В чешской историографии порой разворачиваются бурные дискуссии на тему того, что представлял из себя чехословацкий, а точнее восточноевропейский коммунизм («государственный социализм»), был ли он тоталитаризмом или диктатурой. Причем, как правило, этот спор — лишь запоздалый отголосок взвешенной немецкой, а иногда англосаксонской или французской дискуссии. Однако в Чехии (и не только) в ходе подобных споров игнорируется тогдашняя геополитическая реальность, ведь реального автономного чехословацкого или восточноевропейского коммунизма не существовало… Нельзя всерьез размышлять о так называемом Восточном блоке и, скажем, каждодневной жизни его населения, абстрагируясь от роли Советского Союза как его гегемона.

В Западной Европе некоторые ученые, в том числе социологи и представители других гуманитарных сфер, рассматривают колониально-имперскую роль своих стран в рамках постколониальных исследований. В нашем контексте правомерен подход к анализу колониальных отношений между Советским Союзом и его восточноевропейскими спутниками с ограниченным суверенитетом. Недавно ушедший из жизни американский историк Филип Кертин, специалист по истории Африки, дал довольно простое определение колониализму, назвав его «доминированием посредством народа с другой культурой».

То же самое можно разглядеть и в отношениях между Советским Союзом и Чехословакией. Если отбросить этнолингвистическую болтовню о какой-то судьбоносной родственности славян и окинуть взглядом историю чехов и русским, то станет понятно, что это два народа из разных культурных и цивилизационных ареалов… Чехи, будучи народом традиционно западным, переживали вместе с другими частями Запада общий бум средневековья, ренессанс и многообразный реформационный цикл, а также просвещение и гражданскую эмансипацию. Русские же либо совершенно не участвовали в этих процессах, либо лишь малая часть российских элит пыталась их имитировать… Однако Российская империя мимикрировала под Европу, и наиболее опасным проявлением этого стало советско-русское восприятие коммунизма, оформившееся в так называемую марксистско-ленинскую идеологию.

Немецкий историк Юрген Остерхаммель, который занимается так называемой глобальной историей, не так давно попытался уточнить определение колониализма: между колонизатором и колонизованным царит глубокая отчужденность. Также колонизатор присваивает себе право интерпретировать эти отношения, их прошлое, настоящее и будущее. Конечно, мы нашли бы ряд подтверждений того, что чехи, словаки, поляки, венгры и литовцы (то есть их интеллектуальные элиты) именно так смотрели на отношения с Советским Союзом, считая их новой формой русского империализма. Однако трагедия этих традиционно западных народов (Запад не географическая категория, а цивилизационная!) заключалась в том, что их колониальная столица не была центром модернизации и эмансипации, а представляла собой по сравнению с ними отсталый элемент и несла цивилизационный регресс.

Современная Российская Федерация является по сути хиреющей постколониальной державой, которая пытается сохранить свою евразийскую империю, а бывшим восточноевропейским колониям, которые сегодня находятся на восточной периферии Запада, навязывает собственную интерпретацию прошлого, настоящего и будущего… Если некоторые коллеги-историки рассматривают, например, чехословацкую нормализацию (период после 1968 года —прим. перев.) вне этого советского-русского имперского (и оккупационного) контекста, их исследование об «общественном консенсусе» в то время может быть интересно частностями… Однако они упускают, что нормализационные «стратегии выживания» формировались в присутствии многотысячной оккупационной армии… И точно так же мы могли бы поговорить о разных уровнях коллаборационизма или резистентности, а также общественного параллелизма.

Я позволю себе напомнить, что через имперско-колониальную призму на Советский Союз смотрел и коммунист-реформатор Антонин Лиегм, эмигрировавший после 1968 года в США, а затем во Францию. Он не строил иллюзий насчет советского империализма даже во времена горбачевской перестройки. В статье под названием «Империя, сообщество народов, Греция?..», опубликованной в 1987 году, он задумался над дальнейшей судьбой изможденной советско-русской империи. По его мнению, если советские реформы провалятся, Советский Союз неминуемо окажется в ситуации Германии конца 30-х и «агрессия заменит экономическое развитие».

По мысли Лиегма, Горбачев вряд ли добился бы успеха по очевидным причинам: «Советская оккупационная империя, и концепция, и ее реализация, сегодня устарела так же, как советская экономика и советское общество». Единственным шансом для Советского Союза, а также для Европы, могло бы стать превращение «империи в содружество наций», то есть «преобразование колониального устройства в сообщество народов, которым не за чем друг друга любить, но которые остаются в этом новом сообществе во имя общих интересов и процветания». Поэтому Лиегм настаивал на том, что реформы Горбачева не увенчаются успехом «без перестройки империи и имперских колониальных отношений».

Советско-русская империя в восточной половине Европы, к счастью, благодаря отсутствию у Горбачева всякой концепции развалилась, о чем сегодня публично сожалеет путинская верхушка ревизионистской Российской Федерации. Но что еще много лет назад понял прозорливый политический комментатор Антонин Лиегм, которому сейчас 96 лет, до сих пор, к сожалению, не уложилось в чешской исторической памяти (а также вытеснено из части чешской историографии и политического дискурса). Отношение Советского Союза к так называемому Восточному блоку носило выраженный империалистический и колониальный характер… С этим тезисом, разумеется, можно полемизировать, но данная гипотеза имеет право на существование, и ее изучение крайне важно для понимания недавнего чешского и европейского прошлого, а также настоящего.

Автор — философ и историк, сотрудник редакции Forum 24