Еще одна встреча с Петром Порошенко в президентском дворце в Киеве. В том же кабинете в стиле китч, что и всегда. Мне он показался напряженным, но невозмутимым.
Тот же вид настороженного борца, но во взгляде чувствуется доверие, которого не было в предыдущий раз в Париже.
Как и его министр финансов Натали Яресько накануне, он начал с заявления Франсуа Олланда, в котором президент Франции вроде бы рассматривал смягчение санкций в отношении России.
Я объясняю, что это недоразумение, и что это в духе московской пропаганды, о чем шла речь в то же утро на форуме Фонда Виктора Пинчука в Ялте.
«Российские агентства, — сказал я, — первыми подхватили его фразу и задали тон, представив ее как победу. Французский президент хотел сказать прямо противоположное. Если и было давление, то на Путина, а не на вас».
Он пожимает плечами, как будто удивлен; он так и думал, он верит в Олланда, в «нормандский формат», принятый пятнадцать месяцев назад, когда Франция пригласила его, как и президента Путина, на торжества в честь поражения фашизма. Кое-кто хотел бы изменить формат, расширить его, включив, например, американцев, но нет, он удовлетворен настоящим, ему нравится эта идея франко-немецкого союза, движущей силы Европы и гаранта целостности Украины.
«Однако, продолжает он — и взгляд его становится более жестким — Россия, увы, не сказала последнего слова. Прекращение огня остается в силе и радостно сознавать, просыпаясь, что ночью не погиб ни один украинский солдат. В то же время...»
Он застывает с видом Изетбеговича, объявившего в октябре 1993 года с блеском в глазах и вновь обретенной гордостью свою первую победу над Сербами.
«Вы знаете, почему Путин успокоился? Потому что ему удалось сделать так, что мы в течение месяцев создали армию, одну из самых сильных, самых могущественных на континенте. И цена становилась для него слишком высокой...»
Ему приносят документы на подпись. Это распоряжения о покупке оборудования, которое он финансирует из своих личных средств, чтобы выиграть время.
«Теперь в отношении намеченных на ноябрь выборов на востоке страны. Вы знаете, что мы настаиваем на том, чтобы они состоялись. Это будет прелюдия к беспрецедентной децентрализации...».
— Конечно. Это мужественное решение. Продолжать в разгар войны осуществление глубоких реформ — это редкий выбор.
— Да. Но представьте себе, что сепаратисты организуют выборы на месяц раньше. Это было бы еще одним нарушением Минских соглашений. Не менее серьезным, чем военные столкновения. И в этом будет виноват каждый участник „нормандского формата“...».
Он замечает, что я делаю записи. И уточняет.
«Прежде всего Путин, который не сможет сказать по своему обыкновению: «это не моя вина...»
Он произнес «это не моя вина...» по-французски с легкой иронией.
«И если это произойдет, Олланд и Меркель должны будут сразу же выработать план В. Минск — это единое целое. Идея свободных прозрачных выборов в соответствии с украинскими законами является частью наших обязательств».
Он прервался, чтобы представить мне Константина Елисеева, своего нового дипломатического советника, франкофона, который принес депешу, и которого он просит остаться и присутствовать на встрече.
«План В будет означать новые санкции. Эффективное присутствие Европейского Союза в зоне конфронтации. Поставки оружия для обороны, именно обороны, радаров, электронного оборудования. К сожалению, это неизбежно».
Он встает. Приоткрывает занавес, будто желая убедиться, что не стемнело, возвращается с улыбкой.
«Я так вам скажу: не было счастья, да несчастье помогло. Наша отважная армия остается армией ХХ-го века. И такой она войдет в ХХI век!»
Кроме того, мы упоминаем кризис с беженцами, который потрясает его как христианина, и который может, как он опасается, завладеть всеобщим вниманием.
Мы касаемся греческой темы: ему кажется странным, что она получает в двадцать раз больше помощи, чем Украина, которая в свою очередь прилагает в двадцать раз больше усилий, чтобы соответствовать нормам ЕС.
Уже поздно.
Я говорю ему, что собираюсь завтра поехать в Умань, куда отправляются каждый год десятки тысяч паломников: к погребению Рабби На́хмана из Брацлава, одного из великих философов иудаизма.
«Это хорошо, — говорит он, — это очень хорошо». С тем же задумчивым видом, с которым он излагал в Париже свой проект чествования 75-й годовщины расправы в Бабьем Яру, символа Холокоста в его стране: «Это впечатляет, вы увидите, и это тоже новая Украина».
