«Я должна верить, что ты и в самом деле существовал, ведь в груди моей бьется сердце, а кровь порой так и бурлит в жилах. Просто иногда бывает невыносимо тоскливо на душе. Да и жизнь проходит, а я до сих пор не знаю, кто же я такая», — писем написано много, но ни одно не было отправлено: адрес неизвестен.
Все они предназначены тому темноволосому, крепкого вида мужчине, чья фотография в рамке висит на стене старого деревянного дома. Фигура на снимке небольшая, и черты лица размыты, однако видно, что человек улыбается. Это папа.
Леена-Риитта Салминен (Leena-Riitta Salminen) рассматривает эту фотографию у себя дома в городе Котка уже десяток лет, а вот отец Леену-Риитту не видел никогда. Салминен знает о нем немного: он был из советских военнопленных, и звали его Иван.
«Как бы мне хотелось ощутить на себе одобрительный взгляд отца. Но встречалась я с ним только в своих мечтах».
Кто идет по мосту
В рамку вставлены и другие фотографии. На них изображены приемные родители Салминен и ее биологическая мать. Если бы люди с этих фотографий ожили, то принялись бы громко ругаться друг с другом и потребовали бы, чтобы им предоставили отдельные рамки.
«Это я собрала их всех вместе теперь, когда все они уже ушли».
Все родственники рядом — для Салминен это мечта длиною в жизнь, которой так и не суждено было осуществиться. Эти мечтания находят отражение и в написанных ею картинах, которыми увешаны стены дома.
На одной из них изображены две высоких скалы, между которыми виден мост. Тонкий, шаткий, он все же соединяет эти скалы. Вот бы найти хоть кого-то из живущих родственников!
«Тогда две живущие порознь семьи смогли бы объединиться. Мы все сидели бы за большим столом, кто-нибудь играл бы на музыкальном инструменте. Мы бы ели вместе, и всем было бы очень хорошо».
Здоровая девочка в хорошую семью
Леена-Риитта Салминен родилась в Cеверной Карелии 30 апреля 1945 года, в день смерти Гитлера. У ее матери к тому времени уже был один внебрачный ребенок, и второго она оставить не могла.
«В то время газеты пестрели десятками объявлений, в которых обещали отдать здоровую девочку в хорошую семью. Подозреваю, что так поступила и моя родительница, и двигал ею не только стыд, но и страх. Раскрыть личность отца было нельзя. Она боялась, что в этом случае ребенка могут забрать и переправить через границу вместе с другими русскими».
На объявление откликнулась семейная пара, у которой не было своих детей. Они жили примерно в 20 километрах. Малышка Леена-Риитта росла у приемных родителей Ауне и Вейкко в небольшой северокарельской деревушке Липери. Никто из них и не подозревал, что девочка наполовину русская.
Детство Леены-Риитты прошло очень одиноко. У нее не было ни братьев, ни сестер, да и товарищей было немного. Семья жила в маленьком домике, состоявшем из комнаты и кухни. По словам Салминен, приемные родители относились друг к другу холодно.
«Они были слишком разными. Единственное, что у них было общего — это страсть к хумппе» (жанр финской танцевальной музыки, разновидность фокстрота — прим. пер.).
Ауне шила дочери красивые наряды, но любящей матерью для нее не была. Конечно, и время было другое: детей растили в большой строгости. Считалось, что ребенок слишком возгордится, если его хвалить. Салминен уверена, что дело было не только в этом.
«Маме было горько оттого, что ей не удалось завести своих детей. Я же была не таким ребенком, о котором она мечтала. Она говорила, что я пустое место и непонятно на что похожа».
Приемный отец, Вейкко, вступался за дочь. По крайней мере, пытался.
«Он был человек простой и добродушный. На руках меня держал, а иногда и хвалил. Только вот главным в семье был не он».
Когда девочке было пять-шесть лет, местные ребята стали дразнить ее подкидышем. Тогда Ауне и рассказала дочери, что она приемная. Для Леены-Риитты это оказалось сильным потрясением, а другие дети стали только больше сторониться ее. Еще хуже было девочке от того, как Ауне отзывалась о ее биологической матери, которую звали Мартта.
«В ее описаниях Мартта представала совершенно безнравственной гулящей женщиной. А когда я играла во дворе с куклой, мама говорила, что я выгляжу совсем как она: брожу в одиночестве с ребенком на руках».
С того момента Леена-Риитта вынуждена была постоянно слышать, что она не родная.
Рисунки о матери и ребенке
Эти слова преследовали девочку. Она рылась дома в бумагах, пытаясь узнать что-нибудь о своих настоящих родителях. Свои чувства она изливала на бумаге — в дневниках и рисунках. Часто персонажами ее рисунков становились мать и ребенок.
«Однажды я вылепила из гипса скульптуру, изображающую мать, которая, защищая, обнимает своего ребенка. Гипса не хватило, и голова у матери осталась плоской».
Когда девочке было 10 лет, она обнаружила в амбаре пачку бумаг, в которых нашлось имя ее настоящей матери. Прошло шесть лет, прежде чем она решилась навестить Мартту. Адрес она узнала через полицейское управление Йоенсуу.
Открывшая дверь женщина оказалась совершенно не такой, какой ее представляла Леена-Риитта. Мартта вовсе не производила впечатления конченого человека. Это была совершенно обычная светловолосая дама лет пятидесяти, жившая в маленьком симпатичном домике.
«Я выдохнула с облегчением: прежде я думала, что раз она человек никчемный, то и я тоже. Она сказала, что думала обо мне каждый день».
Девушка стала приезжать к Мартте тайком, поскольку приемной матери эти визиты были не по нраву. У Леены-Риитты установились с ней довольно хорошие отношения, к тому же она познакомилась с братом, который был старше ее на 13 лет. И все же они не стали для нее семьей.
«Поддерживать отношения в равной мере с двумя матерями у меня не вышло. Правда, Мартта приезжала сюда, в Котку, и во многих ее чертах я узнавала себя».
Никто не рассказывал об отце
О биологическом отце девушке никто ничего не рассказывал. Мартта согласилась поговорить о нем только в конце 1960-х годов, когда Леена-Риитта уже стала взрослой.
«Мне пришлось ее уговаривать. В конце концов она рассказала. Но она так сильно стыдилась этой истории, что говорила сквозь слезы».
Отца звали Иван. Они познакомились с Марттой в усадьбе Алахови в Пялкъярви, где оба работали. Иван был приписанным к усадьбе пленным солдатом, а Мартта ухаживала там за скотом. Фамилии Ивана Мартта не назвала, а может, и не знала.
«Когда я впервые приехала в Ленинград, то вглядывалась в лица всех проходящих мужчин: не он ли это».
На самом деле информацию об отце можно было узнать совсем рядом, только вот, к сожалению, Салминен не решалась задавать вопросы.
Говорить о том, что отец — советский военнопленный, в 1960-х годах было невозможно. Мучительный стыд матери преследовал и саму девушку, поэтому она вышла замуж сразу, как только подвернулась возможность.
«Я согласилась выйти за первого, кто позвал замуж, лишь бы только у меня не сложилось так, как у Мартты».
Салминен поступила в Академию изобразительного искусства, располагавшуюся в Атенеуме, на историческое отделение. Вместе с ней лекции посещала дочь владельцев Алахови, да и у ректора Академии имелись связи с усадьбой. Если бы девушка открыто заговорила об отце, возможно, она бы сейчас знала и его фамилию, и многое другое. Но она не заговорила.
«Я так жалею о том, что постыдилась задавать вопросы, но стыд начал отступать, только когда я всерьез занялась поисками отца».
Временами девушка злилась на него за то, что он вмешался в жизнь Мартты.
Изящные руки
Жизнь завертелась. Родились двое детей, последовал развод, появилась новая работа преподавателем изобразительного искусства, новый муж и новый дом в Котке. В начале 1970-х годов умер приемный отец. За вихрем событий трудное детство и поиски отца ушли далеко на задний план.
При этом Салминен не прекращала рисовать. Некоторые работы напрямую отражают события прошлого, как, к примеру, рисунок пастелью, на котором мать, изображенная спиной к зрителю, протягивает крохотный сверток кому-то еще.
«Вот здесь меня отдают. Сильный акцент сделан на руках матери: единственное хорошее, что я слышала о Мартте в детстве, было то, что у нее изящные руки. Они и правда были изящными».
Тот факт, что она не знала своего отца, стал ощутимо давить на Салминен после 50 лет.
«Я подумала, что перед смертью мне необходимо выяснить, кто же я такая».
Сведений, полученных от Мартты, было немного. Очевидно, Иван попал в плен в 1942 году, после чего его отвезли в лагерь военнопленных у карельского поселка Вяртсиля. Чтобы ознакомиться с документами по этому лагерю, Салминен обратилась к военному архиву.
Документы представляли собой маленькие потрепанные карточки с указанием имени человека и его ближайших родственников.
«Меня поразило, что от человека может остаться всего-навсего ветхая картонная карточка».
Вполне возможно, что Иван погиб сразу после войны. Мартта рассказала, что он плакал, когда пришло время возвращаться в СССР.
«Он боялся, что по ту сторону границы получит пулю в лоб».
Всех сестер звали Мариями
Иван говорил Мартте, что у него в Олонецкой Карелии остались жена и трое дочерей, которых, по его словам, всех звали Мариями. Салминен пыталась разобраться, возможно ли это.
«Если Иван был православным, то вполне вероятно, что все девочки были названы Мариями при крещении. Кто-то предположил, что одна из девочек могла рано умереть, и тогда имя Мария получила следующая дочь».
Мартта говорила, что Иван ужасно скучал по своей семье. Кроме того, он узнал, что их должны были перевезти на барже через Онежское озеро и доставить в финский лагерь для пленных. Возможно, все они к тому времени уже погибли.
«Я всем сердцем надеюсь, что им удалось прожить долгую жизнь. Было бы так страшно и жестоко, если бы я оказалась единственным выжившим ребенком Ивана, а он даже не подозревал бы об этом».
Салминен перерыла военный архив и просмотрела все карточки, оставшиеся от лагеря в Вяртсиля, однако ни одной зацепки не нашлось.
Прошло десять лет. Мартта умерла и унесла все тайны с собой в могилу. Салминен уже смирилась с тем, что никогда не найдет своего отца, когда неожиданно на ее электронную почту пришло сообщение, которое изменило все.
Иван был из пленных, заслуживающих доверия
Сообщение пришло из Северной Карелии от другой дочери владельцев усадьбы Алахови. Она услышала, что Салминен разыскивает отца.
В конце войны девочке было лет 13, и она была знакома с Иваном, поскольку он работал в их доме. Она рассказала, что на сайте Общества сохранения культуры Пялкъярви (Pälkjärven pitäjäseura) должна быть фотография Ивана.
На снимке видна лошадь и сани, в которых сидит несколько женщин. Вожжи держит крепкий мужчина с улыбкой на лице — Иван.
«Увидев фотографию, я заплакала. Я знала, что условия в лагерях военнопленных были тяжелые, но отец на фотографии выглядит радостным».
Фотография принадлежала одной из сидящих на санях женщин, и какая удача, что она была еще жива! Салминен удалось с ней связаться.
«У этой пожилой дамы оказалась удивительная память, и она сказала мне самое важное: „Пойми, что мы тогда были просто молодыми людьми. Мы не были врагами“».
От этой женщины Салминен узнала, что Иван был так называемым пленным, заслуживающим доверия. К нему всегда обращались, если для чего-то требовался надежный человек. Он даже немного владел финским языком.
«Для меня было так важно, что даже спустя десятилетия нашлись люди, которые видели отца, и что они отзывались о нем хорошо. Мне это невероятно помогло».
Самой усадьбы Алахови уже нет, однако Салминен видела ее план и ездила в Пялкъярви посмотреть на те места. Жители усадьбы после заключения мира перебрались на финскую сторону границы, и семья позаботилась о том, чтобы Мартте было где родить ребенка. Салминен появилась на свет в теперешнем Йоенсуу недалеко от озера. Теперь здесь построены многоэтажные дома.
Судя по воспоминаниям и сохранившимся документам, Иван был родом из Олонецкой Карелии. Салминен отправила фотографию Ивана в местную газету, однако никто после этого на связь не выходил. Фамилия неизвестна, а Иванов в России много.
Из зеркала глядит Мартта
«Порой я смотрела на своих детей и думала, не проявились ли в них твои черты, не передал ли ты им какой-то свой ген. У младшей дочери губы совсем не такой формы, как у нас. Может, тогда это в тебя?»
Когда Салминен в молодые годы сидела перед зеркалом, то думала, что унаследовала внешность отца. Теперь, в свои 72 года, она думает иначе.
«Должна сказать, что сейчас, когда я смотрюсь в зеркало, я вижу в нем свою биологическую мать. Правда, она была светлее меня. Цвет волос у меня явно от отца».
Однако черты Ивана проявляются не только во внешности, но и в выборе увлечений. В доме у Салминен полно растений, а во дворе деревянного дома цвета ягодного пудинга разбит большой сад.
«Я знаю, что в русских домах очень много зелени, а одно из важных занятий русских бабушек — работа в саду. Может, оттуда пришло и мое увлечение».
Однако в Салминен и по сей день видят «рюсся», чертову русскую, и это каждый раз задевает. (Рюсся — оскорбительное финское слово, употребляющееся для обозначения русского человека — прим. пер.)
«Однажды к нам пришел гость, который прямо с порога заявил, что рюсся и есть рюсся, хоть в масле его изжарь. Я подумала, что тут он попал в самую точку. В дальнейшем, правда, он стал одним из самых близких моих друзей».
Но прошлой весной Салминен провели анализ ДНК, и результат указал на то, что Иван был ингерманландцем, то есть имел финские корни. Это возродило надежду, что Марии остались в живых.
«Возможно, людей финского происхождения не забирали в финские концлагеря. По крайней мере, не всех».
Мартта говорила, что девочка была зачата в атмосфере радости от воцарившегося мира, а также ностальгии. Салминен не знает, шла ли речь о минутном увлечении или глубокой привязанности.
«Я все думала, любили ли они друг друга. Мартта говорила, что да. Не знаю, много ли в мире людей появилось на свет от большой любви, однако это придало бы истории свой шарм».
Салминен считает, что художницей и преподавателем изобразительного искусства ее сделало тяжелое детство. Чтобы творить, человеку требуется надлом, незажившая рана, из которых он черпает вдохновение.
«К тому же многие вещи становятся понятнее, если их представить наглядно. Каким-то образом все становится по своим местам. Это я стараюсь объяснять и своим ученикам вот уже много лет».
Послание отцу
«Что бы я стала делать, найдя отца теперь, в таком возрасте? Возможно, ты страдал бы деменцией и только без конца перебирал воспоминания о войне. И доживал бы свои дни в доме престарелых, носил бы подгузники и слюнявчики».
И все же еще теплится слабая надежда, что Иван может быть жив. Конечно, Салминен надеется, что отец заключит ее в объятия и заплачет от радости, что у него в Финляндии осталась дочь.
«Только вот что, если бы ты сказал, что не припоминаешь никакой Мартты, и закрыл дверь у меня перед носом? Мол, и без того проблем хватает, водка вон закончилась, так что до свидания».
Прошлым летом Салминен и преподаватель истории Ира Вихреялехто (Ira Vihreälehto), которая недавно написала книгу о пленных солдатах, организовали в Тампере встречу, на которую пригласили потомков военнопленных со всей страны.
Собралось человек двадцать. По словам Салминен, многие из них до сих пор стыдятся своих корней. Некоторые считают, что вся жизнь с самого начала пошла под откос, и жалеют, что вообще появились на свет.
«На то, чтобы справиться с этим чувством, уходят десятки лет. На мой взгляд, время, когда такого прошлого приходилось стыдиться, уже ушло».
Теперь потомки военнопленных планируют под руководством Салминен и Вихреялехто организовать свое общество, как это сделано, к примеру, в Германии. Новая встреча уже не за горами.
И все же что бы произошло, найди Салминен своего отца? Она знает, что сказала бы ему тогда.
«Спасибо, что подарил мне жизнь».
В качестве источника для написания статьи была использована, в числе прочих, книга Иры Вихреялехто «Пока мир на разлучил их» (Kunnes rauha heidät erotti), вышедшая в свет 15 марта 2018 года.
