В обществе накопилось много агрессивного недовольства, и в то же время мы видим, что протесты возле Верховной рады не мобилизовали людей массово. В этом нет противоречия. По данным мониторинга нашего института, протестные настроения украинцев росли с 2010‑го и достигли пика к 2014 году, после чего наступил короткий спад. Затем — вновь подъем к 2016‑му, а вот к 2017 году мы вновь констатируем их спад.

Почему такой спад происходит? Во-первых, есть интуитивное чувство, что следующая вспышка охлократии приведет к печальным последствиям для государства в условиях войны. Во-вторых, украинцев не следует рассматривать как людей, которые стремятся решать судьбу страны только посредством уличной борьбы.

Они заплатили высокую цену за смену прежней власти на Майдане и не готовы платить такую же — за смену власти нынешней. Поэтому слабую реакцию на протест перед Верховной радой можно рассматривать как призыв к оппозиции решать политические вопросы легитимными способами.

Меня беспокоит ситуация в странах, переживших военные конфликты, когда воевавшие люди выходят на площадь и говорят: "Я воевал, поэтому имею право управлять". Складывается представление, что в слабом государстве каждый может навязать свои правила игры. В этот момент государство теряет монополию на управление. И исторический опыт показывает, что выход из этого — авторитарная или тоталитарная реставрация. В этом смысле Украина заметно рискует в недалеком будущем превратиться в авторитарное государство.

В преддверии президентских выборов мы видим огромный кризис доверия к реальным кандидатам. Но не стоит быть пессимистом. Пока выборы не состоялись официально, люди о них по‑настоящему не думают. Только после объявления предвыборной гонки они начинают воспринимать себя избирателями. До этого все считают себя недовольными людьми. Кстати, недовольными одновременно и властью, и оппозицией. Поэтому электоральные предпочтения сегодня — это отражение протестных настроений.

На Украине растет количество активных граждан. Появились локальные гражданские объединения и гражданский контроль на местах. До 2013 года таким выразительным примером гражданской самоорганизации была разве что ситуация во Врадиевке, да и то это было стихийное возмущение.

Сегодня украинцы в большей степени чувствуют себя гражданами — стоит посмотреть только на последние трагические события с автоавариями в Харькове и Киеве. Граждане требуют честного освидетельствования виновников ДТП, контролируют ход расследования на всех этапах, пресекают попытки взаимной поруки. Это новый феномен.

Обобщив результаты наших исследований за последние 23 года, мы также выяснили, что при высокой готовности украинцев к протестам в целом их готовность к нелегальным и нелегитимным протестам за последние три года начинает снижаться, а к законным и ненасильственным — наоборот — растет. Это говорит о том, что украинское общество все‑таки взрослеет.

Протестные настроения — это сигнал политикам: если вы будете вести себя так же, как сейчас, то не получите электоральной поддержки. Если тенденция не доверять сохранится и на период объявления выборов, это приведет к сложной политической ситуации.

Даже страны со стабильной демократией тяжело переживают периоды, когда голоса выборщиков распылены и нет явного лидера. В таких условиях сформировать правительство сложно, что мы и наблюдаем на примере Германии. Но в странах старой Европы наработаны процедуры: можно провести новые выборы или путем долгого диалога найти выход.

У нас нет такого политического опыта.

Когда начинаются украинские выборы, то электоральный эгоизм каждого не дает ему возможности договориться о чем‑то с другими участниками гонки. Если мы хотим жить как демократия, то должны научиться вести диалог.

Одной из главных проблем государства сегодня украинцы называют коррупцию, но пока это заслуга медиа, а не реального изменения сознания. Если бы в СМИ так часто не говорили о фактах крупной политической коррупции, не было бы такой озабоченности.

По данным Центра европейских исследований, украинцы — едва ли не самый снисходительный народ Европы по отношению к бытовой коррупции. При этом мы на первом месте по нетерпимости к коррупции политической. То есть дать взятку врачу или учителю украинцы не считают зазорным, а вот коррупцию во властных кругах категорически осуждают. Выходит, бытовая и политическая коррупция для украинца — разные реальности. И это плохо, потому что во власти у нас выходцы из народа, а причинно-следственная связь между своим и чужим поведением в жизни и публичным поведением в политике утрачена.

Процесс эмансипации Украины от России идет, но за последний год он замедлился.

Если центр и запад страны определились в отношении России однозначно, то на юге и востоке не все так просто. Последнее время в этом регионе изменений нет. Это связано не только с войной, но и с факторами внутренней политики, и это должны понимать наши активные борцы за украинизацию.

Языковой вопрос всегда гальванизирует пророссийские настроения в стране. Те законодательные шаги, которые предлагают наши радикально настроенные депутаты, не всегда хорошо воспринимаются в регионах, где свою украинскую гражданственность только начинают осознавать. Таких людей законопроект о языке со словосочетанием языковой инспектор здорово пугает.

Есть две концепции нации: этнолингвистическая и гражданская. Из-за постоянной российской угрозы мы все время склоняемся к первой, считая украинцем того, кто говорит по‑украински. Но в такой сложной стране, которая нам досталась,- это потенциально рискованная трактовка (…).

Я уверен: точек невозврата в ситуации с оккупированными Крымом или Донбассом не существует. Несмотря на то что нынешняя пропаганда нацелена настроить людей на оккупированных территориях против Украины. Для того чтобы обернуть это вспять, важны политическая воля и понимание сложности страны и общества, которые нам достались. Как только давление России на эти территории прекратится, начнется их восстановление. Вспомните, что произошло с гитлерюгенд после краха нацистов. Спустя несколько лет люди, которых воспитывали в условиях жесточайшей пропаганды, сумели осудить гитлеровский режим.