за слово \ Греческое? Пришедшее издалека или придуманное моей страной? \ Ты забыл историю, ответил учитель, заплакав, \ Ты и твое поколение забыли вершины знания и свое происхождение \ Колонизаторы, лишенные веры, вместе со свободой украли ваш разум".
Кадама был не единственным террористом Усамы бен Ладена, обладавшим литературным призванием. Было несколько поэтов-дилетантов в иностранном легионе Ислама, которые стекались в Афганистан изо всех арабских стран. Среди тысячи различных бумаг, брошенных в Кабуле 15 дней назад, во время бегства талибов, были найдены проекты ядерных устройств, курсы по динамитным установкам и смертельным ядам, техники сражений и шпионажа. А также списки "мучеников" священной войны и имена тысяч студентов школ терроризма, организованных Усамой бен Ладеном. Тщательная, хорошо продуманная, повсеместно распространенная и страшная организация, способная каждый год подготавливать десятки тысяч "военных". Аккумулятор хорошо мотивированных и обученных бойцов, с помощью которых можно вести войны открытые и партизанские от Израиля до Индии, от Алжира до Индонезии, от Узбекистана до Чечни. Среди этих бумаг, с устрашающим смыслом угроз, которые Усаме бен Ладену удалось рассеять повсюду, попадаются и стихи. Большая часть из тех, что были обнаружены Corriere, - на арабском, основном языке исламского региона, но есть и на урду, а также на персидском. С ними ознакомились профессор по сравнительному персидскому и арабскому литературоведению кабульского университета, Имам Улддин Ватик (Ulddin Wathiq), и автор трехтомника по афганской поэзии с 1980 по наши дни Мохаммед Афсар Рабин (Mohammed Afsar Rahbeen), критик и поэт.
"Качество текстов на арабском, - утверждает профессор Ватик, - отнюдь не низкое. Для авторов арабский, возможно, родной язык. Они марокканцы, египтяне, сирийцы, выходцы из Саудовской Аравии - то есть не афганцы или пакистанцы. У них есть образование, некоторые знания в области истории литературы, и многие из них пытаются повторять ритм Корана. Более или менее то же самое можно сказать и о стихах на урду и персидском, хотя, как мне кажется, их уровень несколько ниже".
Темы стихотворений вызывают мурашки. Говорится о радости мученичества во имя Ислама, о священной войне, о непоколебимом долге завоевания Аль-Кодса, как по-арабски называется Иерусалим. А есть и оды калашникову, самому распространенному на Ближнем Востоке и в Средней Азии оружию. "Пой, калашников, мелодию Корана \ Твой металлический холод испускает очистительный огонь \ Неси смерть завоевателям, смерть неверным".
"Вхождение таких слов, как граната, ракета, танк, миномет в так называемую поэтическую лексику - феномен совсем недавний, - объясняет Рабин. - Здесь, в Афганистане, он восходит к первым месяцам советской оккупации. Это вина поэтов сопротивления, которые хотели таким образом распалить молодежь. Ценность пропагандистских стихов как таковых весьма условна. Но я, как поэт, понимаю, каким образом это произошло. За двадцать два года войн я много раз был в тюрьмах, становился свидетелем ужасных кровопролитий и выносил на своих плечах сотни трупов. Как может моя поэзия не отражать всего этого? То же самое и для бойцов Аль-Каиды. Они ежедневно думают о том, как научиться убивать людей. Понятно, что их поэзия наполнена трагедиями и смертью".
Профессор Ватик тем временем перелистывает тетрадь человека, изучавшего технологию внедрения на территорию врага. На одной из страниц мы находим стихотворение: "Сараево не празднует конец Рамадана \ И его теплые слезы текут по щекам \ Кровь разлилась по оставленным местам \ А ребенок голоден и замерз". "Хотя это очень вероятно, не мне судить, был ли автор одним из добровольцев боснийских отрядов. Я могу отметить эпический тон отрывка, который весьма распространен во всех этих произведениях. На Западе тоже существует литературная традиция, проводящая связи между войной и религией, человеческий героизм во имя Бога. Я имею в виду, например, Орландо Фуриозо (Orlando Furioso). Во времена Крестовых походов христиане и мусульмане выражали свою точку зрения в поэзии. Потом этот жанр вышел из употребления. Вплоть до британского вторжения в Афганистан в прошлом веке в персидской литературе не появлялось эпической поэзии с религиозным подтекстом. Зато там отразилось создание государства Израиль и советская оккупация Афганистана".
"Призывы к священной войне и к жертвенности во имя Бога встречаются постоянно, - говорит профессор, - кажется, что вернулись времена мусульманской экспансии в Европе. Только здесь нет никаких положительных ценностей. Только желание искупления и мести"
