Старший редактор The Atlantic Росс Даузет (Ross Douthat) упоминает краткий биографический очерк о президенте России Медведеве, называя его интересным источником информации об этом человеке. Я согласен с тем, что это весьма полезные исходные данные о Медведеве, опубликованные в статье на страницах Foreign Policy, если вы не знакомы с его карьерой до быстрого восхождения по ступеням власти при помощи Путина и избрания президентом. Но я с инстинктивной опаской отношусь к попыткам судить о текущей деятельности иностранных государств или рассуждать о их будущих действиях, основываясь на биографических данных их руководителей, которые занимают свой пост временно. Возможно, импульсивное стремление провести различие между Медведевым и Путиным и помогает думать о примирении с Россией в ближайшей перспективе как о чем-то весьма удобоваримом. Но американские обозреватели будут неизбежно разочарованы, если твердо уверуют в то, что российская политика серьезно изменится в плане противостояния расширению НАТО, в отношении противоракетной обороны, а также проведения "упреждающих" и гуманитарных войн против ее сателлитов и зависимых государств. Наш политический класс и внешнеполитический истэблишмент накладывают определенные ограничения на президента Обаму в том, насколько далеко он может зайти в своих уступках России. Точно так же, кто бы ни возглавлял российское государство, он столкнется с аналогичными ограничениями со своей стороны.
Я постоянно и с надоедливым упорством твержу о том, что изображение России и Китая в качестве "автократий" в духе Роберта Кагана (Robert Kagan) (американский политик, журналист, советник Маккейна во время избирательной кампании - прим. перев.) является неверным. Одна из причин этого заключается в том, что такая характеристика создает ложное впечатление, будто любой руководитель государства пользуется той деспотической и абсолютной властью, которой обладает настоящий диктатор. Многие представители нашей политической элиты утверждают, что Путин воспринимался как Плохой Царь. Но это открывает возможность для появления Хорошего Царя, хотя на самом деле царей в России больше нет. С другой стороны, стремление загнать Россию в рамки автократии основано на еще более смехотворном представлении о том, что если бы эта страна была более демократичной (хотя на самом деле это лишь усилило бы ее политический национализм), то российская политика была бы менее "антизападной" или менее что-то там еще - в зависимости от того, какой ярлык наш правящий класс хочет навесить на Москву за ее весьма ограниченное отстаивание своих национальных интересов.
Может быть, современные российские президенты и хотели бы быть похожими на византийских императоров, однако это отнюдь не означает, что они могут по закону взять на себя функции диктатора. Если относиться к этой идее автократии всерьез, то мы придем к ошибочным заключениям. Как правило, мы обычно неверно понимаем и неправильно истолковываем усилия и поступки других государств, потому что имеем привычку переводить на личности обсуждение того, что делают эти государства. Даже сейчас, когда Путин уже не является президентом, определенные круги испытывают некую потребность настаивать на том, что он по-прежнему самый главный и всем руководит. Дело в том, что такая персонифицированная интерпретация сути неосоветского режима или так называемой "непредсказуемой" ревизионистской державы совсем не действует, когда страной этой руководит юрист со скромным стремлением к осуществлению реформ. Медведев действительно не может быть главным, он не может даже быть старшим партнером в этой системе двоевластия, потому что его нельзя с той же легкостью, как и бывшего офицера КГБ, назвать злодеем.
Стремление Медведева к осуществлению реформ не следует игнорировать. Но и преувеличивать его тоже нельзя. Медведев точно так же является российским националистом, и его взгляды на интересы безопасности России и на внешнюю политику не очень сильно отличаются от взглядов Путина. Его работа в "Газпроме" увеличивает вероятность того, что политика президента будет в значительной мере определяться потребностями российского энергетического сектора, как часто бывает в нефтегосударстве. Как мы увидели во время войны в Грузии, Медведев не меньше, чем его предшественник, готов отстаивать позиции России в сепаратистских грузинских анклавах. Он также проявляет не намного больше терпимости к инакомыслию. На самом деле, авторитарные меры в России в условиях углубления экономического кризиса только усилились. Их можно расценить как попытку погасить или свести к минимуму разногласия и беспорядки. У нас было бы меньше сюрпризов и неожиданностей, меньше склонности изобретать нелепые истории о "сползании" и отступлении России, если бы мы каждые несколько года не выдвигали теорию о том, что вот в России придет к власти новый лидер и коренным образом изменит ее политику. Одна из проблем этих теорий заключается в том, что их авторы руководствуются каким-то странным желанием. Они хотят увидеть новых иностранных лидеров, которые подпишутся под теми внешнеполитическими действиями США, которые их предшественники считали неприемлемыми. При этом они полагают, что сопротивление таким действиям США является какой-то уникальной и совершенно случайной реакцией отдельного человека, а не выражением государственных интересов в том виде, в каком их понимает большинство в таком зарубежном государстве.
Конечно, силовики, военные, "Газпром" и олигархи в основе своей не менее важны для нынешней системы, чем для той, которой руководил Путин, будучи президентом (олигархи и "Газпром" стали победнее, но это не значит, что они утратили свою роль в формировании политики). Их интересы по-прежнему определяют контуры российской политики, потому что они занимают подавляющую часть мест в структуре власти. Даже у современных режимов, которые можно не без основания называть автократиями - у Саудовской Аравии, например, имеются внутри страны группы лиц, объединенных общими интересами, и правящий режим должен их интересы защищать. А в России и в Китае есть целые институты и политические силы, под которые должен подстраиваться глава государства, а отнюдь не наоборот. Чем чаще мы будем признавать, что российскую политику диктуют представления России о ее национальных интересах, а не личные предпочтения того или иного лидера, тем больше у нас будет шансов понять, где наши интересы совпадают, и где мы можем согласиться с возражениями русских.
