В военно-патриотическом обществе «Юнармия» Министерства обороны, которое насчитывает 190 тысяч детей и подростков, российских детей начиная с 8 лет учат сейчас стрелять из автомата Калашникова и бросать ручные гранаты. И Россия и НАТО вооружаются и мобилизуются в новой гонке, которая вызвана опасениями, что противник нападет. На вопросы отвечает корреспондент Датского радио и телевидения в России Матильде Кимер. Она побывала на тренировке «Юнармии» и посетила датский контингент в Эстонии. Вот все вопросы и ответы:

Нис: Привет, Матильде. Почему родители тех детей, которых ты видела, разрешают им проходить военную подготовку? Что за этим стоит?

Матильде Кимер: Привет, Нис. Это потому, что родители думают, что для их детей будет полезно научиться (само)обороне, хотя это и включает в себя оружие. Патриотизм и любовь к родине занимают у русских иное место, чем у датчан, и все это «движение» и активная работа по укреплению патриотизма стали гораздо заметнее в последние годы.

Бенте: А насколько «Юнармия» — пропаганда, по вашему мнению? Неужели они на самом деле будут играть какую-то роль в войне?

— Привет, Бенте. Нет, этого я себе представить не могу. Это же не подразделение, состоящее из детей-солдат, а просто более продвинутое, милитаризованное (и, возможно) политизированное скаутское движение. Пропаганда — ну, конечно же, она играет определенную роль, и «Юнармия» используется российскими военными в пропагандистски целях. Но я думаю, честно говоря, что главная цель — стать своего рода объединяющим моментом и сделать службу в рядах вооруженных сил привлекательной.

Карен: А что сами ребята думают? Это интересно или слишком сурово?

— Привет, Карен. Большинство ребят думают, что тренироваться — весело и интересно, и мальчики (особенно) в той группе, которую мы посетили, во время занятий по физической подготовке выкладывались по полной. Занятия часто проходят в выходные, так что иногда бывает и немного чересчур.

Сэм: Привет, Матильде, а о чем ты в первую очередь подумала, когда увидела детей с оружием наизготовку, «готовых» сражаться за Россию?

— Привет, Сэм. Я не думала, я была просто поражена. Обучение детей, как обращаться с автоматом Калашникова, — это отчасти наследие советских времен, тогда это было частью школьной программы. Но понятно, что это иной способ восхищаться своей родиной, нежели тот, который мы наблюдаем и к которому привыкли в Дании.

Анна: Меняется ли отношение русских к Западу в зависимости от того, в какой части страны вы их об этом спрашиваете? Не относятся ли, например, те, кто живет недалеко от границы, к нам более скептически?

— Привет, Анна. На самом деле я на собственном опыте сталкивалась с тем, что чем ближе ты от границы, тем больше там сотрудничества, диалога и обменов и тем менее скептически и недоверчиво люди настроены. В одном из пограничных городков мы снимали английскую спецшколу, и там все были потрясающе любезны и открыты к общению: все они регулярно ездят в Эстонию, Финляндию и Швецию. С тем же самым я столкнулась несколько лет тому назад в Калининграде: люди не воспринимают соседнюю страну как угрозу.

Франц: Не кажется ли вам, что между этим детским/молодежным скаутским движением и гитлерюгендом в нацистской Германии есть что-то общее?

— Привет, Франц. Разумеется, в «Юнармии» есть элемент индоктринации, но сравнивать ее с «Гитлерюгенд» довольно сложно. Ведь нет ничего плохого в том, чтобы интересоваться своем историей и гордиться ей. Но может внушать определенное беспокойство, когда история подается в «очищенном» виде, без ошибок и недостатков России/Советского Союза…

Лине: А как они себя ведут? Как дети? Они сами имели возможность выбрать (участвовать или нет)? Они что, мечтают стать военными?

— Привет, Лине. Да нет, тут много смеха, споров и игр. Ведь это же не военное училище, «Юнармия» — это для свободного времени. У некоторых детей родители, наверняка, хотели, чтобы их дети были в «Юнармии», большинство из детей/подростков, с которыми я говорила, мечтают стать военными, и многие из них — из семей, где отцы были военными или служат сейчас.

— Я не считаю, что в Эстонии все только и делают, что боятся, или чувствуют, что Россия вот-вот вторгнется в их страну. В Нарве на самом востоке Эстонии фактически все — русскоговорящие, и здесь вообще люди не понимают, к чему весь этот шум. Эстония сама захотела присутствия иностранных сил и рассматривает их как гарантию продолжения мирного сосуществования. Во всяком случае, на уровне политиков.

Джоан: А не опасно ли для русских ориентироваться на Запад? Не приходится ли людям что-то скрывать?

— Привет, Джоан. Это на самом деле сложный вопрос. В России — множество либеральных и ориентированных на Запад людей, а также много тех, кто с удовольствием делится своей точкой зрения с другими. Но тебя могут быстро обозвать лакеем, если что не так. Что касается опасности, то, как мне кажется, опасность часто пропорциональна влиянию. Если ты достаточно силен, чтобы «свалить» кого-то, у них может появиться желание «свалить» первым тебя. Но для «обычных» людей это неопасно.

Уле Линд: Что касается патриотизма, который мы наблюдаем в России, то он сейчас процветает из-за Запада, или он был всегда?

— Привет, Уле! Патриотизм в России был всегда, хотя он иной, чем, например, в Дании. Но в последние годы он совершенно точно укрепился. В каком-то смысле можно сказать, что патриотизм стал своего рода религией, которая культивируется на государственном уровне. Мне кажется, в Кремле считают, что патриотизм может стать своего рода клеем, который скрепляет общество, поэтому в него так много вкладывают — в том числе и в организацию «Юнармия».

Сёрен Э.: Привет, Матильде. Семья, которую ты посетила, относится среднему классу или нет?

— Привет, Сёрен. Ты имеешь в виду семью, дети в которой ходят в языковую школу? Если так, то да. Отец семейства долго прослужил в армии. У семьи прекрасная квартира, у них есть летний домик (дача), так что это совершенно обычная семья из среднего класса.

Симон: Если бы ты могла назвать только одну вещь среди того, что мы на Западе неправильно понимаем или неправильно толкуем в отношении России/русских, что бы ты сказала?

— Ну-у-у, это сложный вопрос, Симон! Я думаю, во всяком случае, что мы недооцениваем потребность России в признании, в том числе и в историческом плане. Многие русские чувствуют, что мы, европейцы, не благодарны им (в достаточной мере) за победу во Второй мировой войне и за принесенные ими жертвы. Я не устаю удивляться тому, как люди моложе меня в беседе с иностранцем первым делом заговаривают о том, как мы фальсифицируем историю и недооцениваем жертвы России. И у меня иногда возникает чувство, что всякий раз, когда «мы» (то есть Запад), упускаем возможность похвалить, Россия начинает немного волноваться…

Роберт: А вы встречали много русских, которые мечтают о великой России, как во времена СССР?

— Привет, Роберт. Нет, таких я встречала мало. Но я часто встречаю людей, которые ностальгируют, романтизируют советское время и хотели бы вернуться в то время, когда они, во всяком случае, чувствовали, что справедливости больше, чем сегодня. Разумеется, у некоторых есть какие-то сверхдержавные фантазии… Но думаю, что они в основном держат их при себе.

Микаэль: Привет, Матильде. Правда, что многим русским сложно обрести новую национальную идентичность после того, как они вновь стали независимыми после СССР?

— Привет, Микаэль. Да, во всяком случае, (люди) пытались понять, что же такое быть русским, и здесь Путин во многом сыграл решающую роль. Помимо того, что он остается на своем посту уже почти два десятилетия, он весьма преуспел в деле побед и прогресса, в которые русские могут поверить. На смену хаотичным девяностым, которые многие русские сегодня вспоминают с чувством стыда, пришли расслабленность и экономический прогресс нулевых, а с ними — и чувство, что, может, не так уж плохо быть русским.

Кристиан Сунд: Привет, Матильде. А нет ли в России людей, которые относились бы к такой форме «воспитания» детей критически?

— Привет, Кристиан. Наверняка. Многие считают, что общество слишком милитаризовано, а государственные СМИ своей антизападной пропагандой создают атмосферу неуверенности. Есть даже слово для обозначения людей, которые неспособны к критике, прославляя все русское и ультрапатриотическое, критики презрительно называют таких «ура-патриотами».

Ида: Привет, Матильде. А что, к участию в защите и к патриотизму и пониманию того, что значит быть гражданином России, призывают и девочек и мальчиков?

— Привет, Ида. Да, «Юнармия» — и для мальчиков, и для девочек, и, хотя гендерные роли по мере взросления детей наверняка станут более «старомодными», здесь они равны. Хотя, должна сказать, что девочки в группе, которую мы снимали, занимались немного меньше, чем мальчики…

— Многие считают, что Сталин почти реабилитирован. В частности, в последние годы появился целый ряд статуй и бюстов, и в некоторых кругах считают, что без него война была бы проиграна. А огромные потери и бесчеловечные чистки служили определенной цели. Я даже встречала коммунистов, которые верили, что «большой террор» коснулся исключительно врагов народа, и они заслужили свое наказание. Но есть еще множество россиян, для которых Сталин — самый чудовищный массовый убийца в истории, и им отвратительны попытки обелить его, предпринимаемые в последние годы.

Йеспер Линдхолт: А почему, по вашему мнению, армия так важна для (советского) русского самосознания?

— Мне кажется, что русским очень нужны герои. И лучше — герои в форме. Ведь о героях времен Второй мировой войны и о современных героях рассказывают часами. В частности, как раз вчера в вечерних новостях потратили столько же времени на прославление сбитого пилота истребителя, который взорвал себя в Сирии на прошлой неделе, сколько на рассказ о самолете, разбившемся под Москвой. А мысль о смерти за родину имеет невероятную — на грани мифа — ценность.

Андерс Ульбэк: Привет, Матильде. Хорошая и очень информативная программа. А вы не видите параллели между Украиной и ДНР/ЛНР? Я имею в виду тренировку «Юнармии» — и детей, и молодежи?

— Спасибо, Андерс. Я не знаю, есть ли здесь параллель как таковая, но многие инструкторы сами воевали в Донбассе на стороне мятежников, и именно это отделение «Юнармии» несколько раз собирало (гуманитарную помощь) для детей в Донецке и Луганске, так что война, во всяком случае, — часть «учебного плана».

Оса Харвард Море: Характерен ли тот патриотический дух, который пронизывает «Юнармию», для больших городов (Санкт-Петербурга), или же он более распространен в городах небольших?

— Думаю, он характерен и для маленьких, и для больших городов. У организации есть сайт, на котором можно найти все их отделения на местах, они производят впечатление организации достаточно представительной.

Микаэль: Привет, Матильде. Насколько ощутим кризис в России, вызванный санкциями и низкими ценами на нефть, для обычного русского или для русской семьи, которую вы посещали?

— Привет, Микаэль. Большинство простых россиян почувствовали снижение покупательной способности и падение реальной зарплаты за последние годы. Но, похоже, сейчас положение улучшается. Медленно, но улучшается. Это касается и цен на нефть. Но вот с перспективой серьезной модернизации российской экономики дела пока обстоят хуже…

Ларс: Я живу в Берлине, городе, где много русских. И хотя многие живут здесь дольше, чем они жили в России, они по-прежнему верят путинской пропаганде. Почему?

— Ну, многие из них наверняка по-прежнему хотят черпать новости из российского государственного телевидения и придерживаться тех точек зрения, что представлены там. Наверняка есть и те, кого коробит то, как Запад освещает обстановку в России, это освещение часто односторонне и лишено нюансов. Лично я встречаю много русских, которые говорят: «Ну, не знаю, как там на самом деле, потому что по телевизору врут, но…» То есть масса людей прекрасно знают, что многое из того, что они видят по телевидению, — пропаганда, но тем не менее все равно верят в нее (пусть и немного).

Ларс: А можно ли сказать, что русский патриотизм — то же самое, что национализм в нашей части света? Складывается такое впечатление.

— Мне кажется, что во многом это одно и то же. Просто одно звучит немного красивее, чем другое.