На следующий день после убийства Бориса Немцова в Москве мне вспомнился произошедший в конце 1980-х годов (еще до падения берлинской стены) разговор с одним представителем советских властей. Мы прогуливались в парке Версальского замка и в общих чертах обсуждали ХХ век, словно два историка. Тогда мой советский гость произнес эту памятную фразу: «Русский народ много страдал в ХХ веке, больше любой другой европейской нации. Никто не потерял столько, сколько мы, в Первой и Второй мировых войнах. Но советская власть чистками и голодом погубила больше своих сыновей, чем все враги России вместе взятые».

Проблема Европы после 1917, 1924 или 1945 года заключается именно в природе власти в России. Проблема Европы в 2015 году — не Украина, а Россия или, если точнее, та огромная пропасть между величием русской культуры и смесью извращенности, жестокости и даже посредственности тех, кто сейчас стоит у власти в Кремле. Разумеется, Путин не отменяет саму Россию и объединяющие ее с нами связи, совокупность интересов и эмоций. Однако никакое голлистское мировоззрение не может заставить нас позабыть о наставлениях Монтескье в «О духе законов» или чуть более близкого к нам английского историка Льюиса Нэмира (Lewis Namier): «Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно».

Имея дело с Россией, нельзя вести себя так, словно природа ее режима является всего лишь деталью, вторичной и маловажной переменной. В первую очередь вести переговоры нужно с врагами и противниками, твердили четверо отправившихся в Дамаск французских парламентариев. Да, но если мы намереваемся взаимодействовать с Россией, нам следует отталкиваться от особой сущности власти в стране. Возможно, мы никогда так и не узнаем правды об убийстве Бориса Немцова, но разве чеченский след не начинается и не заканчивается в Кремле? Российская власть буквально постаралась сделать неизбежным естественным образом возникающие подозрения на ее счет.

Но чем же объяснить такую пропасть между взглядами большинства российских граждан и остального населения мира? Ответ заключается в двух словах: «национализм» и «пропаганда». Ведь хотя национализм и пустил корни на плодородной почве унижений 1990-х годов, его одного вряд ли было бы достаточно без нескончаемой и профессиональной пропаганды.

«Пропаганда — донельзя проста. Достаточно сказать что-то громкое и без конца его повторять. Именно так делают правду». Эти слова одного из ключевых персонажей пьесы «Жаворонок» Жана Ануйя прекрасно подошли бы и самому Владимиру Путину. Президент России крепко держит в руках власть и стал настоящим мастером в искусстве пропаганды.

Пропаганда уже десятилетия (а историки бы сказали, что и столетия) неотделима от «российских бед». Как и порождаемый ей климат шовинизма и ненависти, пропаганда опирается на страх возвращения сталинизма и совершенно необходима для понимания «первичной» сущности политической жизни в России.

Куда сложнее понять притягательность этой пропаганды для умов за пределами России. Еще недавно изначальная привлекательность коммунистической идеологии была совершенно прозрачной: то была надежда на лучший и справедливый мир. Разумеется, это была ложь, которая не ввела в заблуждение ни Сименона, ни Жида. Но, если отбросить финансовые интересы отдельных личностей, чем объяснить то понимание, которое сегодня высказывают столь многие европейцы по отношению к путинской России?

На ум приходит масса вариантов. Здесь находят отражение антиамериканский настрой, консерватизм перед лицом «упадка» западных ценностей, поиск союзника в борьбе с более страшными угрозами. Здесь прослеживается некий странный исторический поворот. Все выглядит так, словно сейчас, перед лицом исламизма, Россия играет ту же роль, что в прошлом принадлежала нацисткой Германии в противостоянии с коммунизмом. Пусть это и может не нравиться, но, что поделать, чем тяжелее времена, тем труднее разбрасываться союзниками... Так, в нашем обществе задул опасный ветер 1930-х годов, ознаменовавший вполне логичный альянс популистских партий с наследником советской империи Владимиром Путиным.

Политическая жизнь в России обречена на жестокость и засилье страха? Или здесь еще возможна какая-то другая история, другие преобразования? После распада СССР мне неоднократно доводилось встретиться с молодыми российскими идеалистами, которые, как и Борис Немцов, верили в демократию и правовое государство. Они не считали, что эти ценности несовместимы с историей и культурой России. Своей смелостью и энтузиазмом они напоминали мне молодых генералов времен революции и империи. Но их поле битвы — идеи, а борьба — борьба за свободу. Сопровождавший неделю назад демонстрацию в память о Борисе Немцове лес российских флагов стал мощным символом. Символом того, что «другая Россия» возможна.