Читайте также сюжет: 25 лет Августовскому путчу
19 августа 1991 года граждане Советского Союза проснулись и услышали новость о том, что генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза Михаил Горбачев уходит в отставку по болезни. Это была ложь, но многие граждане привыкли к тому, что средства массовой информации лгут им. Вошедшие в Москву танки рассказали правду. Приверженцы жесткой линии из политбюро твердо решили положить конец горбачевским экспериментам с демократизацией. Но они потерпели неудачу. Спустя два дня заговор провалился. А еще спустя пять месяцев прекратил свое существование СССР.
Запад этого не ожидал и не мог предвидеть. Шок от непредвиденного события сменился убежденностью в том, что оно было неизбежно. Распад сверхдержавы, построенной для воплощения в жизнь марксистских пророчеств, должен был послужить предостережением от любых претензий на то, что ты знал истории и от попыток прочертить ее курс. Но нет. В западной политике укоренилась модная идея о том, что либеральная демократия является конечной точкой и венцом идеологии.
Ретроспективный взгляд на историю 30-летней давности никак не помог изменить эту точку зрения. В 1991 году демократический дух вырвался на свободу, но не навсегда. Владимир Путин вернул его в сосуд, и там запечатал. Распад Советского Союза Путин неполиткорректно назвал «величайшей геополитической катастрофой XX века», что в России звучит нелепо, ибо на это звание могут прежде всего претендовать две мировые войны. Но такая оценка находит отклик у людей, чье самосознание и чувство гордости за родину, к сожалению, слились воедино с советской географией и системой.
В книге «Свет, который погас» (The Light That Failed), которая на сегодня является лучшим повествованием о неудачной попытке пересадить западный либерализм на восточную почву, Иван Крастев (Ivan Krastev) и Стивен Холмс (Stephen Holmes) проводят различие между диктатурой коммунистической партии и Советским Союзом как родиной миллионов людей. Диктатуру большинство россиян презирало и ненавидело. А вот распад родной страны встретили без радости, тем более, что он вызвал хаос, бедность и страдания.
Слияние первого и второго создает путаницу, и стороннему наблюдателю сложно понять, почему так сильна ностальгия по СССР, ставшая для Путина самым эффективным средством для дискредитации нашей демократии и укрепления собственной власти. В равной степени бессмысленно характеризовать нынешний российский режим идеологическими категориями, унаследованными из другой эпохи. Путинизм не одержим расовой чистотой в типичной для фашизма манере. Он не пытается никого обратить в другую веру проповедями о классовой борьбе, как это делал ленинизм. Он не предстает в образе конкурента демократии, за исключением тех случаев, когда ему нужно показать, что и демократы увлечены играми борьбы за власть, а путинизм в этих играх просто более честен и прагматичен. А ведь именно к борьбе за власть, как показывает циничный анализ, и сводится любая политика.
Единственное философски-доктринальное наследие, доставшееся постсоветской России от советского периода, — это желчный анти-идеализм, нигилистическое искусство троллинга, которое аргументы о всеобщих правах и о нравственном превосходстве демократических систем считает ничтожно наивными или до неприличия лицемерными. Доводы собрать довольно легко: достаточно вспомнить отвратительные режимы, пользующиеся поддержкой Пентагона, коррупционные скандалы на Западе и высокомерные военные интервенции Вашингтона.
Избрание президентом магната шоу-бизнеса, каким является Дональд Трамп, вряд ли способствовало пропаганде американской демократии: оказалось, функция здравого смысла в ней не всегда активирована. Приход на смену Трампу Джо Байдена показал способность конституции США выдерживать даже такое сильное напряжение. Но пока что президентство Байдена больше похоже на спад в остроте болезни, нежели на исцеление от нее. Во многих странах Европы ксенофобы и националисты бросают вызов традиционным политикам и даже сменяют умеренных консерваторов и социал-демократов. Эти ксенофобы и наицоналисты подражают путинским методам. Они часто вторят Путину, говоря о том, что ЕС сам себя хоронит, разрешая массовую иммиграцию и насаждая повсюду дегенеративный современный либерализм.
Сегодня трудно читать проповеди о силе Запада, потому что талибы вернули себе Кабул спустя 20 лет после их изгнания. Такое унижение находит особый отклик у русских, помнящих катастрофическую войну Советов в Афганистане и неприятные сцены вывода войск, из-за которых страна утратила сверхдержавное самоуважение к самой себе.
Аналогичное поражение американцев в Афганистане — это не обязательно предвестник упадка Америки. В истории никогда не бывает стопроцентных повторений и совпадений. Советской системе не было предначертано развалиться так, как она развалилась, но и исправить ее тоже вряд ли было возможно. Некоторые российские аналитики приводят в пример непреходящую мощь Коммунистической партии Китая, говоря о том, какой бы стала Россия, если бы участники переворота в 1991 году взяли верх. Отложим в сторону этичность или неэтичность методов, которые тогда пришлось бы применить (бойня на Красной площади была бы под стать событиям на площади Тяньаньмэнь). Признаем, что такие гипотетические построения слишком сложны, да и Китай очень сильно отличается от России, а посему мы не можем знать, как бы все получилось.
Во многих отношениях настоящей преемницей СССР является Белоруссия, сохранившая государственный контроль над экономикой, в то время как Россия «реформировала» ее, отдав на разграбление олигархам. На этой неделе исполняется год с начала массовых демонстраций в Минске против режима Александра Лукашенко. Но он сохранил власть и притесняет, похищает, пытает и убивает тех, кто его критикует. Белорусская трагедия многомерна, но одним ее элементом является фактор неудачно выбранного времени для начала революции. Отчаянный бросок повстанцев к политической свободе в Белоруссии совпал по времени со вдруг появившихся в устоявшихся демократиях сомнениях в правильности их действий. Это ненужное самокопание лишило эти демократии сил, которые они могли бы потратить на то, чтобы оказать белорусским повстанцам более действенную поддержку.
Да, Запад переоценил свои силы и скомпрометировал себя многочисленными военным авантюрами после окончания холодной войны, пытаясь привить свою систему государственного управления странам с неблагоприятными для такой прекрасной системы условиями жизни. Верно и то, что допущенные ошибки не умерили аппетит нищих народов к свободе и процветанию — именно эти дивиденды давала демократия в историческом прошлом. Все это позволяет западным государствам продолжать насаждать свободу и демократию среди тех народов, которые явно не живут ни в процветании, ни в свободе. Даже Путин боится, что когда-нибудь он уже не сможет подавить аппетит подражания нашему процветанию своей пропагандой, страхом и взятками.
Замордованные демонстранты Белоруссии и перепуганные афганцы в кабульском аэропорту хорошо понимают, какой западной жизни их лишают. И они будут продолжать хотеть такой жизни, пусть даже очень многие пресыщенные люди с Запада разделяют точку зрения Кремля о том, что борьба за права человека — это сентиментальное притворство на самом деле на все плюющих либералов, которому нет места в мире, где правит политика прагматизма.
Оценивая перспективы афганских беженцев и белорусских диссидентов, трудно не почувствовать ужасное нравственное бессилие. Страх возникает от того, что цикл завершился, и мы вернулись в самое начало, испытывая ярость и сожаление из-за попусту растраченного времени, которое начиналось с непродуманных парадов победы Запада в холодной войне.
Эти вопросы вряд ли заняли бы важное место в мыслях британских избирателей, но они являются неотъемлемой частью того недуга, который поразил нашу политику. Это не кризис практического осуществления демократии. На улицах Лондона нет танков и выборы у нас не подтасовывают. Это кризис самоуважения демократии, который становится самосбывающимся пророчеством. Без уверенности в том, что наша система стоит того, чтобы ее защищать и лелеять, мы становимся уязвимыми и начинаем верить утверждениям, что вся наша демократия — просто притворство. Такая точка зрения весьма соблазнительна, потому что она как будто объясняет любые разочарования. А еще она вызывает паралич, потому что мешает творчески думать о реформах и отбивает охоту проявлять активность. Это также ошибочная точка зрения. Наши разочарования относительны, и их можно устранить, в отличие от бедственного положения тех, кто не может воспринимать демократию как нечто само собой разумеющееся.
