Когда Guardian запустил свой проект «Новый Восток», чтобы подробнее освещать события в «15 государствах, возникших на развалинах СССР», эта инициатива показалась довольно интересной и своевременной в рамках постсоветского мира. Однако очень скоро стали поступать жалобы на него.
И громче всех о себе заявили страны Балтии — Литва, Латвия и Эстония — которые единодушно выразили свое крайнее недовольство в связи с тем, что Guardian включил их в список стран «Нового Востока».
Литовский посол Аста Ляушкене (Asta Skaisgirytė Liauškienė) заявила, что говорить о постсоветском регионе, как о едином целом, несправедливо и ошибочно. По ее словам, «мы были частью Советского Союза исключительно фактически» после того, как Советы оккупировали страну в 1940 и 1944 годах (и никакого упоминания о роли нацистов). Она добавила, что сегодня Литва избавилась от всех пережитков советской истории и является «динамичным гражданским обществом», приверженным «западным ценностям».
Ее поддержал латвийский посол Андрис Тейкманис (Andris Teikmanis), назвавший проект вводящим в заблуждение и обманчивым и предположивший, что он стал попыткой «вернуться на машине времени в СССР».
Президент Эстонии Тоомас Ильвес (Toomas Hendrik Ilves) высказался еще более резко. «Мы не новее, чем Финляндия, Польша, Австрия и так далее, чем все государства, границы которых оформились после Первой мировой войны», — заявил он, назвав концепцию «Нового Востока» «интеллектуально несостоятельной».
Жители этих трех государств выразили свою боль и негодование в социальных сетях и письмах в редакцию — несомненно, этот проект задел их за живое. Но почему? А как быть с многочисленными русскоязычными сообществами, проживающими на территории Латвии и Эстонии (которые составляют примерно 30% населения этих стран)? И как могло случиться, что бывшие советские республики считают оскорбительным даже простое упоминание о том, что когда-то они были частью Советского Союза?
Будучи гражданкой Польши, я считаю, что так происходит, потому что мы — «бывший восток», как нас часто называют — делаем все возможное, чтобы притвориться, что этого никогда не было. 50 лет жизни при советской власти интерпретируются исключительно как «оккупация» и унижение, и любые символы прежнего режима, как государство благосостояния, так и архитектура коммунистической эпохи, решительно уничтожаются. Мы даже стараемся избегать термина «Восточная Европа», предпочитая называть себя словом «центральная».
Хотя Польша была участницей Варшавского договора (и советского блока), она не являлась республикой СССР, поэтому поляки могут считать, что им «повезло». По геополитическим причинам нас включали в состав Центральной Европы и помещали в одну группу с Чешской республикой, Словакией и Венгрией — это была Вишеградская группа, своего рода привилегированная прослойка на прежнем востоке. Все страны Вишеградской группы граничили с государствами Западной Европы и были либо самыми богатыми, либо самыми вестернизированными частями блока — хотя, разумеется, Польша не была ни богатой, ни обращенной к западу.
Ярлыки «новый» и «старый», возможно, покажутся слишком покровительственными (ранее Польша попала в серию статей Guardian под названием «Новая Европа»), однако они отражают процесс глубокого переосмысления, который Восточная Европа прошла после падения Берлинской стены в 1989 году. Предполагалось, что мы должны переродиться и стать чем-то иным. В конце концов, «Новая Европа» — это фраза, использованная бывшим министром обороны США Дональдом Рамсфелдом (Donald Rumsfeld), чтобы обозначить в основном бывшие государства советского блока, поддержавшие войну в Ираке.
Отчаянное желание попасть в ранг «нормальных европейских стран» проявилось в том, с каким рвением все постсоветские государства принялись осваивать основы капиталистической неолиберальной экономики и искать членства в таких альянсах, как НАТО и Евросоюз.
Такое бегство на Запад является следствием исторически сложившегося деления континента, которое привело к тому, что все «западное» стало ассоциироваться с цивилизацией и культурой, а все «восточное» — с варварством.
Если в прошлом разграничительной линией между Востоком и Западом были христианство и ислам (отсюда и существовавшее в средневековье страстное желание наших западных соседей двинуться на восток и «цивилизовать» нас, навязав нам христианскую веру), позже ей стали Римско-Католическая церковь и восточное православие, что в этом регионе преобразовалось в противостояние Польско-Литовского содружества и России. Поэтому, несмотря на глубокую вестернизацию, которая началась в России после 17 века, после коммунистической революции она, по мнению Запада, снова вернулась к «варварству» и стала представлять «азиатский деспотизм». И после того как опустился Железный занавес, все советизированные страны постигла та же участь.
В советский период была восстановлена концепция Центральной Европы, в основном благодаря влиятельным эссе чехословацкого мигранта Милана Кундеры (Milan Kundera), которые стали особой формой сопротивления. Кундера использовал понятие Mitteleuropa (начиная с 16 века оно обозначало районы германской колонизации) для описания цивилизованных остатков существовавшей ранее Габсбургской империи.
После 1989 года широкое использование этих понятий усилило изоляцию России и повлияло на восприятие Западом всего мира. К примеру, они сыграли существенную роль в том, как освещался конфликт в бывшей Югославии. Несмотря на то, что и сербские, и хорватские националисты были виновны в жестокости и проведении этнических чисток, главным преступником западная пресса сделала именно сербскую сторону. А сегодня две бывшие составляющие Габсбургской империи — Словения и Хорватия — входят в состав Евросоюза, тогда как Сербия — нет. Евросоюз стал тем, что в настоящее время мы считаем «Западной Европой».
Эта концепция повлияла и на освещение украинского конфликта. Несмотря на то, что и проевропейские националисты, и восточные сепаратисты в одинаковой степени виновны в совершении актов насилия, западная пресса обвиняет во всем именно восточную сторону. Убийствам мирных жителей в таких восточных городах Украины, как Одесса, Славянск и Мариуполь, было уделено гораздо меньше внимания по сравнению с потерями другой стороны. Более того, такие влиятельные эксперты, как Тимоти Снайдер (Timothy Snyder) и Энн Эплбаум (Anne Applebaum), активно поддерживают украинский национализм, называя его «национальным ренессансом».
Мы постоянно имеем дело с противопоставлением «хорошего Запада» и «плохого Востока», и именно поэтому корреспонденты всегда сравнивают «красивый» Львов, несущий на себе печать Габсбургской империи, и «уродливый» советский Донецк.
Единственная страна, которая не возражает против того, чтобы называться восточной, это Россия — исторический центр влияния в этом регионе, «периферийная империя», как назвал ее писатель Борис Кагарлицкий (Boris Kagarlitsky).
Для всех остальных признать свои восточные корни, к сожалению, означает признать, что они являются выходцами из менее влиятельной и богатой части мира. Для избирателей Партии независимости Соединенного Королевства мы всего лишь «те самые восточные европейцы», воплощение слабости и скупости.
Тем не менее, я не сомневаюсь, что Западу необходимо пересмотреть свое отношение к Востоку и принять существование и значимость советского прошлого. Ирония состоит в том, что на звание географического центра Европы претендуют Белоруссия и Литва — это само по себе будет означать, что приблизительно половина Европы на самом деле является западом России. Тем не менее, мы полностью отказываем России в европейскости. Возможно, это лишь подчеркивает иллюзорность и фиктивность самого понятия Европы, а также то, что ее границы всегда вычерчиваются победителями.
Агата Пызик — автор книги «Бедные и сексуальные: культурные разногласия востока и запада Европы» (Poor but Sexy: Culture Clashes in Europe East and West), а также блога Nuits Sans Nuit et Quelques Jours Sans Jours.
