Эрих Мария Ремарк провел годы Второй мировой в США. Нью-йоркский ночной клуб военной поры он описывал так: «В соседнем зале венский музыкант играл немецкие и венские песни и пел их по-немецки, хотя с обеими странами, с Германией и Австрией, Америка вела войну. В Европе такое было бы исключено. Певца мигом бросили бы за решетку в тюрьму или в концлагерь, а то и просто линчевали бы на месте. А здесь солдаты и офицеры, оказавшиеся в этот вечер среди публики, с энтузиазмом подпевали песням врага, насколько это было им доступно на чужом языке».
Эта зарисовка вряд ли порадует патриотичных украинцев, клеймящих «язык врага», борющихся с российской культурной продукцией и по привычке апеллирующих ко Второй мировой войне: «Представьте, что в 1942 году в Москве слушали бы немецких исполнителей!» Нам трудно свыкнуться с мыслью, что та же война могла выглядеть совершенно иначе. Нам тяжело представить войну вне стереотипного пространства, ограниченного сталинским СССР и гитлеровской Германией. И в этом смысле наш соотечественник с красным маком не слишком отличается от россиянина с георгиевской ленточкой.
Считается, что, вытесняя девятое мая восьмым, Украина меняет советскую Великую Отечественную на глобальную Вторую мировую. Но фактически все косные шаблоны, местечковые оценки и привычные эмоции остаются с нами. Украинский исторический нарратив, пришедший на смену «Великой Отечественной», правильнее назвать не «Второй мировой», а «Великой Неотечественной». По сути, это все тот же топорный миф, только со знаком отрицания. В нем все так же много ограниченного, поверхностного и черно-белого, но черное и белое поменялись местами. Хорошие парни оказались плохими, и наоборот.
Если раньше Жуков был безупречным героем, то теперь он стал преступником и убийцей. Если раньше Бандера был преступником и убийцей, то теперь он стал безупречным героем. Если раньше немцы олицетворяли инфернальное зло, то теперь они выглядят меньшим злом на фоне инфернальных Советов. Если прежде война сводилась к великому подвигу советского народа, то ныне она сводится к великому подвигу украинской нации, наперекор всем сражавшейся за независимость.
И главную роль в переосмыслении войны играет не жажда истины и познания, а наше стремление поскорее разрушить прежние идеологические ориентиры. В результате украинцы успешно демонтируют советскую концепцию ВОВ. Но многоликая Вторая мировая остается для нас такой же terra incognita, как и для невежественного советского человека. Мы спорим, похож ли Петр Порошенко на Уинстона Черчилля, хотя само сравнение воюющей Украины с могучей колониальной империей выглядит абсурдно. Куда логичнее было бы сравнить нашу страну с бедной и проблемной Грецией, которая в 1940-м отвергла фашистский ультиматум и, ко всеобщему изумлению, дала отпор хваленой армии Муссолини.
Но подобная аналогия не придет в голову диванным стратегам по одной простой причине: большинство из нас ничего не знают об Иоаннисе Метаксасе или Александросе Папагосе. Это часть Второй мировой, а не Великой Неотечественной. Мы стараемся посрамить наших зарубежных оппонентов, делая упор на том, что Степан Бандера сидел в нацистском концлагере. Нам кажется, будто это железный аргумент, снимающий любые идеологические претензии к ОУН (запрещенная в россии организация — прим. ред.) и ее лидеру. Увы, этот довод выглядит убедительно лишь в рамках Великой Неотечественной, а не Второй мировой.
Потому что во Второй мировой войне была румынская «Железная гвардия», устраивавшая кровавые еврейские погромы в Бухаресте. И был лидер «Железной гвардии» Хория Сима, сидевший в концлагере Бухенвальд. Мы рассматриваем трагическую историю Карпатской Украины как нечто уникальное. И в упор не замечаем очевидных параллелей с Первой Словацкой республикой, провозглашенной в 1939-м и просуществовавшей до 1945-го.
Наивное представление о Великой Неотечественной заставляет нас грустить по украинской независимости, задушенной в зародыше. А Вторая мировая побуждает задуматься, как бы неприглядно выглядела история украинской государственности, если бы отец Августин Волошин все-таки добился желаемого — подобно своему словацкому коллеге монсеньору Йозефу Тито.
Мы упиваемся интеллектуальным превосходством над россиянами — потому что можем обругать советских военачальников или поиздеваться над легендой о 28 панфиловцах. Но при этом практически никто из нас не слышал о голландском адмирале Доормане, отказавшемся покинуть свой тонущий флагман во время драматического сражения в Яванском море. Или о битве за алеутский остров Атту, где американцам удалось взять в плен только 28 японских военнослужащих: остальные две с половиной тысячи полегли в ожесточенном бою, сопротивляясь до последнего.
Этого театра Второй мировой войны не существует ни для российских апологетов Великой Отечественной, ни для наших поборников Великой Неотечественной. Разумеется, речь не идет о том, что каждый продвинутый украинец обязан быть экспертом по военной истории ХХ века. Но «Вторая мировая» и «Великая Неотечественная» — лишь частный случай, иллюстрирующий более широкую и важную проблему. Это пример цивилизационной альтернативы, перед которой стоит наше общество.
Постсоветская Украина с самого начала оказалась в роли Маугли, выросшего за железным занавесом и десятилетиями оторванного от общемирового дискурса. В наследство от СССР нам досталась чрезвычайно ограниченная и примитивная картинка мироздания. Она не позволяла составить адекватное представление о человеческом универсуме, осознать реальное место Украины на карте мира, сопоставить украинский опыт с чужим, понять другие страны и других людей с другой историей.
Но теперь, в эпоху глобализации и открытого информационного общества, у нас есть все шансы наверстать упущенное. Украинское видение мира можно расширить в десятки раз, обогатить его сотнями новых смыслов, расцветить множеством свежих красок и оттенков. А можно пойти иным путем: оставить нашу картинку такой же ограниченной и примитивной, но назло Москве поменять все акценты на 180 градусов.
Выбор за нами.
