Я никогда не привыкну к тому, как реагируют люди, узнав, что этот с виду нормальный человек, стоящий перед ними, еврейка.

Прабабушку звали Сара Злачефски, она родилась в Елизавете там, где сейчас Украина. Прадедушку звали Мордехай Аксельрод, он родился в Вильно, там, где сейчас Литва. Еще дальше на семейном родословном древе сверкают такие имена, как Мойше, Хая, Алек и Соня.

Антисемит

Моя бабушка по материнской линии, Селена Аксельрод Винснес (Selena Axelrod Winsnes), родилась и выросла в Нью-Йорке и Мичигане. Мы много беседовали с ней, и она рассказывала, как она —уже во взрослом возрасте — раскаивалась в том стыде, который она, будучи молодой девушкой в Нью-Йорке, испытывала в связи с собственным еврейством. Ее раздражало то, что ее родители были людьми светскими, и что она вследствие этого оказалась вне еврейской среды, в то время как в отношении к себе общества в целом она испытывала антисемитизм.

Особенно хорошо я помню наш разговор летом 2013 года, когда бабушка призналась, что в молодости и сама была антисемиткой, и рассказала, что не переносила имя своего брата Мюррея. Оно было на слух слишком еврейским, так что бабушка упорно называла его Майком.

Личная еврейская идентичность

Бабушку всегда заботил вопрос о том, что традиции и культура должны жить дальше, но вместе с тем она ясно давала понять, что мы, внуки, сами должны определиться с тем, кто мы есть. Например, евреи, если захотим.

Мне хочется, но вместе с тем это невероятно сложно: объяснить, что значит для меня быть еврейкой. Мое еврейство где-то в желудке, в позвоночнике и крови. Мое еврейство — это моя бабушка. Это ханука и тора, хала и латкес, клезмер и «Скрипач на крыше». Это Вильнюс и мой прадед, который шил перчатки. Это ощущать себя собой, без необходимости объяснять это как-то иначе. Да и есть ли в этом необходимость?

Реакция друзей

Нельзя сказать, что мое еврейство составляет большую часть моей повседневной жизни, но оно проявляется — регулярно.

Оно проявляется, когда говорят о Холокосте, оно тут как тут, когда я читаю о других евреях, подвергающихся проявлениям антисемитизма.

Оно проявилось, когда мне плюнули на ботинок, когда я выходила из автобуса № 20, после того, как два мужчины тяжелым взглядом смотрели на мой могендовид на шее всю дорогу от остановки «Стадион Уллевол» и до остановки «Сагене». Может, это было случайность, но тогда мне так не показалось. Чувство, которое я тогда испытала, возвращается и сейчас, два года спустя, когда я думаю об этом.

Это чувство появилось опять, когда мой приятель выступил с монологом о том, что евреи управляют миром в целом, а в особенности — США.

Оно появляется, когда мне приходится опровергать старинные теории заговора о вечно алчном еврее, и когда мне приходится брать на себя ответственность за убитых палестинских детей.

Когда друзья и знакомые, несмотря на то, что я почти всегда ношу на шее могендовид, и то, что дома у меня и еврейские поваренные книги, и подсвечники, приходят в шок, узнав, что я еврейка, — тогда моя еврейская идентичность всплывает на поверхность.

В таких случаях мне очень хочется за себя постоять. И постоять за то, что является частью моего существа, за то, что мне нужно, чтобы вы признавали это частью меня — не требуя каких-то еще объяснений.

Что-то чужое

Когда меня на вечеринке спрашивают: «А ты носишь эту звезду, потому что ты еврейка, или по какой-то другой непонятной причине?», мне хочется завыть. Вы задали бы такой же вопрос человеку, который носит на шее крестик? Я могла бы рассказать о пожилом человеке в ресторане в Грюнерлёкке (Grünerløkka — район Осло, — прим. ред.), который однажды, когда я была в городе, посмотрел мне в глаза и сказал: «Три вещи ненавижу. Мусульман, негров и евреев», но в этом нет необходимости. Неужели быть евреем — что-то настолько чуждое?

Многие могут отнестись к примерам, которые я упоминаю, как к чему-то неопасному и вообще как к чепухе. Вместе с тем мы не можем пройти мимо того факта, что именно такие воспоминания основаны на том, что слово «еврей» по-прежнему связывается с тем, что находится за пределами нормы.

Меня бы не было

Если бы я родилась в другом месте или на 80 лет раньше, меня, по всей вероятности, уже не было бы. Я бы была убита. Больше 60% из 9,5 миллионов еврейского населения Европы были уничтожены в
1930-1950 гг.

Это какая-то больная мысль, но она все равно живет во мне. Она у меня есть. Если бы прадедушка не переехал из Вильно, где более 90% еврейского населения были убиты в 1940-1944 годах. Если бы дедушка со стороны мамы не участвовал в Сопротивлении здесь, в Норвегии. Если бы Германия не проиграла войну. Если бы мамины родители переехали не в Релинген (Rælingen — коммуна в губернии Акерсхус в Норвегии, — прим. ред.), а в Вену, Париж или Прагу.

Я не религиозна и никак не связана с синагогой. Я выросла на холме прямо напротив моста в Лиллестреме (Lillestrøm — город в норвежской губернии Акерсхюс, расположенный в 18 км от Осло, — прим. ред.), ходила в обычный детский сад и школу. К нам каждый год приходил Санта-Клаус, и каждое 17 Мая (Национальный день Норвегии/Денб конституции, когда дети традиционно объедаются сосисками и мороженым — прим. ред.) я объедалась сосисками так, что меня начинало тошнить. И еврейского воспитания во мне нет никакого, если не считать того, что мы несколько раз отмечали хануку, когда я была маленькой, и того, что однажды нас пригласили на карнавал в синагогу. Бабушка, мамина мама, передала нам маленькие капельки своего еврейства, но это всегда было нашим делом: решать, кто мы. Евреи или нет. Моя мама не придерживается еврейских ритуалов, а ее отец, мой дед, и папа — не евреи. И все равно: кровь, которая течет в моих жилах, еврейская. Я с головы до пят внучка своей бабушки со стороны матери, с той идентичностью и чувствами, которые с этим связаны.

Я могендовид, который получила от бабушки, и я в отчаянии цеплялась за ворота синагоги в Осло после терактов в Париже и Копенгагена. Там я средь бела дня громко рыдала, на глазах у премьер-министра и полицейских с автоматами.

Нас мало

Не следует задавать евреям вопрос о том, ходим ли мы с могендовидом, чтобы провоцировать или по каким-то другим непонятным причинам. Следует избавить нас от ответов в духе: ну да, я еврей, каким бы невероятно странным это тебе ни казалось. Я должна быть в состоянии рассказать о моей бабушке со стороны матери, не защищая действия Израиля, и рассчитывать на понимание, когда такие теракты, как в Париже и Копенгагене, воспринимаешь, как нападение на тебя лично.

Во время 2-й мировой войны из Норвегии были депортированы 772 еврея. Выжили только 34. Сегодня в Норвегии проживает меньше 1500 евреев. Нас мало, и для того, чтобы причинить нам боль, не надо очень много антисемитизма.

Мы никогда не должны забыть. Никогда.