Приказав своей армии перейти к действиям 7 августа 2008 года, президент Саакашвили пытался решить сразу три задачи: защитить грузинские деревни, остановить (как он полагал) широкомасштабное наступление российских войск и выиграть немного времени, необходимого для эвакуации грузин, которым угрожала опасность в Южной Осетии. Тем самым он положил начало кровопролитному конфликту, который Грузия не могла выиграть, и событиям, в развитие которых она не смогла вмешаться.

У генералов есть поговорка о том, что войну начать легко, а вот остановить ее гораздо сложнее. С самого начала все расчеты Тбилиси основывались на политическом и дипломатическом вмешательстве западных друзей и союзников, которое, как там думали, должно было положить конец конфликту. Сама же Грузия остановить его была просто не в состоянии. Будущее страны зависело от желания и способности Запада прийти ей на помощь.

Когда началась война, президент Буш находился в Пекине на открытии Олимпийских игр. Он подъезжал к Народному дворцу, где должен был состояться официальный прием по случаю Олимпиады, когда его помощники получили первые сведения о ракетном обстреле грузинской территории российскими войсками. Бушу удалось обменяться лишь несколькими фразами с премьер-министром Владимиром Путиным. Понять, что же происходит там на самом деле, было крайне сложно, так как американские данные были довольно отрывочными. На следующий день Буш вновь встретился с Путиным. Разговор вышел напряженным, и Буш не испытывал никаких иллюзий по поводу решимости Путина наказать Саакашвили.

Вернувшись обратно в Вашингтон, Буш решил, что США не стоит стоять во главе западных сил, стремящихся помочь Грузии и положить конец боевым действиям. Президент предпочел не рисковать, ведь российско-грузинская война вполне могла в противном случае перерасти в конфронтацию России и США и даже новую холодную войну. Такова была задача, которую он поставил перед своей командой по национальной безопасности в ходе всего кризиса. Он стремился к тому, чтобы во главе усилий по прекращению конфликта стало мировое сообщество и в первую очередь Европейский союз. Он решил, что хотя США и должны по-прежнему играть активную роль в этом вопросе, им следовало держаться в тени и ограничиться поддержкой союзников.

Таков был ключевой момент, который и определил весь последующий дипломатический танец вокруг российско-грузинского кризиса. Таким образом, задача примирения сторон ложилась на плечи Старого Света и прежде всего Франции, ставшей тем летом председателем ЕС. Высокопоставленные чиновники в администрации Буша подчеркивают, что это решение было в высшей степени разумным, так как если бы Вашингтон стал играть активную роль, это подтолкнуло бы Москву к тому, чтобы свести дело к российско-американскому противостоянию, и позволило бы европейским союзникам США остаться в стороне, отказавшись от всякой ответственности. Американцы хотели показать России, что ей в этом деле противостоит все международное сообщество, а не только США. С учетом потепления франко-американских отношений при Николя Саркози, Вашингтон был не против отдать роль миротворца Парижу, что было бы просто немыслимым при президенте Шираке.      

Какими бы ни были мотивы Белого дома, решение Буша повлекло за собой важные последствия. Оно означало, что ближайший друг и союзник Грузии отказывается от активных действий, чтобы добиться совместной реакции Запада или проведения переговоров с Москвой. Оно показало, что вероятность военного вмешательства сводилась практически к нулю, так как лишь США обладали достаточными военными возможностями, чтобы заставить Москву отказаться от наступления. Наконец, оно продемонстрировало, что в Тбилиси должны было рассчитывать исключительно на помощь Евросоюза, известного своей разобщенностью относительно стремления Грузии примкнуть к западному лагерю. Так мог ли Европейский союз с учетом всех этих разногласий противопоставить что-либо напору Москвы, не говоря уж о том, чтобы убедить русских оставить захваченные территории?

Решение США также означало, что Грузии придется положиться на Францию. Хорошая новость заключалась в том, что Франция – это влиятельная страна-член ЕС, которая при желании вполне могла взять на себя инициативу и добиться ощутимых результатов в самые сжатые сроки. Во главе ее, кроме того, стоял ни кто иной, как Николя Саркози. У любившего вспышки фотокамер президента не было большего желания, чем добиться для Франции, ЕС и себя самого ведущей роли на международной арене. Плохая новость состояла в том, что Францию грузинский вопрос сам по себе в общем-то не сильно затрагивал и не особенно интересовал.  

Личная позиция Саркози по Грузии находилась где-то посередине широкого спектра европейских мнений. Он проявлял гораздо больше симпатии и открытости по отношению к Украине или Грузии, чем его недавние предшественники по Елисейскому дворцу. В отличие от Ангелы Меркель он не испытывал никакой личной неприязни к президенту Саакашвили. И несмотря на открытую критику в отношении Путина и движения России к авторитарной власти, поддержание тесных связей с Москвой оставалось ключевым элементом французской дипломатии, направленным на усиление влияния Франции в Европе и за ее пределами.

Как и большая часть западных стран, Франция войны не ожидала. Тем не менее, конфликт разразился во время ее председательства в Евросоюзе, и, хотела она того или нет, задача формулировки общеевропейской позиции ложилась именно на ее плечи. Если бы ЕС остался сидеть сложа руки в то время, как вторгшиеся в Грузию войска ломали ее сопротивление, это было бы настоящей политической катастрофой для внешней политики Франции и всей Европы. На самом деле у Саркози не было другого выбора кроме как вступить в игру (под вопросом стоял его собственный имидж и имидж Евросоюза), но такое решение все же содержало в себе целый ряд рисков. Президент Франции попытался переговорить с российским премьером еще на открытии Олимпиады в Пекине, но, как и Буш, наткнулся лишь на глухую стену. Саркози пытался добиться двухдневной отсрочки для мирного разрешения конфликта. Путин не согласился. Затем Саркози попросил хотя бы день на то, чтобы положить конец кровопролитию. В ответ снова последовал отказ. В результате Саркози пришел к выводу, что у Путина не было ни малейшего желания погасить конфликт в зародыше и что он был полон решимости преподать Саакашвили хороший урок. В Париже опасались, что российский премьер воспользуется конфликтом, чтобы раздавить Грузию раз и навсегда.

После отповеди Путина Саркози предпринял попытку установить контакт с Медведевым. Побывавший весной в Москве Бернар Кушнер рассказал ему, что Медведев отличается от Путина, что он является представителем нового поколения российских руководителей и что с ним вполне можно договориться. Такой ход также предоставлял Саркози возможность согласовать свои резкие высказывания в адрес Путина, которые он сделал в ходе своей предвыборной кампании, и стремление показать себя способным договариваться с Россией президентом.

Когда Париж заявил о намерении Саркози отправиться для переговоров  в Москву, реакция Медведева была определенно положительной. Ситуация, однако, была критической. Грузинская армия находилась на грани развала, а российские войска были всего в нескольких часах от Тбилиси. Для президента Франции было бы полной катастрофой узнать по прибытии в Москву, что российская армия вошла в грузинскую столицу. Тем не менее, оставаться дома и наблюдать падение Тбилиси при полной пассивности Евросоюза было бы не менее опасным решением.
 

Париж сообщил Москве, что президент Франции был готов приехать, но не согласен дать свое благословение произошедшему. Другими словами, если Саркози и приедет, то только для того, чтобы найти решение конфликта и положить конец войне на приемлемых для Европы условиях. Саркози и Медведев провели целых четыре телефонных разговора. Президент Франции настаивал на двух условиях. Во-первых, до его приезда должно прозвучать заявление о прекращении огня. Во-вторых, российские войска должны остановить наступление на Тбилиси. Медведев заверил своего коллегу в том, что тот не попадет в неловкое положение по прибытии в Москву, и обещал выполнить оба его условия. Но кто же на самом деле дергал за ниточки в Москве – Медведев, Путин или военные? Когда Саркози вылетел в Россию ранним утром 12 августа, никто не мог с уверенностью говорить о том, выполнят ли русские свои обязательства.

Позиция Франции на прошедших в тот день переговорах Саркози с Путиным и Медведевым определялась двумя основными факторами. Грузия определенно находилась в большой опасности, и ее необходимо было спасти. Но в Париже также были убеждены, что Саакашвили влез очертя голову в эту войну из-за своей чрезмерной импульсивности. То есть сам был отчасти виновен в сложившейся ситуации. Французская сторона считала, что в ее задачи входит не возвращение грузинскому президенту того, что он потерял на поле боя, а прекращение боевых действий, спасение Грузии и предотвращение новой холодной войны между Россией и Западом по грузинскому вопросу. Нужно знать, какие у Франции были цели, чтобы понять, что произошло в Москве 12 августа. В течение всего этого времени Париж и Вашингтон поддерживали тесный контакт. Елисейский дворец и Белый дом приложили все усилия для того, чтобы скоординировать свои позиции и прийти к согласию по общим принципам. Саркози и Буш трижды обсуждали ситуацию по телефону, и, как говорят представители американской администрации, президент США полностью поддерживал решение своего коллеги отправиться в Москву.

Тем не менее, в дипломатии есть одно старое правило: последнее слово остается за тем, кто печатает документ или ведет переговоры. Вашингтон сидел на заднем сиденье, а за рулем была другая страна – со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Президент Саркози прибыл в Москву незадолго до полудня 12 августа. За некоторое время до приземления его самолета Москва заявила об одностороннем прекращении огня. Кроме того, российские войска не стали наступать на Тбилиси. Формально Москва сдержала оба свои обещания несмотря на то, что в Париже продолжали получать доклады о продвижении некоторых российский подразделений. Медведев и Саркози (затем к ним присоединился и Путин) провели время за совместным обедом, в то время как их советники пытались составить проект договора. Разногласия оказались, однако, столь велики, что им не удалось выработать даже рабочую версию документа. Переговоры зашли в тупик.

Именно тогда Саркози сказал Медведеву: «Что ж, попробуем сделать это сами». Он достал ручку и составил документ, построенный на определенных принципах. В отличие от первого варианта договора о прекращении огня, в нем не было ни слова о территориальной целостности Грузии. Четыре основных пункта составленного Кушнером и Стуббом (представлявший ОБСЕ министр иностранных дел Финляндии) документа были слегка изменены, плюс, к ним были добавлены еще два новых. Они касались применения Москвой дополнительных мер безопасности в прилегающей к зоне конфликта территории и обязательств по проведению переговоров по статусу Абхазии и Южной Осетии. Написанный Саркози текст перепечатали, а затем перевели на русский. К несчастью сличить французскую и русскую версии документа никто так и не озаботился.

После четырехчасовой дискуссии Саркози и Медведев согласовали шесть принципов, позволяющих добиться прекращения огня. О чем они и заявили на созванной по окончанию переговоров пресс-конференции. Затем Саркози и Кушнер вылетели из Москвы в полной уверенности, что победили. Им удалось остановить войну и продвижение российских войск. Они считали, что Саакашвили ошибочно начал свою военную кампанию и что Грузия уже фактически проиграла войну. С самого начала оба политика старались не называть Россию агрессором. Не было у них и ни малейшего желания возвращать Грузии то, чего она лишилась на поле битвы. Военная мощь России ясно показала им пределы их влияния. Они стремились положить конец войне, не допустив при этом деградации отношений между Россией и Западом. Им удалось спасти Грузию, сохранить отношения России и Европы, а также показать, что Евросоюз способен (под руководством Франции) справиться с масштабным кризисом на периферии континента. В их глазах это был бесспорный успех. И они отпраздновали его на борту самолета из Москвы в Тбилиси.

Не все, тем не менее, придерживались того же мнения. Когда высокопоставленные американские чиновники ознакомились с документом, они, как сказал один из них, были просто «подавлены». Как правило, в договорах о прекращении огня должны указываться место и дата. Здесь же не было ни того, ни другого. Сам текст был довольно туманным и допускал различные толкования. В нем говорилось о российских войсках без какого-либо различия между миротворческими силами и армией вторжения. Что, например, означает фраза «дополнительные меры безопасности»? Если трактовка этих терминов оставалась на усмотрение русских, это означало, что они могли действовать в Грузии, как им вздумается. Какими были эти «международные механизмы», которые должны были прийти на смену «дополнительным мерам безопасности»? И сколько требовалось времени на их разработку? В документе было огромное число неясностей, которые Москва могла использовать, чтобы сохранить свои войска в ключевых стратегических позициях.

Но Вашингтон сделал ставку на Париж. Ни один представитель США не участвовал в переговорах, и поэтому было трудно судить о том, чего добиться было можно, а чего нельзя. И других вариантов под рукой просто не было. Франция должна была добиться успеха, если Вашингтон хотел сохранить надежду на достижение своих собственных целей. Администрация была готова принять критику в недостаточном участии в разрешении конфликта. Она считала, что Европа должна со всем разобраться сама, и нашла во Франции разделяющего (по большей части) ее задачи партнера. И хоть результат и оказался куда ниже ожиданий американцев, у них не было другого выбора кроме как сжать зубы и воздержаться от любой критики.