В последнее время меня мучает тошнотворное чувство узнавания. Новость за новостью американский отклик на пандемию напоминает мне страну, о которой я пишу большую часть своей профессиональной жизни: Советский Союз, а также российское государство, которое родилось после его распада, но так и не смогло стряхнуть некоторые из его черт.
Одна из характерных советских черт — то, как российские учреждения подают информацию. Можно назвать это привычкой «отчитываться в верхах». Известнейший пример — сокрытие советским правительством ядерной катастрофы на Чернобыльской АЭС, ее масштабов, характера и истинной опасности. Это не только или столько замалчивание неудобных истин. Чиновников заставляло лгать не столько желание скрыть факты от простых людей, сколько необходимость рапортовать руководству, что все хорошо. Будничной задачей многих чиновников до и после Чернобыля было фабриковать радостные, оптимистичные истории. И они лгали о количестве обуви, которую изготовили фабрики страны, и дорогах, которые построили строители. (Однажды, когда мне было лет одиннадцать, мои родители увидели по телевизору сюжет о свежепостроенной дороге и решили съездить посмотреть, — мы как раз недавно купили машину «Жигули». Оказалось, что никакой дороги нет и в помине, — уложено лишь несколько метров тротуара, где и снимали сюжет). Мало что из того, о чем говорили и обещали советские учреждения, существовало, работало и вообще имело хоть какой-то смысл. (Отсюда старая советская шутка: не жужжит, не летает и в зад не попадает? Советская летающая жужжалка для задницы).
Теперь я узнаю эту культуру в США. Например, когда прочла в «Таймс», как администрация Трампа еще в апреле убедила себя, будто пандемия covid-19 исчезла. Или когда администрация переложила обязанность по сбору данных о коронавирусе с Центра по контролю и профилактике заболеваний на Министерство здравоохранения и социальных служб, — первое ведомство оказалось для Трампа недостаточно податливым. Может, этим и объясняется, почему кривая заболевших начала сглаживаться. То же чувство узнавания я испытала, когда прочла в «Таймс», что временная больница в Нью-Йорке стоимостью в пятьдесят два миллиона долларов в итоге вылечила от коронавируса всего 79 пациентов — в то время, как люди в других больницах продолжали гибнуть, порой из-за недостатка медицинской помощи. В учреждении, созданном в Национальном теннисном центре имени Билли Джин Кинг в Квинсе, одним пациентам отказывали как недостаточно больным, а другим — из-за температуры. Палаты пустовали из-за путаницы вокруг перевода пациентов из других больниц. Этот хаос напомнил другую историю — с плавучим госпиталем «Комфорт», призванным облегчить нагрузку на больницы Нью-Йорка. На самом пике пандемии было занято лишь двадцать коек из тысячи. Принимать больше пациентов не позволяли мудрёные и абсурдные правила и распоряжения. Я вспомнила, как рассказывала российские истории американским друзьям, и они никак не могли взять в толк, как это бессмысленные правила могут портить людям жизнь. Это им втолковать я так и не смогла, и у меня всегда оставалось ощущение, что мои друзья мне не верят. Так, бывший советский заключенный не мог получить регистрацию по месту жительства без работы, — и не мог устроиться на работу без регистрации по месту жительства. За тунеядство же снова сажали.
Преднамеренная профнепригодность и черствый нигилизм современного российского общества — результат семидесятилетнего советского тоталитарного эксперимента. По крайней мере, так мне всегда казалось. В США такой эксперимент не проводился. Так как же случилось, что из-за пандемии США стали походить на постсоветское российское государство? Часть вины лежит на самом Дональде Трампе и его бездействии. Он ведет себя как деспот без тоталитаризма — и мафиозный дон без мафии, — и это удивительным образом сходит ему с рук. Он создал привычку отчитываться в верхах, которая напоминает ЦК КПСС. В результате Дебора Биркс (Deborah Birx), некогда весьма уважаемый врач-эпидемиолог, вдруг решает скрыть масштабы covid-19 ради Трампа, а Центр по контролю и профилактике заболеваний, забыв про собственные рекомендации по безопасности, призывает вновь открыть школы. Отчасти такое потворство из свиты Трампа объясняется талантом президента погубить карьеру любого республиканца одним твитом. Но труднее понять, почему люди, которые вполне могли бы уйти из правительства и устроиться в частном секторе, где не надо умасливать спятившего босса или терпеть каждодневные унижения, продолжают участвовать в его шоу.
У США и России совершенно разные культуры, несравнимая история, несопоставимая идеология и несходные экономики. Однако их объединяет одно: радикальное неравенство. В Советском Союзе члены партии жили совсем в другом мире, чем остальная часть страны. У них были свои дома, школы, дороги, курорты, магазины и, конечно же, своя медицина. Этот раскол сохраняется и поныне. Богатый русский с хорошими связями получает медицинскую помощь мирового уровня, в то время как обычные люди, как и в советские времена, вынуждены сами покупать одноразовые шприцы и приплачивать больничным медсестрам из своего кармана. Богатые американцы тоже живут в другом мире и, заболев, попадают совсем в другие больницы, чем американцы среднего класса и бедняки. Как показал коронавирус, это повышает их шанс на выживание.
Именно это радикальное неравенство отчасти породило советскую культуру, где отчитываются в верхах. Люди, получавшие и передававшие наверх отчеты о количестве пар обуви и построенных дорогах, не носили эту обувь и не ездили по этим дорогам. Правда ли это или нет, никакого значения не имело, ведь носили и ездили совсем другие люди — до которых никому не было дела. Та же самая культура пронизывает Вашингтон эпохи Трампа. Члены его администрации не умрут без сестринского ухода, их не отвергнет ни одна больница, а их дети не пойдут учиться ни в одну из спешно открывающихся государственных школ. Им кажется, что они неуязвимы. Трамп может отказаться носить маску, а его чиновники стоят подле него на брифингах по коронавирусу, потому что, когда говорят о пандемии, то говорят не о себе. Куомо и де Блазио тоже — на брифингах в Нью-Йорке они имеют в виду не себя. Непропорциональная смертность среди бедняков Нью-Йорка — красноречивое свидетельство, что многие умерли из-за недостаточной медицинской помощи или вообще ее лишились — ничуть не умаляет гордости Нью-Йорка за успешное выравнивание кривой. Это коренное разделение, даже отчуждение — на тех, кто ворочает делами, и тех, кто умирает, — привело к позорной катастрофе: безудержной бюрократии, неблагоприятным стимулам и вранью. Это потому, что в этой беде мы не вместе.
