Имена, Дани и Габи (Dany et Gaby) - вымышлены. Личность, место службы и общественное положение обоих резервистов известны "Le Monde". Они принимали участие в операции "Защитная стена", которую израильская армия провела на западном берегу реки Иордан. Один из них находился в Вифлееме, второй - в Рамаллахе.
Дани: Вечером первого дня командир говорил с нами. Это означало начало войны. Доказательство: мы не подписывали обычный талон на боеприпасы. В нормальной ситуации, когда мы получаем гранаты или снаряды, нужно дать подписку об их дальнейшем использовании. На этот раз, боеприпасы выдавались свободно. На месте напряжение было ощутимым. Затем мы выдвинулись в направлении Вифлеема. Был дан приказ захватить подозрительных лиц. Нас предупредили, что они группируются на площади Рождества. Следовало поймать беглецов.
Когда ты сидишь в бронемашине, не видишь ничего. Ты сопровождаешь танк, чтобы прикрыть его в случае атаки. Мы видели лишь наши вертолеты, стреляющие по целям. Мы слышали, как стреляли наши танки, раздавались пулеметные очереди, иногда разрывы снарядов. Мне было страшно. Нас предупредили о стрелках, которые прячутся в засаде. Нам сказали, что палестинцы заминировали здания, и даже водосточные трубы. Мы опасались, что у них есть минометы РПГ или, еще хуже, противотанковые ракеты. В конечном счете, в мой бронетранспортер не попала ни одна пуля. РПГ задел танк, но никто не пострадал. Если бы снаряд попал в мою машину, это могло бы кончиться плохо. Позже я узнал, что у палестинцев было мало минометов. Они стреляли лишь время от времени, из автоматического оружия. Настоящего боя не было.
Три дня шел ураганный ливень. Мы все промокли. Нас пугала неизвестность. Сперва приказывают наступать, затем останавливаться. Ты боишься наткнуться на мину. По радио передают, что один танкист был облит кислотой. Никто не пришел к нему на помощь. Ты в ужасе. К счастью, рана была поверхностной. Вечером мы зачистили квартал. Никто не стрелял по нам.
На следующий день возле церкви Рождества перед нашим танком оказалась машина, откуда раздались выстрелы. Потом наш бронетранспортер вдавил ее в стену. Наступая, мы вели шквальный огонь. Мы расположились в административном здании. Ночью была слышна стрельба. Было слышно, как грохочут наши пушки. Палестинцы стреляли из легкого оружия. Но в основном стреляли мы. Под конец ты засыпаешь и больше уже ничего не слышишь. Вифлеем был захвачен за два дня. Город-призрак: повсюду - развороченные мостовые, перевернутые, раздавленные автомобили. Палестинцы сдернули занавески, чтобы видеть, что происходит.
Мы обыскали квартал, где должен был скрываться подозреваемый. Поймали троих мужчин и заставили их стучать в двери. Подозреваемого не нашли. Мы сообщили в "Шабак" [спецслужба] данные этих троих, чтобы узнать, что с ними делать дальше. Одному из них было 60 лет, его сыну - 30. Это были врачи, христиане, они говорили по-английски. Они сказали, что ни в чем не виноваты, просили, чтобы их отпустили. Я впервые по-человечески разговаривал с палестинцами. Я остерегался их, но это были люди образованные, им было что терять, в отличие от молодых, разочарованных палестинцев. Через час по рации пришел ответ: "Наденьте им наручники, завяжите глаза, и отведите на допрос". Я почувствовал себя очень плохо. Они почти вызвали у меня симпатию. В одном из эпизодов мы даже смеялись вместе. Мы отвезли их на бронетранспортере на пункт сбора. Один из них пожаловался на боль, потому что руки у него были скручены за спиной. Офицер засмеялся: "Э, нет, это еще не боль, скоро тебе будет больно по-настоящему". И тут я понял, что "симпатичных" оккупантов не существует [здесь голос Дани задрожал от волнения]. Оккупация не оставляет места для нормальных человеческих отношений. Я сказал младшему палестинцу, что мне его жаль.
В другой раз нам было поручено захватить крупное административное здание. Мы наступали вслед за D9. Это был огромный бульдозер, защищенный от минометного огня, он способен раздавить все, разрушить дом, машина для него - как соломинка. Бульдозеры стали основным оружием "ЦАХАЛа" во время этой операции. Мы подвергли здание массированному обстрелу и освободили "сторонников" Израиля, которые находились там в плену. На парковке стояло около сотни машин. Все - угнанные в Израиле! Мы стреляли по ним, и одна из машин взорвалась. Она либо была заминирована, либо горючее воспламенилось. В любом случае, мы не могли рисковать.
Мы высадили динамитом дверь покинутого дома. Это нормально, когда не знаешь, чего ждать. Некоторые спали на кроватях. Я - нет, ведь там живут люди. Капитан приказал нам ничего не трогать. Некоторые взяли яйца и рис, это все. Некоторые солдаты из батальона крали деньги. Это плохо, но я их понимаю. Когда ты видишь, как бульдозер давит за десять секунд три машины, стоимостью в 500 000 шекелей (120 000 евро), тогда кража 1000 шекелей или даже компьютера не кажется чем-то ненормальным. В таких ситуациях границы дозволенного размываются. Командир строго запретил совершать акты вандализма, потому ребята вели себя осторожно. В противном случае все могло случиться. В батальоне мне немало порассказали. В одной деревне был убит "подозреваемый". Я не очень в это верю, ведь ему было больше 50 лет. Но также был арестован террорист-самоубийца и его радист, которые были в наших списках.
Когда ты ведешь "зачистку", приказы ясны. Нельзя стрелять по церквям и мечетям, кроме тех случаев, когда стреляют оттуда, и когда ты уверен, что попадешь. Но если зона не была блокирована, мы наносили много превентивных ударов. Такова была дополнительная инструкция офицера. Иногда мы стреляли по старикам, детям и безоружным людям. Я не понимаю тех, кто это делал. Некоторые стреляли просто по стенам. Следует войти в ситуацию: тебя готовили к войне, у тебя есть оружие, и тебе хочется стрелять. Это вполне по-человечески. Даже если тебе не нужно сводить счетов. Нужно ясно представлять себе границы дозволенного, чтобы не дать себе распуститься. Меня окружали отнюдь не фанатики, если не считать некоторых колонистов-верующих, которые хотели свести счеты со всеми арабами. После терактов их позиции усилились. Я за то, чтобы отдать территории, многое шокировало меня в этой операции, но я рад, что мне удалось поймать террориста-самоубийцу. Быть может, я помешал осуществлению теракта!
Когда я демобилизовался, ни у кого не было ощущения победы. Многие считают, что нужно повторить операцию. И это хуже всего. Офицеры говорят нам: "В будущем мы вызовем вас, если потребуется". Я вернусь, если будет нужно. Я откажусь лишь тогда, когда увижу, что Израиль воюет не с террористами, а лишь хочет сохранить территории.
Габи: Нас готовили к войне, но это - не война. Сегодня генералы и пресса хвалят нас за проявленный в боях героизм. Какой героизм? Какие бои? Бои были только в Наблусе и в лагере Дженина. И еще! Подполковник, который был в Дженине, сказал мне, что если не считать засады, в которой погибло 13 солдат, и там больше не было настоящих боев. Это была зачистка, а не боевая операция. В 99% случаев мы сперва вели артподготовку, затем осуществляли зачистку. Страшно входить в незнакомый дом. Но сопротивления не было. Один раз, какой-то тип вышел из своей квартиры и сказал: "Ладно, забирайте меня". Он был из "Хамас". Мы даже не входили к нему.
Проблема в том, что цели операции были не ясны. "Разрушить террористическую инфраструктуру Палестинской автономии", - что это значит? Администрация, школа - это что, террористическая инфраструктура? Палестинский полицейский, у которого оружие при себе - террорист? Туманность директив объясняет поведение различных частей. Все зависело от состояния духа подразделения, от того, как офицеры понимали ситуацию. Мой капитан, например, - человек принципа. Его инструкции были категоричными, особенно в том, что касалось обращения с людьми. Мы не всегда им следовали. В других частях офицеры ничего не говорили своим солдатам. Кроме того, некоторые подталкивали своих людей к вандализму.
Мой батальон вошел в Рамаллах, когда город уже был взят. Улицы были пусты, но шла постоянная стрельба - превентивные меры. После Дженина мы опасались заминированных домов и машин, мы их систематически разрушали. В зачистке нет ничего привлекательного. Мы наугад входили в квартиры и обыскивали их в присутствии главы семьи. Мой батальон нашел несколько автоматов Калашникова, пистолеты, - с десяток на сотни квартир. Некоторые прятали оружие, но у простых людей его не было. После обыска мы проверяли паспорта мужчин в возрасте от 16 до 50 лет. Большинство из них мы оставили в покое. Двух из десяти в день мы водили на допрос. Если учесть число взводов, то получится, что несколько сот человек в день подвергались допросу.
Унижение людей нагоняет ужасные мысли. Но в пятнадцатом доме палестинцы боятся точно также как и в 14 предыдущих, а тебе уже все равно. Когда ты ведешь десять подозреваемых, они должны идти гуськом, положив руку на плечо тому, кто идет впереди. Там был тип, пятидесятилетний, он вполне годился мне в отцы. Поневоле может возникнуть отвращение ко всему. Один раз я уже готов был бросить все. Один или два солдата могут терроризировать столько людей! Большинство - вне подозрений, но они арестованы потому, что являются отцами, братьями, друзьями предполагаемых террористов, и нужно выведать у них информацию. Многие мои сослуживцы резко реагировали, когда я говорил: "Наши руководители - фашисты".
Когда ты в деле, все зависит от того, есть ли у тебя достоинство или нет. Я видел религиозных солдат, с крайне экстремистской идеологией, которые вели себя достойно. Другие же - наоборот. Один парень так надел наручники палестинцу, что они впились ему в руки. Что это, подвиг? Но в большинстве случаев, солдаты испытывали сострадание. Иным было наплевать на страдания людей. Я видел акты вандализма. Один солдат расстрелял машину, безо всякого повода. Я крикнул ему: "Прекрати!". Он ответил мне: "Оставь меня, мне это нравится". Одно подразделение разграбило целый квартал. Это было ужасно! Больше всего меня удивило, что они сломали все компьютеры. Вечером я сказал, что нужно остановить вандализм. Но ребята знали, что находятся под прикрытием. В худшем случае, их ждала головомойка.
Две ночи мы спали в школе. Не хочется говорить, что там было! Двери и окна были выставлены, столы перевернуты, книги - разбросаны повсюду. Канцелярия была опустошена. Стыд. Все зависит от части. Условия жизни солдат также были тяжелыми. Мы боялись, спали по очереди. Это толкает на необдуманные поступки. Мы арестовали 150 человек, из них лишь один был подозреваемым. Его стали бить ногами. Но это длилось одно мгновение. Кто-то вмешался, и они прекратили избиение. В изолятор прибыли пограничники. Они славятся своей жестокостью. Палестинцы мгновенно закрыли голову руками, в наручниках. Когда пограничники проходят мимо, палестинцы не смеют поднять глаза. У одного из них в руках был молоток, и он шел, стукая по головам. Я никогда этого не забуду, потому что это был день памяти жертв Холокоста. За два часа до этого все подразделение почтило минутой молчания память погибших во время депортации. Я не переставал думать об этом. Я вспоминаю этих людей, стоявших перед нами, беспомощных и измученных. Это было символично! Я ничего не сравниваю, но мне было очень плохо.
У меня тяжело на сердце, потому что я не мог ничему помешать. Мои товарищи говорили: "В других частях, должно быть, еще хуже". Мы пытались успокоить себя. Но, на мой взгляд, что может быть хуже? Зачем нужно было обыскивать всех гражданских лиц? Разрушать школы? Трудно судить о военной операции, но нужно хотя бы прояснить ее цели! Мы делали странные вещи. Кроме нескольких фанатиков, все были убеждены, что рано или поздно будет создано палестинское государство. Зачем тогда все это, если появится палестинское государство? После демобилизации мы получили памятную открытку: "Армия благодарит Вас за участие в операции "Защитная стена"". Командир сказал нам: "Вы были на высоте". Некоторые аплодировали. Но я не понимаю, в чем тут героизм? Мой отец воевал. То, в чем участвовал я - не война. Когда начальник генштаба выступал перед полком, я не присутствовал. Я сделал это нарочно.
