Вынужденная пересадка, длившаяся более 60 часов, закончилась теориями заговора и вечеринкой.

До прибытия в Шанхай самолета компании «Эйр Франс» (Air France), летевшего рейсом 116, оставалось четыре часа, когда на экранах, установленных на спинках пассажирских кресел, отразилась смена маршрута: желтая точка засветилась над Иркутском, российским городом, о котором я никогда раньше не слышала, и который теперь оказался пунктом моего назначения.

По коридорам быстрым шагом прошел стюард и попросил нас поднять шторки иллюминаторов. Еще не до конца проснувшись, я выполнила его команду, не понимая, что речь шла об аварийной посадке. Из окна открывался вид на покрытые снегом пустынные горы. Не испытывая ни малейшей тревоги, я сделала несколько снимков крыла самолета и блестевших на солнце гор, в то время как пилот объявлял о возможной технической неполадке.

Экипаж почувствовал на борту запах дыма, но паники не было, среди пассажиров не наблюдалось даже оживления. Сидевшие рядом со мной китаец и француз продолжали смотреть свои фильмы и не горели желанием общаться.

Боинг-777 с 282 пассажирами на борту, главным образом из Франции и Китая, приземлился на почти пустую полосу — если не считать полуразвалившегося сарая и мужчин в меховых шапках, смотревших на самолет.

Однако через полчаса нам сообщили, что в Иркутске не нашлось специалистов, которые могли разрешить проблему. Я взяла рюкзак, надела носки и шлепки, потому что мои кроссовки промокли, и спустилась туда, где мне предстояло провести три дня без смены одежды, без паспорта и разрешения выходить на улицу. И уж тем более я понятия не имела, когда мне удастся добраться до конечного пункта назначения.

Иркутский аэропорт похож на автовокзал в одном из центральных штатов Бразилии. Там есть сувенирная лавка и магазин дьюти-фри, два ресторана и туалет, где разрешено курить. При закрытых форточках и толпе французских курильщиков там было не продохнуть.

Для тех, кто желает перекусить, было два варианта: «Сабвэй» (Subway), которому отдавали предпочтение китайцы, и заведение в ирландском стиле. Я остановила свой выбор на втором, где музыкальным фоном служили танцевальные хиты 90-х. Я заказала разливное пиво и своего рода китайские цзяоцзы (потом я узнала, что они называются пельмени). Расплатиться удалось кредитной картой. Я сидела за столиком одна и фотографировала тарелку с едой, размышляя о том, что больше никогда в жизни не захотела бы очутиться в этом сибирском краю.

А пока что у меня не было даже интернета, чтобы предупредить о случившемся друзей, коллег и родных. Мне оставалось созерцать происходящее вокруг. С одной стороны два брата француза пили пиво и ели еще одно странное блюдо. С другой стороны группа новых знакомых покупала кофе и бутерброды. Уже был поздний вечер, когда к нам вышла русская сотрудница аэропорта и начала речь на английском, из которой я смогла уловить только слова «Эйр Франс». Мы поднялись.

Нас выстроили в очередь на выход, служащие забрали у нас паспорта и выдали копии первых страниц. Чемоданы остались в самолете. Позднее, разговаривая с пассажирами и с бразильским посольством в Москве, я поняла, что эта процедура не соответствовала общепринятым правилам.

Мы сели в хорошо прогретый автобус. На окнах качались фиолетовые шторы с висюльками, а верхнюю багажную полку по всей длине огибал разноцветный неоновый светодиод. Все 40 минут езды до отеля я клевала носом под пронзительный вой сирены. Полиция сопровождала автобус до конца поездки.

Нас разместили в гостинице советского образца с красными коврами, старыми телевизорами и магазином для туристов. На семи этажах работало отопление. Там был вестибюль с коричневыми диванами, коктейль-бар, ресторан и стеклянные витрины, где продавались матрешки с портретом Владимира Путина и ложки с изображением Сталина.

Половина пассажиров нашего рейса, размещенных в этом отеле, осаждала портье, которые взволнованно объясняли по-английски, что одиночных номеров на всех не хватает. Меня поселили в номере 732 с Анной, 48-летней француженкой. Когда я принялась жаловаться на происходящее, она посоветовала мне подумать о беженцах. На следующий день Анна пригласила меня заняться йогой в коридоре.

Я вспомнила, что у меня в рюкзаке лежит термофутболка с длинными рукавами, и надела ее под куртку. Мы спустились к ужину, который приготовила для нас авиакомпания. Пассажиров ожидали макароны, ветчина и сыр чеддер. Из напитков каркаде, или какой-то другой чай фиолетового цвета. Я спросила, есть ли кока-кола. Русская сотрудница отеля отрицательно покачала головой. После ужина я забыла свою куртку на стуле. И с тех пор больше никогда ее не видела.

Мы должны были улетать на следующее утро. Все уже собрались у стойки регистрации, когда стало известно, что вылет отложен до вечера. Весь день мы провели в отеле. Кто-то выпивал в баре, кто-то делал видеозвонки. Я попыталась смотреть в вестибюле документальный фильм, но мне помешала группка русских мужчин, которые считали «странным», что молодая женщина сидит в одиночестве в Иркутске, и все время ко мне клеились. Я попросила охранника выпустить меня на минутку на улицу.

Мои объяснения, что «бразильцам не нужна виза», что «мы друзья по БРИКС» и что «я не собираюсь уходить за пределы этой площади» не возымели никакого эффекта, кроме выражения сожаления. «Я не могу. Everything will be fine (все будет хорошо)», — ответил он мне через переводчик на смартфоне.

В этой череде российских неприятностей мне в номер позвонила администратор гостиницы и спросила, сколько стоит моя потерянная куртка. Через час она появилась с указанной денежной суммой в рублях и бутылкой шампанского, которую преподнесла мне в крайне любезной форме: «Нам очень жаль, что ваша одежда пропала, но мы можем предложить вам вот это».

Ночью мы сели на второй самолет из Парижа. На термометрах было минус 15 градусов по Цельсию. Самолет опять не взлетел. На этот раз из-за проблемы с гидравликой. В разговорах «ссыльных» иностранцев преобладала теория о том, что Владимир Путин хотел не допустить въезда на российскую территорию какого-нибудь влиятельного китайца, который летел с нами. Речь шла о «серьезном дипломатическом кризисе», поскольку русские не позволяли открывать багажное отделение. Это «явная демонстрация власти», сказал мне один француз.

Странствия между самолетом и аэропортом в ночь с понедельника на вторник стоили нам еще десяти часов без сна. Пространство, предназначенное для бортпроводниц, стало местом общей социализации: пассажиры без спроса начали открывать вино и разбирать хлеб. Атмосфера вечеринки сохранилась у тех, кто вошел в специально созданную для пассажиров группу в «Вотсап» (WhatsApp) — Les Naufragés AF 116 (Крушения AF 116) — там публиковались видео с французами, танцующими на столе в гостиничном баре.

Мы вернулись уже в другой отель, закутанные в одеяла «Эйр Франс» — причем одеяла бизнес-класса оказались теплее. Доступ в интернет был ограничен. Местная пресса ожидала нас с камерами и микрофонами наготове.

Репортажи о французской саге сопровождались такими песнями, как Voyage Voyage певицы Desireless и Non, Je ne Regrette Rien («Нет, я ни о чем не жалею») Эдит Пиафф. С другой стороны, Анна услышала, как одна из парижских радиостанций назвала происходящее «сюжетом в духе Кафки». С ее компьютера я смогла сообщить своей подруге новости по электронной почте.

После более чем 60-часовой пересадки мы отбыли в среду утром. Взлет сопровождался бурными аплодисментами и снимался на смартфоны. Ко мне подошла стюардесса и предложила какой-то синий кулек. Я поинтересовалась, что это. «Носки». «Сейчас?» — изумилась я. «Неизвестно, когда они могут Вам понадобиться».