1. В начале XXI века, спустя столетие после большевистской революции 1917 года, Россия следует своим уникальным историческим путем. И ее попытки утвердиться в роли великой державы порою производят много шума в международной политике. Об этом свидетельствуют очаги напряженности в отношениях с Европой/Западом, аннексия Крыма, конфликт на востоке Украины, вмешательство в сирийскую войну или поддержка Венесуэлы и Ирана. Однако Россию не так-то непросто вписать в традиционные политические категории или навесить на нее ярлыки. Кто она: преемница Советского Союза или наследница царской России? Защитница социального и политического прогресса или приверженец консерватизма? Адепт государственного или рыночного регулирования экономики?


Распад Советского Союза в 1989-1991 годы, сопровождавшийся потерей бесчисленных территорий, рядом военных конфликтов и крахом экономической модели центрального управления, стал для России крайне травматическим событием. В последние десятилетия мы наблюдали за постепенным формированием «новой России». В ней определенная доля идеологии или сразу нескольких идеологий смешивается с крайне прагматичным политическим реализмом (realpolitik). Ее историко-культурные и геополитические особенности, связанные с решительным следованием национальным интересам, во многом помогают объяснить текущую внешнюю политику и позиционирование России в мире.


2. В ходе нынешней внутренней перестройки в России наблюдается любопытное сближение традиционных православных христиан и атеистов, ностальгирующих по советскому коммунизму. Это происходит в обществе, которое вновь утверждает традиционные и патриотические ценности, но в то же время тесно связано с государственной властью и сильным руководством, напоминающим советскую эпоху. Владимир Путин оказался политиком, сумевшим воплотить в жизнь этот симбиоз, пусть и не лишенный внутренних трений и идеологических противоречий. При нем возродились традиционные российские институты, такие как Православная церковь — исторически вынесенные за скобки советской эпохи. Россия вновь начала гордиться прошлым династии Романовых, которые превратили ее из непросвещенного княжества на задворках Европы в великую евразийскую державу.


Одновременно с этим Россия хранит верность наследию советской эпохи, что понятно по ее стремлению к сильному в военном отношении государству и особенно ревностной защите суверенитета. Она пытается упрочить свое международное влияние посредством альянсов, основанных на реальной политике, а также на идеологическом родстве. Проанализируем эти два элемента, характеризующие ее позиции и шаги на мировой арене.

 

3. У Бруно Дрвески (Bruno Drweski) есть одна крайне интересная книга «Новая Россия: „правая" или „левая"?» (издательство Página a Página, 2017). Правда ее критикуют за излишнюю благосклонность, с которой автор рассматривает либо вовсе игнорирует наименее привлекательные аспекты советской эпохи. В ней поднимается вопрос об идеологической позиции России в современном международном контексте. Книга раскрывает читателю присущее России видение мира, а также стратегию самоутверждения на международной арене.


Автор так объясняет и характеризует потребность постсоветской России в государственной идеологии (стр. 37): «Россия не может жить без идеологии — т. е. идеального представления о самой себе и своей политике — которая способна оправдывать как в глазах российских граждан, так и в глазах всего мира смысл ее существования и то, почему она имеет право играть важную роль, стремясь подорвать основы однополярного мира». Эта идеология основана на сочетании «разных аргументов, как справа, так и слева, которые позволяют легитимировать ее стратегию и отсылать к разным моментам в прошлом».


4. Русская идеология прошлого и настоящего глубоко укоренена в мессианстве. Когда после падения Константинополя в XV веке православные народы оказались в подчинении у турок-османов, Москва/Россия сделалась оплотом восточного христианства и считала себя «Третьим Римом». В XIX веке славянофилы воссоздали идеализированную традиционную культуру, выступавшую противовесом западной. Разумеется, существование культуры, пропитанной мессианскими убеждениями, архетипом которой является еврейская культура, нельзя назвать чисто русским явлением.
Мессианство свойственно и другим культурам, например американской, которая уверена в своей исключительности.


В итоге это убеждает людей в том, что их миссией является освобождение человечества. В этом одна из причин, по которой русские и американцы все время сталкиваются лбами в международной политике: одно универсалистское мессианство пытается вытеснить другое. В ходе большевистской революции 1917 года русское мессианство предстало в другой, видоизмененной, версии. Первое в мире государство, управляемое рабочими, было пронизано светским мессианством: теперь человечество спасал пролетариат, примкнувший к коммунистической партии. Но это была идеология советского прошлого. А что представляет из себя идеология, заставляющая россиян верить в мессианскую роль их страны сегодня?


5. В постсоветской России мы наблюдаем «возвращение к темам православного христианства, которые могут распространяться на весь пребывающий в глубоком кризисе христианский мир через объявленную поддержку традиционных моральных ценностей». Таким образом, Россия «поддерживает традиционные ценности различных христианских течений, оставленных многими западными церквями, порабощенных капиталистическим потребительством, индивидуализмом и гедонизмом. Отсюда призывы Москвы, обращенные не только к православным христианам, но и к традиционалистам-католикам» (Бруно Дрвески, стр. 37-38).

Во время крестного хода в честь дня перенесения мощей Святого Благоверного князя Александра Невского в Санкт-Петербурге


Это приводит к тому, что Соединенные Штаты и Европа начинают рассматривать Россию как своего рода «консервативный интернационал», или, если брать более уничижительную формулу, как «популистский интернационал» — определения, которые перекликаются с историческим Коммунистическим интернационалом (Коминтерном) на заре Советского Союза.


Как мы уже отмечали, в российской государственной идеологии смешиваются разрозненные идеи и влияния, которые очень сложно вычленить и согласовать, по крайней мере если мы по-прежнему считаем актуальным разделение на левых и правых (и смотрим на Россию сквозь призму западной мысли). Но сводить Россию к простой консервативной или популистской идеологической ориентации значит слишком упрощать картину. Между тем нет сомнений в том, что она отвергает западный либерализм и его ценности.


6. Отвергая экономический и политический либерализм Запада, Россия одновременно отстаивает сохранившиеся с советских времен «принципы борьбы за мир, коллективной безопасности, мирного сосуществования и антиимпериализма», хотя делает это в менее откровенной форме. В своей внешней политике она придерживается «многополярности и в конечном итоге евразийства» (Бруно Дрвески, там же). С этой целью Россия выработала стратегию сотрудничества с Китаем и «многими другими развивающимися державами, которые несмотря на весьма разнообразные легитимирующие идеологические основы желают конкурировать и соперничать со „старыми державами", во главе которых стоят Соединенные Штаты».


В российском государстве, которое всегда было «многонациональным, континентальным, без естественных границ и находилось на периферии нескольких цивилизационных кругов», эта стратегия возникает вполне естественно. Отсюда идея легитимности, которая «исходила из чувства пребывания на периферии — то, что Москва компенсировала развитием веры в собственную историческую универсалистскую миссию» (там же, с. 34). Революционное пламя 1917 года уже не пылает, как сто лет назад, между тем Россия с новой решимостью обращается к идее мессианства, готовая на свой лад формировать мировой порядок.