25 лет назад произошло событие, ставшее, если не причиной, то безошибочным индикатором скорого крушения советской власти: Борис Ельцин вышел из рядов КПСС.

Это случилось за два дня до окончания работы длившегося необычно долго, с 2-го по 13 июля 1990 года, XXVIII съезда КПСС, ставшего последним. XXIX съезд, намечавшийся на октябрь 91-го, по известным причинам не состоялся.

Формально Ельцин сослался на то, что, став в мае председателем Верховного Совета РСФСР, более не может следовать партийным указаниям, а должен служить всем россиянам.

Однако ни до, ни в ходе съезда он этого не говорил. Подлинной причиной стало разочарование в итогах форума, который не принял реформаторских решений, а продемонстрировал преобладание консерваторов.

Двумя годами ранее, на XIX Всесоюзной партконференции, Ельцин еще просил о партийной реабилитации, получив в ответ унизительную отповедь Егора Лигачева: «Борис, ты не прав!». Теперь обстановка в стране изменилась, сам Ельцин выиграл борьбу за пост председателя республиканского парламента, почувствовал силу и упрашивать больше никого не собирался.

Действо было обставлено эффектно и стало бомбой. Когда съезд уже приступил к выборам руководящих органов, Ельцин неожиданно попросил слова, выступил с коротким заявлением перед телекамерами, ведущими прямую трансляцию, положил партбилет на стол президиума, повернулся, широким неудержимым шагом, развернув плечи и высоко подняв голову, проследовал в одиночестве по длинному проходу и скрылся за дверью.

Неодобрительного шума и выкриков не было. Зал сжался и замер. Делегаты то ли растерялись, то ли думали о скором и неизбежном конце — а некоторые, возможно, втайне завидовали.

Что было, и чего не было?

Между тем историки считают главным не то, что произошло в зале Кремлевского дворца, а то, чего там не случилось.

Перед началом съезда наблюдатели ожидали официального раскола КПСС на правое и левое крыло.

«Это витало в воздухе, такие были разговоры. Попробовать, может, сделать две партии, и тогда каждая партия будет своим делом заниматься — драться, конечно, будут, как и все партии, — но этот вопрос не нашел своего отражения, даже обсуждения не было», — рассказал спустя много лет бывший премьер и член политбюро Николай Рыжков.

«Я и мои товарищи предлагали разделить КПСС. Это было бы не бросание штурвала, а более ответственная позиция. К сожалению, она не получила поддержки большинства. КПСС на этом рухнула», — вспоминал делегат съезда, впоследствии один из основателей партии «Яблоко» Юрий Болдырев.

«Архитектор перестройки» Александр Яковлев в беседах с Горбачевым выдвигал такую идею еще в 1985 году, но лидер ни тогда, ни пять лет спустя не решился на шаг, способный, по мнению многих, обеспечить плавный переход к многопартийности и сохранить страну.

Не состоялось и переименование КПСС в социал-демократическую партию.

Зато в ее устав был включен параграф 22, предоставлявший республиканским компартиям широкую автономию, а их первым секретарям — автоматическое членство в политбюро.

«Естественно, разделение по территориальному, а не идеологическому признаку повлекло за собой дальнейшее расчленение страны», — заявил в интервью ТАСС Юрий Болдырев.

«Началась игра в поддавки республиканским партиям, чтобы подавить их недовольство. Кончилось это тем, чем кончилось: был разрушен Советский Союз, и не последнюю роль в этих процессах сыграли люди, которые занимали в партии очень высокие посты», — резюмирует Николай Рыжков.

Что касается Ельцина, «мощный проход», наряду с речью на танке 19 августа 1991 года, стал самым памятным публичным поступком, которым он вошел в историю, и будущий президент России от него, безусловно, выиграл.

«Ельцин верхним чутьем почувствовал направление ветра», — заявил Русской службе Би-би-си профессор-историк Андрей Буровский.

Назад в СССР?

Четверть века спустя самый интересный вопрос — состоялась ли декоммунизация России, или совершенное Ельциным пропало втуне?

С одной стороны, нередко можно услышать, что Россия во многом вернулась и продолжает стремительно катиться назад в советское прошлое.

С другой стороны, возрожденная компартия, которая в 1990-х годах реально могла прийти к власти, сегодня не имеет ни единого шанса. Даже секретарь ЦК по идеологии Иван Мельников констатировал, что база ее поддержки «усреднилась» на уровне 17-20%. Исчез «красный губернаторский пояс».

Живут и процветают идеи сильной власти, империи, идеологического единообразия, антизападничества и особого пути России, но они намного старше коммунизма.

При этом отброшены ключевые марксистские постулаты: социальное равенство и революционное преобразование мира. Имущественное расслоение в России сильнее, чем в странах развитого капитализма, а слово «революция» превращено в ругательство.

«Серое время»

Исследователи определяют сегодняшнее состояние России как период послереволюционной авторитарной стабилизации, по определению польского историка Адама Михника — «серое время».

«Декоммунизация неизбежна, она идет, но очень медленно, — говорит Буровский. — После французской революции общество трясло 80 лет. То же самое происходит теперь в России. Это печально, но естественно».

«В конце 1991 года, по данным опросов, сохранение СССР находилось в массовом сознании на пятом-седьмом месте, — напоминает политолог Дмитрий Орешкин. — Людей волновали отсутствие товаров, инфляция, энергоснабжение, короче, выживание. То, что уже в середине 90-х проявились проблемы духовного порядка — национальная идея, держава и тому подобное, — как раз и свидетельствует о том, что с задачей преодоления коммунизма Борис Ельцин более или менее справился».

«Но сделал он это единственно возможным способом: посредством покупки старой номенклатуры и втягивания её в капиталистические отношения. Альтернативой был системный саботаж и, как следствие, ещё более глубокий кризис, если не гражданская война», — добавил аналитик.

В результате сформировался, по словам Орешкина, «коллективный Путин»: новый правящий класс, предопределивший дальнейший ход событий.

«Приход Путина в значительной мере случаен, но его политика закономерна, — утверждает эксперт. — Вспомним, что единственной альтернативой ему в 1999 году был тандем Примакова и Лужкова, выражавший те же взгляды. Путин смотрелся даже выигрышнее, как человек молодой, европеизированный, сотрудник Собчака».

Новая формация

Орешкин называет правящий класс современной России «бюрнесом» (от слов «бюрократия» и «бизнес»), а установившийся в ней строй современным феодализмом: с монархом в образе Путина, «неодворянством» в лице силовиков и чиновников, зависимым политически бесправным предпринимательским сословием и верноподданными массами.

«СССР являлся, по сути, рабовладельческим обществом, причем не античного, а азиатского типа. Слишком смело было бы надеяться прыгнуть из Древнего Египта или Срединного царства прямо в либеральный капитализм. Буржуазная революция в той или иной форме у нас еще впереди», — говорит он.

Если попытаться определить идеологию Владимира Путина, с кем-то его ассоциировать, то, по мнению некоторых исследователей, он ближе всего к русским белым периода Гражданской войны. Те тоже не были демократами, либералами и западниками. Сильная власть, консерватизм, великая Россия, единая и неделимая, — чем не Путин?

«Путина вполне можно назвать белым. Он державник, сторонник частной собственности, но при безусловном примате служилого сословия над податным. Глубокое уважение к силе, плохо скрываемое презрение к демократии и интеллектуалам», — утверждает Орешкин.

Андрей Буровский полагает, что у Путина вообще нет определенной идеологии.

«Он прагматик, совершающий действия, позволяющие удержаться у власти ему и людям, которых он считает своими», — говорит ученый.

«И на том спасибо»

«Ставить знак равенства между страной, в которой мы живем, и СССР нельзя, — утверждает Дмитрий Орешкин. — Благодаря частной собственности и конвертируемой валюте мы стали жить на порядок лучше. Плюс открытые границы и хотя бы частичная свобода слова».

Для путинской элиты советская система неприемлема, поскольку её номенклатурные предшественники, что бы ни говорили про тогдашнюю коррупцию и привилегии, не могли вести образ жизни американских миллионеров.

Ровно так же чужды ей западные порядки, ибо там не положено править вечно и пользоваться властью для обогащения.

В результате страна являет миру очередное «русское чудо».

Насколько устойчив «современный феодализм»?

«Модель, основанная на эксплуатации природных ресурсов, зажимающая свободу и конкуренцию, не создает условий для развития», — указывает Орешкин.

Заставит ли потребность в модернизации проводить реформы, или существующая система коренится в национальном менталитете и историческом коде?

«Термин „либеральный капитализм“ следует использовать с оговорками, потому что и Запад, начиная с Великой депрессии, далеко отступил от этого идеала, — говорит Буровский. — Если говорить об обществе, где личность уважаема и где не чиновник, а предприниматель и интеллектуал являются главными героями, то нам до этого далеко, как ползком от Москвы до Пхеньяна».

«Пока работает нефтяная труба, любой бизнес несравним с ней по выгодности, и люди, управляющие трубой, решают всё, эта система устойчива», — уверен историк.

«Давать общую оценку правлению Путина рано, — добавил он. — Посмотрим, куда все повернется. До 2008 года его портреты должны были бы вешать на стены не подхалимы-чиновники, а домохозяйки и студенты. Сегодня могу сказать одно: чем больше у них в головах будет Советского Союза, тем хуже окажется окончательный итог».

Как заметил ныне покойный петербургский историк Игорь Бунич, у России полно проблем, одно радует: никто больше не строит коммунизм. И на том спасибо.