Один из наиболее противоречивых периодов истории Литвы - 1940-1941 год. Одну оккупацию сменила другая, в Литве поднялось восстание, участники которого безуспешно пытались восстановить суверенитет государства, начались массовые убийства евреев. Это тяжелое бремя оккупации оставило трагический след в душах людей, их судьбах, в истории Литвы.
Об этом болезненном периоде ведется беседа с Витаутасом Антанасом Дамбравой – старшим членом дипломатического корпуса Литвы, именуемым легендарным послом, проработавшим 30 лет на дипломатической службе США и 12 лет – в дипломатическом ведомстве Литвы.
- Уважаемый посол, давайте вспомним 15 июня 1940 года. Вы были 20-летний юноша, второкурсник юридического факультета университета Витаутаса Великого, который с начала года функционировал уже в Вильнюсе. Что сохранилось в памяти?
- Уже начались каникулы, я гостил у своих родителей в Утене. Услышав, что советская армия оккупировала Литву, люди утратили дар речи. Стояла гнетущая тишина. Мы не знали, что будет дальше. Но всем было понятно, что это – начало пути страданий.
- Как изменилась жизнь в условиях оккупации? Как реагировали студенты?
- Мы были довольно беспокойные, храбрые. Но все-таки тогда не могли предугадать всю степень жестокости этой системы. Первая форма протеста - не учиться русскому языку.
Нам, студентам-юристам, необходимо было сдавать два экзамена по иностранным языкам, потому что законы Литвы издавались вообще на четырех языках. От начавшихся занятий русского языка студенты старались уклониться. Понимали, что русский язык как второй иностранный язык, может быть, и следовало бы изучать, но не проявляли желания учиться. Выбирали немецкий и французский. И, странное дело! Деканат решил отменить требование обучения русскому языку! Хотя в это и трудно поверить, но это факт: советский режим и отмена русского языка в университете в 1940 году!
Это только один из аспектов. Во многих областях происходили аналогичные вещи. Например, с шествиями, в которых студенты должны были обязательно принимать участие. Доходило и до более серьезных конфликтов. Чувствовался этакий запах саботажа. Но первые месяцы никого не арестовывали, не сажали. Вызывали в деканат, давали чертей. Мы были молоды и часто поступали безрассудно. Одним словом, не воспринимали все слишком драматично, будто уже настает конец мира. За исключением последних нескольких месяцев до начала войны.
- А что происходило в эти последние месяцы?
- Начались аресты, постоянные допросы, стали исчезать чиновники из министерств. Над Вильнюсом стоял страх. Хотя внешних признаков в то время почти не было. За исключением того, что в учреждения постоянно приходили сотрудники НКВД и уводили людей. На допрос или расстрел.
Обучаясь на юридическом факультете, я работал в администрации деканата факультета, а также в Народном комиссариате здоровья и профилактического лечения. Жил в общежитии на улице Тауро. В последние дни перед массовыми ссылками распространились слухи, что готовится что-то страшное, будьте осторожны…
Когда узнал, что начали высылать людей из Утены, отправился в Науйои Вильню на вокзал, где удалось увидеть в закрытом вагоне мать с тремя моими братиками и сестричкой….
Довелось увидеть секретный документ госдепартамента США, датированный мартом 1941 года. В нем приводилась полученная по дипломатическим каналам информация о ситуации в оккупированной Литве. Там утверждалось, что Советы в административный аппарат, особенно в репрессивные органы направляют лиц еврейской национальности, немало их в руководящих звеньях. Среди литовцев все больше воцарялось впечатление, будто коммунистический режим – это «еврейский режим».
- Какими вам помнятся отношения между литовцами и евреями того времени?
- Было по всякому. Например, с евреями из Утенской средней школы, которые иногда бывали в Вильнюсе, и мы встречались, отношения оставались дружественными. Даже тогда, когда они были вынуждены носить униформу большевиков. Они, я бы сказал, остались верными бывшим до войны отношениям. Или вели двойную игру.
В органы советской администрации были поставлены в основном молодые или среднего возраста люди. Я не могу сказать, какой процент составляли евреи, но их присутствие было хорошо видно. Они выполняли различные функции. Многие из них мы не знали.
Исключение - поколение старых евреев. Они были очень религиозные. Вильнюс считался центром Европейского раввината. Многие евреи-старики были очень религиозными людьми и не участвовали в цепочке оккупационного насилия.
Литовско-еврейские отношения, насколько я помню их с довоенных времен Утены, находились на каком-то почтительном расстоянии, но преобладал, я бы сказал, взаимный респект. В субботний день матери, помню, на улицах успокаивали расшалившихся литовских детей: детки, ведите себя тихо, у евреев - святой день, и в этот день шуметь не хорошо... Самым большим скандалом было, конечно, если еврей женился на католичке литовке или наоборот. Тогда обе семьи сходились, и вместе плакали: что нужно нашим детям?
В вагоне, в котором была заперта моя мама с братиками и сестрой, я увидел старую еврейку из Утены. Она была женой шляпника. В чем было ее преступление - я не знаю. Они только продавали шляпы и жили тихо. И вот она с моей мамой была отправлена в Сибирь.
Достаточно широко ходили разговоры о том, что списки жителей, которые будут наказаны, депортированы, составляли евреи. Я слышал такое, но в какой степени в это дело были вовлечены эти молодые, «недопеченные», отправившиеся служить убийцам из НКВД, я не могу сказать.
Уже после войны, отправляясь на судне «Marine Flasher» в свою эмиграцию в Америку, я плыл вместе со старым литовским евреем. Он сказал мне: «Что оставили – то оставили. Но мы покинули не только Литву. Мы покинули второй Иерусалим».
- Чувствовали ли вы, что где-то все же вызревает противодействие насилию, преследованию людей, государственному террору и атмосфере страха? Знали ли вы, что ведется подготовка восстания против большевиков?
- Предчувствовали. Хотя прямого контакта с действовавшими в подполье людьми у меня не было. Приходили друзья, знакомые, иногда оставались заночевать. Говорили о настроениях в Литве. Было ясно, что во всей стране неспокойно, люди в отчаянии, жизни нет. В общественном пространстве - бессмысленные лозунги об «освобождении», «улучшении» жизни, которым никто не верил, а в действительности - насилие, жестокость, страдания, слезы, смерти. Единственный вопрос: когда подойдет твоя очередь? Аресты происходили не только в Вильнюсе, но и в провинции.
Другой момент, который так и остался незаживающей раной большей части нации - беспомощная капитуляция в 1940 году. Этот момент изменил нашу историю. Если бы мы начали бороться тогда, когда борьба не была безнадежной. А мы отправились на борьбу, когда на победу рассчитывать было нечего, хотя пожертвовали много жизней и проявили немало героизма.
- Каким вам запомнилось начало войны, дни восстания в Вильнюсе?
- Очень возвышенными. Радость от того, что большевики бегут, не вмещалась в груди. В воскресенье 23 июня, когда я шел по Старому городу, мой друг партизан успокаивал меня: «Витаутас, будь добр, не показывай так своей радости; кто знает, кого на улице встретишь».
Я не относился к организовавшим восстание подпольщикам. Тем не менее, я работал с деканом проф. Стасисом Жимантасом (Жакявичюсом), руководителем Вильнюсского комитета, а также с проф. Владасом Юргутисом и другими. Проводилась определенная подготовительная работа по разработке структурных планов, по перестройке большевистского аппарата в учреждения самоуправления и т.п., работа по реструктуризации сети школ в соответствии с потребностями Литвы. Такое планирование велось. Моя роль здесь, конечно, была вспомогательной.
Тем не менее, действовавшие в подполье организаторы восстания в Вильнюсе понесли тяжелые потери. Накануне НКВД арестовало ключевых командиров и около 300 офицеров. Стало невозможным осуществить первоначальный план – объявить, как предполагалось, независимость в Вильнюсе. Эту роль перенял и успешно осуществил Каунас.
- Когда вы впервые почувствовали, что евреи во время нацистской оккупации стали людьми «другого статуса»?
- Когда по требованию немцев в Вильнюсе было учреждено гетто.
Они трактовались унизительно, но так или иначе днем ходили на работу, могли ходить свободно, но вечером должны были вернуться на свои места. Поэтому вначале не казалось, что могут быть какие-то трагические последствия. Долгое время я даже не подозревал, что евреев уничтожают. Я сам никогда ничего подобного не видел.
- Были исторические эпизоды, когда казалось, что Литва не выживет. Для периода сталинской и гитлеровской оккупации это было характерно. Но не только для них. Сегодня также говорят, что Литва исчезает. Можем ли мы в истории найти точки опоры, которые вселили бы надежду, что Литва устоит?
- Когда в 1941 году я стоял на железнодорожной станции Н.Вильня и провожал глазами удаляющийся поезд, увозивший на страдания и смерть мою семью (отец через пять с половиной лет умер в Сибири от голода). Все, что у меня еще оставалось, было на мне – пиджак с прохудившимися рукавами, брюки и поношенная обувь… Учебу я еще не окончил, и остался один как перст.
Тогда я еще не мог знать, что все равно окончу обучение на двух юридических факультетах – один в Вильнюсе, другой – в Инсбруке, что окажусь в США, где проработаю на дипломатической службу 30 лет, что потом вернусь в независимую Литву и еще 12 лет буду служить для нее.
Мало того. Я бы не поверил, что в брежневскую эпоху Советы направят ко мне делегацию с извинениями за нанесенную обиду – за то, что в Сибирь без вины сослали мою семью. Из представленных документов НКВД было видно, что допросы не проводились и обвинения не были предъявлены. Ну, говорят, был Сталин, были такие времена, так получилось...
Скажу вам вот что. Во все исторические этапы, даже в самые сложные, в Литве были уважаемые, способные, я бы сказал даже, гениальные люди. Они вершили крупные, исторически значимые дела. И Литва уцелела. Хотя и встречались ничтожества и подлецы. Литва – страна талантливых людей. Я считаю, что они проявят себя.
Перевод: Владимир Вахман
