Сыновья коммунистов

МОСКВА. - Кто его знает, что сказал бы сегодня Виктор Иванович Городаш! В первую и последнюю нашу встречу в феврале 1986 года он мне поведал столько интересного, что это интервью из–за влиятельного положения, занимаемого его автором, было напечатано не только в итальянских газетах. Нужно учесть, что двадцать пять лет тому назад Виктор Иванович Городаш еще был директором Института научного атеизма при Академии Наук, и в своем интервью впервые этот самый большой авторитет “атеистической доктрины” признал наличие религиозных проблем в Советской России.

Конечно, для Кремля по своему политическому значению в те времена это была не самая большая проблема, потому что так считало советское руководство и потому что другой возможный участник событий, патриархат Москвы, делал все, чтобы не раздувать эту проблему из–за боязни вызвать новое обострение религиозного преследования. Михаил Горбачев, бывший у власти менее года, был занят разрешением других более важных и давно назревших проблем, среди которых: отставание промышленности в технологическом отношении, опасный очаг войны в Афганистане, сложные международные переговоры о ядерном разоружении, сопротивление политике реформ экономической и производственной систем со стороны государственной бюрократии и некоторых слоев населения, соблюдение хрупкого равновесия между требованиями большей свободы критики со стороны общественного мнения, печати, интеллигенции в целом и  наличием жесткого контроля партии за любыми проявлениями советской жизни.

Нельзя сказать, что через двадцать пять лет ситуация значительно изменилась в плане свободы мнений и печати, но, конечно, более не существует предпосылок, которые заставили Городаша признать, что в Советском Союзе наблюдается растущий интерес к религии, а также к истории, культуре и политике. “Есть интерес, который проявляется в участии в религиозных отправлениях, из чего можно заключить, что религиозность населения растет. Почему это происходит? Научно–техническая революция, пообещав непрерывный прогресс, заставила сделать выбор между материализмом и духовностью. Но когда обещания не претворяются в конкретные дела, человек чувствует себя обманутым и начинает раскаиваться в сделанном выборе, возвращаясь в духовную сферу”.

Все это происходило несмотря на возросший уровень образования советского народа. Городаш признавал: “Абсурдно утверждать, что в церковь ходят только невежды и малообразованные люди. Наоборот, среди верующих увеличилось число людей с высшим образованием. Отрицать этот факт означало бы отрицать эмансипацию, естественную смену поколений. Не стоит иронизировать по поводу того, что в церковь ходит молодежь”.

“Хотя, – объяснял Городаш, – есть повод поразмышлять над этим фактом. Маркс считал, что отмена религии как иллюзорного счастья народа необходима для достижения им реального счастья. Он думал, что конец религии совпадет с развитием социалистического общества, то есть по мере утверждения материалистического мировоззрения, связанного с научным прогрессом, роль религии будет снижаться вплоть до ее исчезновения. Когда это произойдет, сотрудники нашего института не в состоянии сказать: во всяком случае речь идет об очень длительном историческом периоде. Даже позитивисты в девятнадцатом веке не пытались делать подобные предсказания . Может быть, понадобится десять лет, может, пятьдесят или целый век. Мы верим, что это произойдет”.

Естественно, директор советского Института научного атеизма не мог предвидеть, что очень скоро, в 1992 году произойдет распад структуры власти, созданной в соответствии с марксистской идеологией. Это произойдет мирно, почти без пролития крови, что приведет к переходу верующих в светское общество, то есть случится то, что Городашу не удалось реализовать в официально заявленном самом атеистическом государстве на земном шаре.

Он честно признавал, что новый советский человек еще не родился, как ожидали большевики– революционеры. В самом деле, в 1985 году новый секретарь КПСС Михаил Горбачев унаследовал от своего предшественника и учителя Юрия Андропова задачу воспитания морали у русского народа, что должна была гарантировать марксистская доктрина. Ни один предшествующий ему секретарь КПСС не уделял столько внимания моральным и даже “духовным” аспектам социалистического общества, сетуя, что они еще очень далеки от желаемого уровня. Я помню, что в российских городах с наступлением вечера выстраивались очереди в магазины без вывесок, где продавались алкогольные напитки. По приказу нового секретаря Горбачева магазины больше не должны были привлекать внимание прохожих надписями, предлагающими выпить водки. Они должны были открываться только после окончания рабочего дня.

В первые годы правления Горбачева была сделана попытка привить советскому обществу внешнюю мораль, достойную пуританского общества. Начали с телевизионных программ. При этом религиозная традиция народа становилась во многих отношениях ценной союзницей горбачевской “реформы”.

В конце концов, православная русская церковь вместе с католической наиболее консрвативна в соблюдении христианской семейной морали. Она выступает против разводов и абортов. Научный социализм, который обещал построение идеального общества, защищал идею семьи, хотя он и расширил ее до размеров коллектива, так как опасался, что несоблюдение традиции приведет к неуважению власти и, следовательно, к неуважению самого советского государства.

Действительно, существовало опасение, что превращение брака в простой гражданский контракт как завершение любовной истории, приведет к потере авторитета “домашней церкви”.  Эту роль историческая культурная традиция России приписывала семье. Советское руководство давно поняло, что слом такой реальности как институт семьи, необходимый для развития общества, вне зависимости от отношения ее членов к вере, серьезно подорвал бы будущее страны.

На эту опасность директор Городаш указал мне без колебаний, объясняя, что в людях живет историческое сознание: “Когда они хотят представить себе будущее, они вспоминают о прошлом. Если мы подумаем о нашем прошлом, о нашей прошедшей истории, мы не можем не вспомнить о церкви, о ее роли на протяжении веков.

Она была выражением великого русского отечества. Трудно представить себе, как завершились бы многие события без деятельного участия церкви. Так же трудно и представить будущее без присутствия церкви. Все, что происходит, – это религиозное возрождение или осознание роли религии? Как это явление ни назови, но отрицать его невозможно”.

Естественно, Городаш рассуждал обо всем этом совершенно спокойно. В фундаменте храма Христа–Спасителя, взорванного Сталиным, все еще находился самый большой открытый бассейн в мире, построенный Никитой Хрущевым. Институт научного атеизма Академии Наук, который 48-летний Городаш возглавлял, включал в себя еще три филиала, расположенных в Киеве, столице Украины, в Вильнюсе, столице католической Литвы, в Ташкенте, где был духовный центр исламских общин.

Центральный институт и филиалы делились на четыре отдела: первый занимался изучением религиозных проявлений в мире; второй – изучением деятельности церкви в социалистическом обществе; третий анализировал социологические проблемы, а четвертый изучал религиозную деятельность вне пределов СССР. Кроме того, Иститут занимался подготовкой планов проведения курсов на различных уровнях. Эту работу курировали двадцать два “сотрудника”, которые представляли академический совет.

В общем, директор, его заместитель, профессора и сотрудники образовывали “орден” миссионеров атеизма. Доказательством их активной деятельности служили тома серии “Проблемы научного атеизма”, годовые выпуски которых Институт издавал в качестве результата своей работы. Я останавливаюсь на всех этих деталях, потому что они лучше всего позволяют представить, как защищались этические принципы общества, что мучило хранителей ортодоксального атеизма больше, чем монахов русской церкви, потому что партия каждый год требовала от них отчета о достигнутых результатах.

Когда в августе двухтысячного года, через восемь лет после развала СССР в Москве был освящен храм Христа–Спасителя, в России уже давно произошел переход, если так можно выразиться, к ультрасвободе. В качестве рычага использовались образы, чтобы поощрить стремление к материальному богатству под легко воспринимаемым  лозунгом: больше техники, больше благосостояния. От этого приглашения нелегко отказаться, хотя оно не придает смысла ни жизни, ни смерти, поскольку ценность личности нельзя соизмерять ни с количеством денег, ни с размером власти.

Но именно стремление к благосостоянию отмечает переход от мира, разделенного на два блока, к миру, в котором доминирует только одна держава, которая с тех пор будет бороться любыми способами, чтобы навязать свой закон жизни всей планете. Цель – создание мировой деревни, которая опираясь на экономический прогресс, создает консенсус, необходимый для эволюции политической и социальной модели, единственной точкой отсчета для которой останутся Соединенные Штаты.

Если так дело пойдет, то жители планеты станут простыми потребителями, которые иногда будут подвержены скачкам на рынках, в основе которых обмен и деньги, регулируемые высшим законом выгоды. Мировая деревня предусмотрена только для того, чтобы каждый индивидуум, вынужденный добиваться наибольшей для себя выгоды, вносил свой вклад в разрушение социальных связей.

В культурном плане преобладает личное “я” над любым общественным призывом к диалогу, к солидарности, что типично для христианства, да и для марксистской доктрины. Если мы хотим сказать, как действительно обстоят дела, не прибегая к лицемерной риторике, то нужно представить новую модель капитализма, запущенную на волне “Столкновения цивилизаций” Самуэля Хантингтона, который используя в качестве рычага утверждение собственного “я”, склонен к тотальному отрицанию религиозных убеждений, а также политических доктрин и связанных с ними этических установок.

Эта модель распространяется с помощью средств массовой информации, занятых  унификацией на глобальном уровне желаний и намерений, доводя их до простого обмена интересов. По этому сценарию, где самые распространенные доводы подчеркивают бесполезность обращения к опыту прошлого и неспособность определить руководящие идеи для будущего, ослабляется сам принцип необходимости авторитетной власти, почитаемой за ее моральное, интеллектуальное превосходство, традиции и компетентность.

Зато усиливается принцип “торгашества”, поскольку логика выгоды приводит к созданию чисто коммерческого общества. Как уже провозгласил Пьер Леру: “Люди, не связанные между собой деловыми интересами, оказываются не только чужими друг другу, но даже соперниками и врагами”.

Светское бездуховное общество, о котором почти столетие мечтали в Кремле, создалось очень быстро по американской модели “мировой деревни”. Формула его очень проста: непрерывно возникают новые потребности; умножаются стимулы для досуга и развлечений; пропагандируется идея, что не существует другого счастья, кроме счастья потребления; изобретаются все новые и новые привлекательные коммерческие предложения.

Это триумф культуры, базирующейся на диктате экономики, фетишизме рынка, примате меркантильных ценностей. Она не придает большого значения этике, уничтожает пространство и время, но при этом логика выгоды, изменяя социальные связи, вызывает стресс сознания, причины которого лучше не анализировать. Несомненно, в России это одна из причин затянувшегося демографического кризиса, который привел к уменьшению населения страны со 149 миллионов в 1991 году до 142 миллионов на сегодняшний день, с прогнозом снижения до 125 миллионов к 2025 году.

Коммунисты–атеисты и представить себе не могли, что страна могла бы до этого дойти, потому что “орден” миссионеров атеизма, под руководством Виктора Ивановича Городаша, в состав которого помимо директора входили его заместитель, профессора, сотрудники и аспиранты, все–таки оперировал в рамках этических ценностей, сформированных тысячелетней культурой страны. Их задача заключалась в том, чтобы каждому проявлению веры дать научное объяснение причин, ее спровоцировавших, а затем найти аргументы для превращения веры в светские атеистические убеждения.

Но этот материализм не отвергал русские культурные ценности, хотя и маскировал их корни и происхождение. Он их поддерживал с тем же упорством, которое было присуще православным монахам, и почти с тем же мистицизмом, который подметил и проанализировал Гобетти в “Парадоксе русского духа”. В конце концов, еще до большевиков мистиками были анархисты Достоевского, мечтавшие об уничтожении царизма.

В общем, мистицизм всегда был свойствен русской нации. Естественно, на этом свойстве не остановился Понтифик, когда написал энциклику по поводу атеистического коммунизма (19 марта 1937 года; XVI фашистской эры), предлагая ополчиться против его наступления и, закрепив, таким образом, представление о коммунистах, пожирающих детей. Это представление кое–кто пытается периодически реанимировать.