Через два дня дух недавно усопшего Эрика Сегала будет витать над Центром королевы Елизаветы, где Тони Блэр наконец-то предстанет перед комиссией Чилкота — и все лихорадочно ждут, пока это произойдёт. Тогда в очередной раз под ланцетом пристального внимания окажется история любви типичного лощёного студента колледжа с римскими цифрами после имени и вздорной, но безумно влюблённой в него... карьеры, из-за которой самолюбие не позволит ему извиняться никогда и ни за что.
Какие ещё крупицы откровений извлекут из Блэра сэр Джон и его команда — выяснится уже из заголовков на первых полосах газет, но не стоит ждать, что Блэр допустит какую-либо серьёзную промашку. Он не хуже владеет птичьим языком юристов, чем его дружище Билл Клинтон, к испытанию готовился честно, не ложась спать до трёх ночи, — конечно, мы все в этом уверены — готовясь абсолютно к каждому вопросу и репетируя каждый возможный ответ во всех деталях.
Если вы вспомните, что когда-то вас разбудили вскоре после полуночи и сказали, что началось вторжение в Ирак, то почувствуете в этом некоторую злую иронию. Блэр спал спокойно, когда его войска отправились навстречу бедам и невзгодам, а теперь его просят объяснить, зачем это было сделано, — и спать он не может: милая до неприличия зарисовка на тему искажённой морали.
Разумеется, война эта ведётся до сих пор, хотя и через посредников, и линия фронта прочерчена так глубоко, что можно с уверенностью предсказать реакцию на его свидетельство, даже не слушая, как он, уложившись в десять тысяч слов, повторит, что всё замечательно, потому что он искренне верил во всё, во что он, по его собственным словам, искренне верил тогда.
По мою сторону баррикад (наверно, вы тоже здесь) будут раздаваться крики: «Галлюцинирующий маньяк!», «Лжёт и не краснеет!», «Такси в Гаагу!». С противоположной стороны ощетинилась ружейными стволами элитная когорта комментаторов, приверженных сторонников версии Блэра и Алистэра Кэмпбелла (Alistair Campbell). Эти герои, эти воители кресел, чьё нежелание признать свою неправоту так мило сочетается с аналогичным желанием Блэра, будут вновь и вновь оглашать свою уверенность в его благонамеренности и в том, что в «демократическом» Ираке жить гораздо лучше, чем было при Саддаме.
Это, конечно, аргумент, но я, наверно, не смог бы сохранять спокойствие, если бы мне пришлось приводить его родственникам какого-нибудь полумиллиона мирных граждан, погибших в результате этого, или, к примеру, миллионам оставшихся без еды, воды, электричества, образования, медицины и прочих элементарных благ гражданского общества, которых они лишились из-за войны. Тот же самый аргумент шесть лет подряд приводил и Блэр, и его кабала лоялистов, да и наш ответный аргумент все эти шесть лет не изменился ни на йоту.
Предстоящий диспут настолько верно следует укоренившейся форме, что его, пожалуй, можно в этом приравнять к поэтическому жанру хайку. Или, скажем, к поездке на автобусе через пустыню Атакама. После шести часов пути предсказуемость ландшафта становится странно-чарующей, и любое, даже микроскопическое разнообразие вызывает нутряное дрожание. Но Боже мой, какая радость, когда дорога наконец заканчивается.
Для Блэра, однако, дорога не закончится ни в пятницу, ни тогда, когда комиссией будут опубликованы результаты расследования. Какими бы ужасными эти результаты ни были, они будут изложены эзоповым языком эвфемизмов, а значит, каждая сторона сможет объявить себя в некотором роде победителем. Для Блэра же дорога может оказаться вообще бесконечной. Даже если он будет продумывать маршруты заграничных поездок так же осмотрительно, как ответы на вопросы комиссии в эту пятницу, даже если он не подвергнется унижению достоинства, как Пиночет, тем более — не пойдёт под трибунал — всё равно остаток дней ему придётся прожить как изгою.
Мне представляется, что в этом и есть правосудие. Если бы на первых полосах газет появились фотографии Блэра, ведомого в голландский суд, а оттуда — в тюремную камеру, это было бы современной формой правосудия «по-быстрому». Эрик Сегал, подрабатывавший преподавателем истории древнего мира, подтвердил бы, что таким было правосудие в Древней Греции, где грех олимпийской надменности — когда жалкий человек начинал считать себя божеством — влёк за собой ещё более мучительную кару, чем позор в глазах всех и длительное заточение в кувшине. Наказание, от которого Блэра избавит только смерть, — это раздирающее душу осознание тщетности. Всю оставшуюся жизнь Блэр должен будет нести в гору огромный камень присвоенной не по праву невинности и благонамеренности, зная, что до вершины не доберётся, не будучи в силах уйти от бесполезных попыток.
Оставайся он на поверхности — не было бы печали. Единственным разумным основанием давать то интервью Ферну Бриттону (Fern Britton), где он фактически признал, что в первую очередь им двигало желание совершить революцию и что с радостью придумал бы повод для этого из головы, если бы понадобилось, — единственным разумным основанием этого было стремление провозгласить свою полное равнодушие и незаинтересованность. По сути дела, он показал «кукиш» самой идее законности. Читай: я хотел свергнуть Саддама, потому что я решил, что это правильно. А такие мелкобуржуазные штучки, как международное право, — для маленьких людей, тогда как я — титан. Прометей, правда, тоже был титаном. Вот и Блэр поигрался с огнём, и теперь орлы будут вечно клевать его печень.
Очередное подтверждение ошеломляюще вызывающего поведения Блэра появилось вчера, когда выяснилось, что он будет получать по двести тысяч фунтов стерлингов в день за чтение лекций о геополитике в хеджинговом фонде, прославившемся только тем, что заработал громадные деньги на гибели Northern Rock. Выбор момента для этого откровения говорит так же много, как и символическое значение его содержания. Как бы меня не обхамили эти наглецы из комиссии Чилкота, как бы говорит нам Блэр, — «я всё равно буду рубить бабло пуще прежнего, так что не воняйте, утырки!».
Нельзя осуждать Блэра за такую последовательность. Какая часть его доходов за публикацию мемуаров и произнесение послеобеденных речей в Америке напрямую проистекает из его статуса помощника главнокомандующего — точно определить невозможно, но скорее всего — это миллионы и миллионы. А если какая-то фирма, нагревшая руки на экономической катастрофе, грянувшей при лейбористах, подкинет ему ещё пару миллиончиков, так почему бы и нет — жадности и стремления наживаться на собственных проколах Блэру не занимать.
Если все эти деньги служат ему утешением и мягкой подстилкой в короткие ночные часы уединения, когда он ворочается и мечется, репетируя ответы на вопросы для комиссии в пятницу, — что ж пусть так. Всё это фанфаронство, все эти запавшие глаза и затравленный вид говорит о том, как он боится ареста и как понимает, что и здесь, и везде в мире его не воспринимают иначе, чем с отвращением. В пятницу его могут подвергнуть или не подвергнуть пытке фурии в лице родителей погибших в Ираке солдат, но муки ему грозят до того самого, единственного Судного дня, который, по его словам, что-то значит для полубога, чьё положение выходит далеко за пределы суждений нахальных людишек. Если Блэр уедет куда-нибудь на хорошо охраняемую территорию в США или Австралии — он станет изгнанником. Если он останется здесь и будет переезжать из одного дома в Англии в другой — станет изгнанником у себя на родине. Роберт Харрис (Robert Harris) блистательно изобразил Блэра как привидение в прекрасном одноимённом романе («Привидение»). Теперь он больше похож на главного героя романа «Оживший труп», тоже одноимённого.
Перекрёстный допрос в пятницу может оказаться интригующим и захватывающим зрелищем, но к будущей судьбе Тони Блэра он имеет так же мало отношения, как и к погибшим в Ираке. Блэру никогда не уйти от вердикта, как выразилась Харриет Харман (Harriet Harman), суда общественного мнения, а этот вердикт вынесен задолго до того, как его бывшие коллеги вроде Джека Стро (Jack Straw) и прочих реликтовых чинуш вонзили в него свои стилеты. И вердикт этот не изменит ничто, что может выяснить или же доказать комиссия или любая другая сила на земле.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Какие ещё крупицы откровений извлекут из Блэра сэр Джон и его команда — выяснится уже из заголовков на первых полосах газет, но не стоит ждать, что Блэр допустит какую-либо серьёзную промашку. Он не хуже владеет птичьим языком юристов, чем его дружище Билл Клинтон, к испытанию готовился честно, не ложась спать до трёх ночи, — конечно, мы все в этом уверены — готовясь абсолютно к каждому вопросу и репетируя каждый возможный ответ во всех деталях.
