Основать 15 новых городов. Протянуть сотни километров нефтепроводов. У российского правительства большие планы на Арктику. В центре этих планов — непроходимый Таймыр, расположившийся у самого Северного Ледовитого океана, и ненцы — коренное его население, у которых нет иного дома, кроме тундры.
Тринадцатилетней Кристине Яроцкой нравится жить в тундре. Холодную половину года она проводит в интернате в городе Дудинке, где учится в школе. Там разговаривают практически только на русском, несмотря на то, что ненцам также преподают и на родном языке.
Семья Тоги из шатра по соседству дала десятилетней Тане Яроцкой целый тазик рыбы. Скоро дома у Яроцких будут подавать чира. Эти два семейства живут в тундре на российском полуострове Таймыр у Северного Ледовитого океана. Правила их жизни диктует природа — и оленеводство. Репортер Huvfudstadsbladet Анна-Лена Лаурен (Anna-Lena Laurén) вместе с фотографом Николасом Мельтио (Niklas Meltio) навестила коренной народ ненцев в тундре, которая сейчас может сильно пострадать от масштабных планов по разработке нефти. Тут планируется ежегодно добывать 26 миллионов тон нефти.
Плоть чира бледно-розовая, блестящая, жирная. Агрефена Тоги быстро и умело срезает филе со спинок рыбин и выкладывает его на низкий кухонный стол. Чира еще называют щокуром. Ненцы знают толк в рыбе, и сами они предпочитают только сига и других лососевых. Щука у них считается кормом для собак.
Остальные члены семьи отрезают себе полоски от кусков филе и макают их в соль и перец. Аграфена протягивает мне кусочек сырого чира. На вкус просто волшебно.
«Утром в сети попало много рыбы. У нас ее несколько ведер», — говорит довольная Аграфена Тоги.
Были времена, когда неважно было, где в тундре ставить сеть. Рыба была всегда. Но теперь все иначе.
Мы сидим в высоком шатре с острой верхушкой, представляющем собой тонкую ткань, натянутую на колья из лиственницы. Пол — это клеенки и оленьи шкуры, разложенные на голой земле. В центре шатра на советской печке-буржуйке стоят два огромных чугунных чайника.
По-ненецки такой шатер называется «мя», а по-русски используют слово «чум». Это слово пришло в русский из языка другой народности оленеводов — коми.
За порогом чума простирается бесконечная тундра. Желтые брызги морошки подсвечивают заросшие кочки в мокрых низинах.
Между двумя шатрами, разбитыми поблизости от маленького тундрового озера, туда-сюда носятся дети. Они из двух разных семей, но заходят в оба чума как к себе домой.
Все теплее
Таймыр — это полуостров у самого Северного Ледовитого океана, один из самых труднодоступных и редконаселенных регионов России, по площади больше, чем Финляндия. Зимой температура тут может опуститься ниже 60 градусов. Ненцы любят это время года, потому что тогда по тундре легче передвигаться.
А сейчас, в конце августа, тундра мокрая насквозь.
Важнейшее транспортное средство для ненцев — снегоход. Его используют даже в теплую половину года, чтобы на гусеничном ходу пробираться по мягкой пружинящей тундре. Но иногда и на нем можно застрять в мокрых низинах. Тогда там остаются уродливые следы.
В Арктике глобальное потепление развивается быстрее, чем во всем остальном мире. И ненцы это очень отчетливо ощущают.
«Сейчас даже в ноябре еще может идти дождь. Я не люблю, когда зимой теплее обычного. Раньше были долгие, стабильные периоды с температурой минус 30. Тогда озера полностью промерзали и по ним было удобно ездить. А сейчас часто минус 15, и тогда снизу лед подтаивает», — констатирует 38-летний Павел Яроцкий.
Большие планы на нефть
Следы от снегоходов ненцев — это мелочь по сравнению с тем, как тундра будет выглядеть через десять лет. Государственная компания «Роснефть» организовала проект «Восток Ойл», в рамках которого на Таймыре пробурят 6,5 тысяч нефтяных скважин и протянут 800 километров труб. Планы масштабные — новый порт, два аэропорта и 15 новых городов для 400 тысяч работников нефтяной сферы.
Арктика для России в приоритете с точки зрения экономики, военной сферы и стратегического планирования. По подсчетам российского правительства от 2019 года, нефтяные запасы на Таймыре достигают 1,2 миллиарда тон. Значительны там и запасы газа.
Еще в прошлом году «Роснефть» начала добывать нефть из одного таймырского месторождения, которое, по подсчетам, содержит 0,5 миллиарда тонн.
Этот процесс только начался, но коренные народы, зависящие от оленеводства, видят, как с каждым днем меняется среда их обитания.
Сложно добиться сосуществования
Опыт показывает, что там, где в игру вступает добыча нефти и газа, из нее выбывают коренные народы. Антрополог Владимир Давыдов из петербургского этнографического музея «Кунсткамера» говорит, что на практике очень трудно добиться хорошего сосуществования коренных народов и промышленности.
«Когда в тундре появляются все новые дороги и нефтепроводы, меняется весь ландшафт. Оленеводам на их передвижения со стадами нужны большие территории нетронутой природы. Они не хотят оставаться там, где начали добывать нефть и газ», — говорит Давыдов.
По его словам, в худшем случае бурение может привести к тому, что коренные народы просто-напросто будут все хуже питаться, так как рыбы становится меньше, а дикие северные олени почти исчезли.
«Где начали бурить, чтобы достать нефть и газ, все становится некрасивым. Земля умирает. Рыба исчезает из озер», — говорит Аграфена Тоги.
Деньгами рыбу не спасти
В прошлом году случилась одна из самых страшных экологических катастроф в истории России — 21 тысяча кубометров дизеля вытекли в реку Далдыкан неподалеку от Норильска. Протекшие цистерны принадлежали компании «Норникель», чей основной владелец, Владимир Потанин — один из богатейших людей в России и личный друг президента Владимира Путина.
Несчастье привело к тому, что рыба исчезла из всей Пясинской озерно-речной системы. «Норникель» выплатил денежную компенсацию долганам и нганасанам. Но озеро осталось мертвым.
Северный олень — это жизнь
Ненцам до сих пор жилось лучше, так как они продолжают заниматься оленеводством.
Ненецкая оленеводческая культура слита воедино с тундрой. Все их существование — язык, песни, вера, предки — связано с этой природой, просторной и открытой, как море, суровой и беспощадной, но одновременно щедрой и животворной. Тундра дает пищу оленями, а олени, в свою очередь — людям.
«Для нас олени — это жизнь. Транспортное средство. Одежда. Обувь. Ни один другой материал не в способен так же хорошо удерживать тепло, как оленья шкура. Она быстро высыхает и долго носится», — говорит Тамара Яроцкая.
Когда ненцы хоронят своих близких, гроб оставляют посреди тундры, закопанным лишь на половину. Умершего человека предают тундре — возвращают туда, откуда он когда-то пришел. Около гроба оставляют перевернутые сани покойного, а также двух забитых оленей. Ненцы обычно запрягают в сани упряжку из трех-четырех оленей, бегущих бок о бок.
Но дорога в мир мертвых узка. Так что пройдут только два оленя.
Олени спасают ненцев в изменчивом мире. На Таймыре живут пять коренных народов Сибири: ненцы, энцы, нганасаны, долганы и эвенки. Большинство отказались от традиционного образа жизни, а вместе с ним и от языка. Но большей части ненцев удается по-прежнему вести кочевую жизнь, у чего есть простое объяснение — за счет оленеводства можно жить.
«Наш главный источник доходов — продажа оленьего мяса. Мы забиваем 50-60 оленей в год и часть мяса продаем. Заработанные деньги тратим на запасные части для снегоходов. Чем больше они ломаются, тем больше оленей приходится забивать. Благодаря оленям у нас есть чем заплатить за починку. А еще мы продаем рыбу», — рассказывает Павел Яроцкий.
Нефтепроводы мешают оленям
Нефтяные предприятия, прокладывающие новые газопроводы, создают проблемы для ненцев. Трубы проводят на такой высоте, что олени ни перепрыгнуть их не могут, ни пройти под ними.
«Ведь эти трубопроводы прокладывают не там, где следует, а там, где мы водим наших оленей. Иногда компании делают в них ворота, но недостаточно часто. Нередко нам приходится делать огромный крюк, чтобы отвести оленей на новое пастбище», — говорит Павел Яроцкий.
Жизнь в тундре
Семьи Яроцких и Тоги пасут своих оленей вместе. Они меняют пастбище примерно раз в неделю.
Когда оленей нужно перегнать, ненцы организовывают так называемый аргиш. Все приходит в движение, и сотни оленей, люди и собаки идут караваном.
«Раньше мы переезжали только с помощью оленей. Сейчас большую часть работы делают снегоходы, а олени уже не так привычны к упряжке. Это нехорошо. На них следовало бы ездить постоянно, чтобы они не одичали», — говорит Тамара Яроцкая, мать Павла.
Ей 57 лет, она старше всех в группе и может оценить ситуацию с высоты наибольшего опыта.
«Техника — это хорошо, — говорит она. — Но техника ломается. Олени по-прежнему нужны».
«Природа не бездонная»
Сидя в чуме, мы вдруг услышали, как издалека приближается шум вертолетных лопастей. В небе над нами пролетел вертолет «Газпром нефти». Очень низко. Как будто нас с него изучали.
«Они постоянно летают туда-сюда», — Павел Яроцкий.
Россияне начали колонизировать Таймыр в 17 веке. Торговля пушниной, особенно соболем и куницей, была прибыльной, и купцы сказочно богатели.
В 1920-х годах советские геологи нашли на Таймыре крупное месторождение никеля. После этого там построили гигантские никеле- и медеплавильные заводы, а также основали город Норильск. Эта тяжелая промышленность, сегодня принадлежащая компании «Норникель», за несколько десятилетий основательно загрязнила тундру вокруг себя.
Тамара Яроцкая очень подавлена из-за прошлогодней катастрофы, когда 21 тысяча кубометров дизеля разрушили экосистему целой речной системы.
«Для нас, ненцев, тундра — это дом. Мы знаем каждый ее квадратный метр. Нас очень ранит, когда мы видим, как другие приходят сюда и вытворяют с природой, что хотят».
«Ресурсы природы не безграничны», — продолжает она своим тихим, нежным голосом.
«Культура вымрет»
Любовь Попова возглавляет Центр народного искусства в Дудинке — музей коренных народов Таймыра. Она настроена пессимистично по поводу шансов ненцев и других коренных народов выжить поблизости от нефтяных компаний.
«Большие компании используют огромные гусеничные машины. У природы уйдут годы, чтобы залечить те следы, что они оставляют. Это разрушит тундру, а после этого вымрут и коренные народы», — говорит Любовь Попова.
Люди-то будут жить дальше, добавляет она. Но не их культура.
«Без тундры у них культуры нет. Здесь в Дудинке мы пытаемся преподавать детям на их родном языке. Но как бы мы ни старались, для детей, которые живут в городах, этот язык остается чужим. Язык выживает только в тундре».
Петер Шёльд (Peter Sköld) — профессор истории и специалист по саамской культуре в шведском Университете Умео. Он говорит, что эксплуатация природных ресурсов на территориях, где традиционно живут коренные народы — это глобальная проблема.
«Мы видим это в России, в Гренландии и в Канаде. По всей Арктике одно и то же — много внешних игроков, которые хотят туда проникнуть и начать эксплуатацию. Коренные народы сильно потеснили».
В Финляндии с саамской традиционной оленеводческой культурой конфликтуют, в первую очередь, горнодобывающая и лесная промышленность. В России коренные народы по всей Сибири, например, нганасаны и энцы, вынуждены отказаться от кочевого образа жизни и осесть в деревнях. Там они за несколько десятилетий полностью лишаются своих языка и культуры.
В то же время еще остаются большие, нетронутые территории, где, например, ненцы могут продолжать заниматься традиционным оленеводством, тем самым сохраняя свою культуру.
Вопрос в том, надолго ли это.
