По мере того, как наша цивилизация утратила веру в святость брака, мы выдумали новые виды одиночества.

Полюбить что-то сердцем можно гораздо раньше, чем поймешь умом. Более того, можно любить, вообще не понимая за что. Я понимаю Шекспира, Дэвида Фостера Уоллеса и Уолта Уитмена (или, например, группу The Clash или Генри Роллинза), но как работает музыка Баха, откуда берется мощь «Моби Дика» или почему картины Караваджо столь притягательны — для меня загадка. Во всяком случае, секрет их кроется всяко не в католической набожности. 

Я давно люблю песни позднего Леонарда Коэна — и в этом я не один. Но на то, чтобы понять, чем же они все-таки подкупают, у меня ушло много времени. В Hallelujah («Аллилуя»), его самой известной песне, аккорды можно пересчитать по пальцам одной руки. По своей простоте она сравнима с "Earth Angel" или "Stand by Me" («Ангел земной» и «Останься со мной», известные ритм-н-блюзовые шлягеры, прим. перев.). Музыкально, она вообще куда ближе к панк-классике группы The Misfits типа "Astro Zombie". Подобно Уолту Уитмену, редактор из Коэна был никудышный. Ту же "Hallelujah" вы наверняка слышали сотни раз, но при этом ни разу — целиком, а ведь в ней где-то с 80 куплетов. Даже канонической считается версия Джона Кейла или вроде того. Конек Коэна-лирика отнюдь не глубина, а остроумие. Так, первый куплет песни по сути своей музыкальная шутка — «Примерно так: мажор на три // на два — минор // и раз — смотри» — попросту описывающая последовательность аккордов. 

Ну и, конечно, петь, при всем его таланте и душевности, Коэн не умел вовсе. Однако у него хватило характера, чтобы превозмочь и этот недостаток. В песне он предстает искателем, зачерствевшим, но не утратившим надежд.

И, ничего не изменив, 
я встану перед Богом Рифм,
с одним неопалимым «Аллилуйя»

Уже позднее до меня дошло, что Леонард Коэн в глубине души был псалмопевцем. Кто-нибудь более подкованный в вопросах религии подметил бы это сразу же, ведь в своем главном шлягере, золотыми буквами вписанном в песенный фонд Америки, он обращается к личности известнейшего сочинителя псалмов: «Я слышал, Богу угодив // Давид играл один мотив». По давней еврейской традиции (равно как и христианской, пусть она и помоложе) многие псалмы имеют сходство с любовной лирикой. Похожая традиция есть и в исламском мире. На первый взгляд, куплеты каввали смахивают на южноазиатское подобие кантри — пьяные причитания о потерянной любви. Однако для тех, кто понимает, это — музыка духовная.

Пылкая любовь и тяга к богу тесно переплетены в нашей музыке и литературе, в теологии, но самое главное — в наших душах. Что бы ни послужило причиной Троянской войны на самом деле, по легенде, она разразилась из-за любви царя к своей жене, Елене Прекрасной. «Вот этот лик, что тысячи судов // Гнал в дальний путь, что башни Илиона // Безверхие сжег некогда дотла!», изрек поэт Кристофер Марло. Эта история трогает нас, потому что на самом деле мы всегда знали ее, даже до того, как прочли о ней. Суда в дальний путь гнали и религиозные распри. В католической традиции, божественная природа бракосочетания запечатлена в церковном учении и мирской литературе и отражена в этике и морали. Раз отношения между Богом и церковью служат прообразом отношений между мужем и женой (в каком-то смысле они воспроизводят друг друга), это все меняет. Для тех, кто придерживается этой доктрины, пресловутые «непримиримые разногласия» (американская формулировка для развода по обоюдному согласию, прим. перев.) — утрата души.

Циники возразят, что супружеская любовь и тяга к божественному перемешались в наших умах и душах из-за страха остаться одному в этом большом и жестоком мире. По-своему это отразилось и в музыке. У группы They Might Be Giants был шлягер "Ana Ng", в их обычном дерганом стиле. Но ведь это — одна из мрачнейших песен, что я знаю. Будь она кинофильмом, это была бы черно-белая лента в беспросветном нуаре. Человек застыл за столом, в полном одиночестве, в руке у него пистолет. Он размышляет — нет, не о том, что потерял свою любовь, а о том, что так никогда ее не обрел. Он боится, что его суженая состарится и умрет, а они так и не найдут друг дружку, — и готов пойти на крайность. В прежнее время эта глубина отчаяния и ни с чем не сравнимое одиночество, возможно, подтолкнули бы человека к церкви или, по крайней мере, к Писанию. 

«На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его». (Песня песней 3:1) 

Расставание и потеря имеют стержневое значение в музыке Коэна. От этого его проповеди кажутся еще более откровенными. Возьмем, хотя бы, "Coming Back to You". 

Я должен тебя услышать

Иначе все — неправда

Все что я наговорил, это просто вместо

Возвращения к тебе

(Я рекомендую замечательную версию Триши Йирвуд).

Католическая традиция (а в более широком смысле и христианская вообще) считает, что лишь в таинстве брака мужчина и женщина приходят к своей истинной природе, какой ее задумал Бог (у Книги бытия по-настоящему нет конца). На этом, кстати говоря, и зиждется неприятие христианством однополых браков: это не желание как-то ущемить гомосексуалистов в правах или сопротивление общественному договору, что морально, а что нет — а глубокая убежденность в том, что брак между людьми одного пола попросту невозможен, что бы там ни гласили законы или общественные нормы. С этой точки зрения, мы можем быть сколь угодно толерантны и даже водить с геями искреннюю дружбу, но в вопросах брака останемся незыблемы.

Мы, консерваторы, основную часть двух прошлых десятилетий провели в бесконечных спорах о гомосексуализме и его роли в общественной жизни — в особенности в том, что касается брака. Это вопрос не то чтобы вовсе безынтересный, но в контексте всего того, что произошло с институтом брака, начиная с 1960-х, он совершенно неуместен. Может даже показаться, что разговоры о гомосексуализме — это повод не говорить о других важных вещах, заслуживающих обсуждения куда больше. 

На этом фоне то, что подразумевалось под браком исторически, выродилось в то, что подразумевается сейчас — бездушный и уродливый социальный конструкт, эрзац настоящего брака. Однако события, сопутствовавшие этому процессу — еще не причина. Институт брака подорвали не противозачаточные пилюли и не развод по взаимному согласию, а мы сами — тем, что их потребовали. Мы, западная цивилизация, превратились в детей, которые провалили тест Стэнфордского университета с зефиром (в рамках эксперимента детям предлагали выбрать между небольшим вознаграждением немедленно или увеличенной наградой в том случае, если они терпеливо ее дождутся, — прим. перев.). Нам подавай моментальные удовольствия, мы оторвались от культурных основ и разучились видеть разницу между наслаждением и счастьем. 

Отсюда и секс-куклы.

В Торонто в скором времени появится первый в Северной Америке (во всяком случае, официально) бордель с секс-куклами. Клиентам предлагаются «эротические услуги от прекраснейших в мире силиконовых женщин». Пальму первенства, правда, оспаривают другие люди, чья гордость профессией кукольного сутенера не укладывается в голове. В Европе, где проституция кое-где легальна, уже пооткрывались публичные дома, где кукол предлагают в качестве альтернативы живым «ночным бабочкам».

Неизбежно возникают вопросы: как регулировать этот «рынок»? Больше всего нареканий на данный момент вызывают секс-куклы, сработанные под детей. В Великобритании мужчину, пытавшегося ввести такую куклу из-за границы, посадили в тюрьму за детскую порнографию. В ряде других случаев обвинения уже предъявлены. Всего же таких кукол британские пограничники изъяли более сотни. В США они не запрещены, хотя некоторая работа в этом направлении уже ведется. Так, онлайн-магазины вроде eBay выставлять такой товар на продажу запрещают.

Эти споры вызывают в памяти дискуссию о «виртуальной» детской порнографии, где вместо живых детей используется компьютерная графика. Федеральный законопроект о запрете виртуальной детской порнографии Верховный суд отклонил в 2002 году, но в 2003 году он все же был принят под другим названием — как закон о защите детей. Аргументация либертарианцев здесь вполне понятна: детское порно мы запрещаем, потому что сексуальные надругательства над детьми противозаконны, однако виртуальное порно никого не эксплуатирует — и дети в нем вообще не участвуют. Наказывать людей за фантазии, сколь угодно омерзительные, — не только безосновательно, но и опасно. Возможно, такого рода материал и может подстегнуть в людях педофильские мечты, которые рано или поздно захочется воплотить в реальной жизни — однако если мы возьмемся запрещать вещи только за теоретическую вероятность, то конца и края этому не будет. Та же логика применима к рэп-исполнителям, чьи тексты изобилуют разным криминалом. Будь я судьей, разбирающим дело о домашнем насилии, а обвиняемый бы заявил: «Это все Эминем», — я бы ничуть не поверил. И такой же скепсис меня возьмет, если в качестве оправдания приведут «Лолиту» — или все тех же секс-кукол.

Но вопросы регуляции в данном случае — дело отнюдь не первой важности.

Этот процесс стерилен не только с биологической точки зрения. Что по этому поводу говорят законы — вообще несущественно. Представьте себе — безо всякого злорадства, если можете — состояние мужчины, отправляющегося в силиконовый бордель, чтобы заплатить за право заняться сексом (а точнее, его суррогатом) с неодушевленным предметом. Это говорит о глубочайшем разрыве не только с обычной чувственностью, но и с человечностью как таковой. Более того, если вам нужен портрет человека в полнейшем одиночестве, брошенного всей вселенной, то лучшего образа вам не найти.

Маркиз де Сад полагал, что старый миропорядок свергнет великая оргия безнравственности и богохульства, а организованное наступление на все основы морали продлится до тех пор, пока не будет установлена полнейшая свобода. Де Сад и его последователи ненавидели брак — и продолжают ненавидеть даже то, что от него осталось — потому что им противен сам миропорядок, его породивший. Но они искренне восхищались его мощью и полагали, что если он и рухнет, то лишь с треском. Поэтому узнай он, насколько мелочно и банально мы живем, маркиз бы пришел в глубокое разочарование — даром что наше бытие и гораздо порочнее его фантазий (хотя и куда менее жестоко). Сам он ограничивался пороками настолько старыми, что запреты на них наложены еще в Ветхом завете. Де Сада занимал разврат театрального масштаба, мы же выдумываем новые формы одиночества.

От псалмопевца, который в супружеской любви увидел промысел Божий, к спорам о том, какие сорта силиконовых секс-кукол допустимы, а какие нет — вот ход нашей истории. И хроника наших бедствий.