Все. Он больше не Элвис. Дмитрий Хворостовский уже не тот помпадур, каким был раньше, и, что даже более важно, 41-летний сибирский баритон теперь не только старше, но и элегантнее. На своем сольном концерте в зале 'Дороти Чандлер Павильон' (Dorothy Chandler Pavilion - в Лос-Анджелесе, США - пер.) в воскресенье Хворостовский показал, что ему удалось даже больше. Он стал совершенным певцом.
Уже в 1990 году, когда в Нью-Йорке прошел первый его сольный концерт, карьера Хворостовского представлялась блестящей. Однако на том широко разрекламированном концерте баритон, который тогда был последней, сенсацией вокального конкурса в Кардифе (Уэльс), не спел практически ничего, кроме грустных песен Чайковского и Рахманинова, неизвестных даже большим любителям классики, собравшимся в зале. Даже великолепно спетые, они оставили незабываемо тягостное впечатление.
Сверкающие глаза Хворостовского пленяли женщин из публики, что и дало почву для сравнения его с Элвисом (Пресли - пер.). Немного Верди в конце, и стало понятно, что у певца прекрасный голос, хотя баритон все же имеет мало общего с открытой манерой пения в итальянской опере. Однако главное впечатление, которое осталось от Хворостовского - он не настолько отождествляет себя с этой угнетающей музыкой, чтобы походить на пушкинского поэта-самоубийцу.
В воскресенье Хворостовский все еще держал эту линию. Свой концерт в Лос-Анджелесской опере он начал со 'Смерти' Чайковского и в первой половине программы спел еще много мрачных композиций Чайковского и Рахманинова. Снова он поведал слушателям о своей печали, бессонных ночах, духовном томлении и спасительном конце всему. Только с последней песней, 'Вешние воды', черные тучи немного разошлись, но даже здесь крик 'весна пришла!' отдавал какой-то обреченностью - Рахманинов, сами понимаете!
Это не означает, что за 14 лет Хворостовский не изменился. Он доказал, что отнюдь не страдает импульсивностью и духом саморазрушения. Дав самому себе время созреть, он сделал в опере поистине блистательную карьеру.
В этот воскресный вечер не только мрачноватые старые русские композиции зазвучали по-новому призывно, но и четыре арии Верди, которыми завершался концерт, раскрыли то, что в оперном мире и без того уже давно не является тайной. Хворостовский уже настолько врос в эту музыку, что стал в наше время тем самым баритоном, что должен петь Верди, и вообще самым лучшим исполнителем вокальных произведений Верди в наши дни.
Арии Верди были из 'Стиффелио', 'Бала-маскарада', 'Дона Карлоса' и 'Отелло'. В каждой из них Хворостовский нашел идеальный баланс между элегантностью фразы, великолепным звуком, драматической дикостью и тщанием в самых маленьких музыкальных деталях. Он, так сказать, вжился в эту музыку, в своего героя, в свой голос и в самого себя.
Сам его голос - это роскошный инструмент. Звук Хворостовского не так уж глубок, и прекрасно было слушать, как он постепенно приноравливается к тяжелой акустике 'Чандлера'. Для сольного концерта этот зал слишком велик, а на русские песни, для которых характерен некий взгляд внутрь себя, этот зал слишком сильно давит, и в верхних регистрах голоса Хворостовского в первые моменты было что-то нервное и неуверенное. Но от одной композиции к другой разогревалась музыка, разогревался и он сам, и его голос расцветал: раскрывались верхи, низы становились более насыщенными.
И с драматической, и с вокальной точек зрения Хворостовскому еще есть куда взрослеть. В арии Яго из 'Отелло' ему не удалось голосом изобразить настоящую угрозу, хотя элегантно-подлый герой Яго угрожающ и сам по себе. Голос Хворостовского также пока еще слишком легок для драматического баритона, на которой в основном построена русская опера. В его исполнении мы услышали три примера: 'Демона' Рубинштейна, 'Алеко' Рахманинова и 'Князя Игоря' Бородина, но голос с трудом справлялся с тесситурой, кроме, пожалуй, последней арии.
Также, с одной стороны, сильной, но с другой - слабой стороной Хворостовского можно признать его изумительный контроль дыхания. Когда ему удается этот прием, он заканчивает арию грандиозным взрывом звука как раз в тот момент, когда вам уже кажется, что в его легких вообще не осталось воздуха, и в опере это производит незабываемое впечатление. Но на сольном концерте, если использовать такой прием слишком часто, он начинает напоминать соревнования местных песняров. Но слишком частое потрясение от применяемого им приема - это вряд ли вещь, на которую публика будет потом жаловаться.
Аккомпанировал Хворостовскому Ивари Илья (Ivari Ilja), причем аккомпанировал добросовестно и изящно, как настоящий камерный музыкант.
