Регистрация пройдена успешно!
Пожалуйста, перейдите по ссылке из письма, отправленного на
В канун Рождества в церкви было очень холодно — или не было?

Я отпраздновал Рождество со своими родственниками в селе Шутроминцы. Было много разных блюд, тостов, трогательных воспоминаний и веселых песен.

Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Читать inosmi.ru в
Возможность встретиться и отпраздновать Рождество с Оленой, двумя ее братьями и их большими семьями стала воплощением моей мечты, которая зародилась несколько лет назад, когда я нашел пачку писем и фотографий, принадлежавших моей покойной матери. Моя мать Ева Стрихарчук — сестра деда Олены — эмигрировала в США в 1910 году, когда была еще ребенком.

Мы расселись за кухонным столом и шепотом произнесли каждый свою молитву. Нас было 12 человек.


Михаил Зятюк, 73-летний глава семьи погрузил ложку в глубокое большое блюдо с пшеничной кашей, стоявшее в центре стола, а затем дважды провел ей из стороны в сторону, начертив крест. Потом он съел ложку каши, в которую были добавлены орехи, семена мака и мед. После этого мы тоже по очереди съели по ложке этой каши, что стало своеобразным символом наших семейных связей.


Это блюдо ознаменовало собой начало второго из трех «святых ужинов», которые мы с моей супругой разделили с нашими родственниками в канун Рождества, 6 января, в маленьком украинском селе Шутроминцы. (Греческие католики и православные украинцы отмечают Рождество 7 января — по старому юлианскому, а не по более новому григорианскому календарю.)


Каждая трапеза состояла из 12 вегетарианских блюд, среди которых были салаты, голубцы — рис с орехами, завернутый в капустные листы — кусочки сельди и вареники с картошкой и капустой.


Мои родственники верят, что в канун Рождества к ним приходят души умерших, поэтому меня заставили съесть зубчик чеснока, чтобы отпугнуть злых духов. С той же целью зубчики чеснока были завернуты в уголки скатерти. Часть еды оставили на столе на ночь для добрых духов — в Америке мы тоже оставляем угощения для Санты. Часть еды отнесли свиньям и коровам, которых держит семья, потому что эти домашние животные кормят ее весь год.


В ходе каждой трапезы звучат по крайней мере три тоста: за три дня Рождества, за родителей, семью и друзей, а также за любовь — тост за любовь обычно произносят стоя. Наши рюмки наполнялись домашним безалкогольным вином, итальянским бренди и самогоном, который готовят в домашних условиях из картофеля и сахара при помощи аппарата, стоявшего в углу в спальне.


Поскольку мои родственники — греческие католики, мы могли бы пойти на часовую рождественскую мессу. Но моя 76-летняя троюродная сестра Олена Зятюк, которая ходит с палочкой, решила пойти в другую церковь — церковь святого Николая. Святой Николай — покровитель этого села. По ее словам, божественная литургия в украинской православной церкви — длиной в три с половиной часа — даст ей возможность подумать о ее жизни и о душе.


Возможность встретиться и отпраздновать Рождество с Оленой, двумя ее братьями и их большими семьями стала воплощением моей мечты, которая зародилась несколько лет назад, когда я нашел пачку писем и фотографий, принадлежавших моей покойной матери.


Моя мать Ева Стрихарчук (девичья фамилия — Зятюк) — сестра деда Олены — эмигрировала в США в 1910 году, когда была еще ребенком. Самые старые письма датированы 1939 годом. Самое последнее письмо — письмо с рождественскими поздравлениями от Олены — относится к началу 1960-х годов. Именно в этом письме Олена просит мою мать приехать в один из крупнейших городов Украины: «Может быть, вы приедете, чтобы мы смогли тоже приехать и встретиться с вами». Но моя мама так и не съездила на Украину.


Но примерно полтора года назад моя супруга Шерил Рид (Cheryl L. Reed) получила стипендию Фулбрайта, позволившую ей преподавать в Киево-Могилянской национальной академии. В сентябре 2016 года мы переехали в Киев, и я всерьез занялся поисками своих родственников.


В ноябре прошлого года я отправился на запад Украины, где — проведя пять часов в поезде — я встретился с переводчиком. Вместе с ним мы еще два часа ехали на машине — нам пришлось сделать несколько остановок, чтобы пропустить коров, переходящих дорогу — после чего я впервые увидел село Олены. В нем нет никакой коммерческой зоны — только дом культуры, в котором время от времени проходят танцы. Как и другие жители села, члены семьи Олены привязаны к своим земельным участкам, на которых они выращивают картофель и другие овощи.


После сердечных приветствий и объятий Олена показала нам своих кур и хлев, где у нее жили корова и четыре свиньи, одна из которых должна была украсить собой рождественский стол. Главный дом — еду для семьи и скота готовили в отдельной постройке — является одним из немногих домов в селе на 400 человек, где есть водопровод и Wi-Fi.


Одну из первых остановок мы сделали на сельском кладбище, где я узнал, что меня назвали в честь брата моей матери и деда Олены — в честь человека, о котором я никогда ничего не слышал. Пока мы стояли у позеленевшего деревянного креста на его могиле, я спрашивал себя, почему моя мать никогда ничего не рассказывала мне о Григории Зятюке и двух его братьях, один из которых умер в 1940-х годах, а другой отправился в США, но потом сразу же вернулся на Украину, где и скончался три дня спустя.


Я также узнал, почему семья Зятюк жила в Тернопольской области, тогда как деревня, в которой крестили мою мать, находилась в 400 километрах к западу, у подножия Карпатских гор на территории бывшей Австро-Венгерской империи.


Олена расплакалась, когда начала рассказывать, как в конце Второй мировой войны советские власти согнали людей из ее деревни Соинка в вагоны для скота и отправили их на Украину, тогда как их родные места были присоединены к Польше. Зятюки оказались среди тех 100 тысяч лемков — этническое меньшинство — рассеявшихся по территории Украины в результате реализации программы насильственного переселения, известной как операция «Висла». В1947 году еще 50 тысяч лемков были расселены в Польше.


«Если люди не хотели уезжать, им угрожали, говорили, что сожгут их прямо в их домах», — рассказывала Олена, которой было всего шесть лет, когда ее семье пришлось переселиться. Дома 250 человек в деревне Солинка были сожжены. Один член их семьи сказал, что он поляк, в надежде на то, что ему позволят остаться. Но его привязали к хвосту лошади и протащили по всей деревне. По словам Олены, он скончался от ран пять дней спустя.


Согласно документам, которые мне показала Олена, Зятюки оставили 10 гектаров земли и большой дом. Они также потеряли большую часть своих вещей и скота — по ее словам, у них осталась только одна лошадь.


Тот дом, куда их поселили советские власти, прежде принадлежал двум братьям-евреям и их семьям. Во время войны нацисты расправились с их семьями. Олена рассказала мне историю последнего еврея в деревне — 10-летнего мальчика, который целовал ботинки нацистских солдат и умолял их оставить его в живых. «Они все равно его застрелили», — добавила она.


В 14 лет Олена начала работать в близлежащем колхозе, где они выращивали табак и свеклу. Там она проработала 40 лет — до самого распада Советского Союза.


Пройдя мимо полуразрушенных построек колхоза и церкви, где в советские времена хранились удобрения, я спросил Олену, какой была ее жизнь. По ее словам, бывали времена, когда она спала по два с половиной часа в сутки и получала менее 18 центов в день, которых хватало только на хлеб. Она рассказала, что однажды она все лето работала, за что ее отец получил всего одну рубашку.


По ее словам, когда СССР распался, вместе с ним распалась и экономика деревни, и такие люди, как Олена, долгое время зависевшие от государства, потеряли работу. В сельских районах Украины работа с тех пор так и не появилась. И люди часто уезжают на заработки в другие страны.


Зять Олены, ее внук и еще один житель села, к примеру, зарабатывают на жизнь, возя рабочих в Варшаву и обратно — каждая такая поездка в один конец занимает более 12 часов. Другие члены семьи живут и работают в Италии, Англии и США. Некоторые из них приезжают домой всего раз или два раза в год. Олена, которая некоторое время была замужем, но вернула себе девичью фамилию, живет на государственную пенсию, которая составляет примерно 40 долларов в месяц — это приблизительно пятая часть средней заработной платы украинского рабочего в месяц.


В 1950-х и 1960-х годах моя мама собирала посылки с вещами и отправляла их Зятюкам. Моя мама рассказывала мне, что она всегда отправляла по три штуки каждой вещи, полагая, что на таможне посылки обязательно вскроют.


По словам Олены, такие посылки были чрезвычайно ценными, потому что в них были свитеры, варежки и шарфы — из США их отправляли тысячами. Куратор Украинского национального музея в Чикаго Мари Климчак сказала, что люди часто отправляли на Украину шарфы и шали, потому что они были практичными и потому что их можно было использовать в качестве подарка или продать. По сути, одежда и мотки пряжи играли роль валюты, потому что по почте отправить деньги было нельзя.


Эти посылки также могли стать причиной возникновения проблем с властями, потому что советское руководство не хотело, чтобы американцы знали о том, какой тяжелой была жизнь за железным занавесом. В какой-то момент советские агенты потребовали, чтобы Олена подписала бумагу, в которой говорилось, что ей больше не нужны посылки. Если бы она это сделала, все посылки возвращались бы отправителю.


Олена отказалась.


«Я сказала им, что, если я подпишусь под этой бумагой, отец меня убьет», — рассказала она. Очевидно, ей поверили. У ее отца была репутация бесстрашного человека. Он даже угрожал отрубить топором голову тому чиновнику, который потребует у него разрешения на покупку материалов для строительства их дома. Во время Второй мировой войны он получил несколько ранений, пока служил в советской армии.


После ужина в канун Рождества мы отдохнули часа два, а затем отправились на церковную службу, которая начиналась в 11 вечера.


Ветер обжигал наши лица, пока мы шли по хрустящему снегу к церкви, построенной примерно в 1800 году австрийским мельником, в честь которого и было названо это село.


Прихожане в этой крохотной церкви стояли плечом к плечу. У некоторых из них в руках были свечи, которые они несколько раз зажигали и задували во время службы. Несколько человек время от времени становились на колени, а некоторые — в основном дети и пожилые люди — сидели на лавочках, стоявших вдоль стен.


Стоя там в своей толстой парке и шарфе, опустив руки в двойных перчатках в карманы, я старался не обращать внимания на холод и переключиться на красные и синие рождественские огни, украшавшие алтарь, иконы святых и пение хора. Многие стоявшие впереди женщины и девочки в ярких красных и зеленых платках пели так же страстно и громко, как и хор в нише над нами.


Когда священник выходил на середину и вставал недалеко от меня, я мог отчетливо видеть пар, выходивший у него изо рта, пока он читал молитвы. Спустя примерно полтора часа моя жена потянула меня за рукав — знак, что нам пора уходить. Мы оба продрогли до костей.


На рождественском обеде на следующий день на столе уже стояли мясные блюда, такие как холодец, кровяные и копченые свиные колбаски, которые подавали с теми же блюдами, которые мы пробовали накануне. Почти все согласились с тем, что ночью в церкви было очень тепло.


Но я сказал, что видел, как у священника изо рта шел пар.


Нет, ответили мне, было тепло.