Порфирио Диас (Porfirio Diaz), управлявший Мексикой на рубеже XIX и XX веков, однажды очень точно охарактеризовал источник всех несчастий Мексики. «Бедная Мексика, — пожаловался он, — так далеко от Бога и так близко к США».

Диас хорошо знал, о чем говорил. XIX век был периодом особенно напряженных отношений между США и Мексикой. К 1848 году США заставили Мексику — силой оружия и угрозами — уступить им то, что сейчас является штатом Техас, и всю юго-западную часть США. Для Мексики тот период времени был ознаменован потерей плодородных и малонаселенных земель. Для США это было время непревзойденной геостратегической удачи: это стало важнейшим событием в истории США, превратившим эту страну в трансконтинентальную державу. Мессианский, национально-шовинистский, расистский дух — чей вдохновляющий манифест, Доктрина предначертания, получила широкую популярность в 1845 году — подтолкнул США к аннексии Техаса в этом же году, а затем к началу великой экспансионистской войны 1846-1848 годов.

Техас на самом деле стал катализатором множества важнейших событий. В начале 1820-х годов правительство Мексики пригласило американцев поселиться на территории мексиканского штата Коауила и Техас (Coahuila y Tejas) при условии, что они согласятся выполнить ряд условий (таких, как переход в католическую веру и запрет рабства). Поселенцы нередко отказывались выполнять эти условия, что приводило к возникновению трений с местными властями. В 1830 году власти Мексики запретили дальнейшую иммиграцию американцев в Техас. Спустя несколько лет федеральные чиновники в Мехико начали предпринимать попытки сконцентрировать власть в столице, что негативно сказалось на автономии регионов. Возмущенные жители Техаса начали сепаратистскую кампанию против мексиканского правительства, добившись независимости уже в 1836 году.

Окончательный статус Техаса долгое время оставался под вопросом: некоторые американцы хотели иметь в его лице дружественное и независимое буферное государство, тогда как другие выступали за его вступление в состав союза. Были и такие — особенно это касалось аболюционистов, поскольку Техас или американский Техас оставался преданным идеям рабовладения — кто скептически относился к этой затее и, вероятнее всего, был бы вполне удовлетворен, если бы весь юго-запад остался протекторатом Мексики (Генри Дэвид Торо (Henry David Thoreau) даже провел ночь в тюрьме за то, что отказался платить налоги несправедливому американскому государству, то есть тому государству, которое развязало, с его точки зрения, безнравственную войну в Мексике).

Именно вопрос рабства мешал Техасу вступить в союз в течение почти целого десятилетия, но как только он был решен — при президенте Джеймсе Полке (James Polk), который был воинствующим националистом — началась неотвратимая экспансия на запад. В апреле 1846 года Полк приказал американским войскам пересечь американо-мексиканскую границу, проходящую по реке Нуэсес, и пройти далеко на запад, к Рио-Гранде. Когда мексиканская армия попыталась дать отпор, Полк использовал их действия в качестве предлога для начала войны (заявив, что на американских солдат напали на американской земле). К сентябрю 1847 года одерживающие победу американские войска уже занимали Мехико. В результате переговоров к США отошли Калифорния и остальная часть пустынного юго-запада.

Давайте задумаемся над динамикой этой войны. Более слабое и более мелкое государство, в котором существуют внутренние противоречия и институты которого неэффективны, имеет весьма протяженную сухопутную границу с экспансионистской региональной державой, которая всеми правдами и неправдами поддерживает в нем нестабильность ситуации. В этом небольшом государстве проживает многочисленное сообщество, имеющее тесные этнонациональные связи с гражданами соседней державы и уверенное в том, что они живут на «неправильной» стороне границы, то есть что они находятся на земле, лишь технически не входящей в состав территорий этой сильной державы. Попытки централизации власти со стороны коррумпированного и неумелого правительства более слабого государства приводят к сецессии того автономного региона, который населяют люди, этнически близкие жителям сильной державы. Затем эта держава провоцирует более слабое государство на начало войны, в которой оно не хочет участвовать, потому что уверено в своем проигрыше, но у него попросту не остается иного выбора.

Согласитесь, нынешняя ситуация с Украиной очень напоминает ситуацию с Мексикой. Кто-то скажет: «Бедная Украина! Так далеко от Бога и так близко к России». Институты Украины тоже неэффективны, а правительство слабо и коррумпировано. И она вынуждена быть жертвой нападок очень сильного государства, с которым она имеет общую границу — с Россией, трансконтинентальной империей, имеющей серьезные материальные, геостратегические и демографические интересы в ней, не говоря уже об определенной эмоциональной связи. Однако на самом деле история Украины в гораздо большей степени связана с историей России, чем история Мексики когда-либо была связана с историей США. Почти каждый шестой гражданин Украины называет себя этническим русским, и около трети украинского населения считает русский своим родным языком. В этом и состоит главное отличие украинского конфликта от конфликта между США и Мексикой: ни один американский политик не может с уверенность заявить о том, что Техас сыграл ключевую роль в развитии американской нации — а именно об этом сегодня говорят российские националисты: Украина была ключевой частью средневековой Киевской Руси, которая дала начало современному российскому государству. На протяжении всего нового времени Украина считалась неотъемлемой частью Российской империи, а с XVIII века она формально ей стала.

Рассмотрим XX век. Как пишет Тони Джадт (Tony Judt) в своей книге «После войны» (Postwar), на долю советской Украины, хотя она и занимала всего 2,7% территории Советского Союза, приходилось 18% его населения. Имея плодородные земли и множество промышленных предприятий, Украина приносила около 17% советского ВВП и производила 40% сельскохозяйственной продукции. Более того, множество советских лидеров были выходцами с Украины: Никита Хрущев вырос в Донецке и поднялся по политической лестнице в Коммунистической партии Украины, Леонид Брежнев родился и вырос в Днепродзержинске, Константин Черненко был украинцем по национальности — сыном кулаков, которых некогда выслали в Сибирь. Украина была не просто одной из республик СССР, она была самой важной его республикой, уступая только самой России (этого нельзя сказать о Техасе, который был всего лишь маргинальным регионом, населенным маргинальными людьми).

Исторические параллели редко бывают точными и состоятельными. И, несмотря на множество сходств, эти два эпизода нельзя назвать эквивалентными в нравственном отношении: прежде всего, нам не стоит пытаться оценивать события XIX века с точки зрения норм международной политики XXI века. Аннексии территорий — хотя на них довольно часто жаловались, особенно те, кто становился их жертвами — были гораздо более приемлемым явлением в международном политическом климате XIX столетия (и даже первой половины XX века), чем они являются сейчас. Были ли эти эпизоды краж территорий безнравственными в абсолютном смысле? Весьма вероятно, что были. Были ли они в те времена приемлемым и даже в некотором смысле ожидаемым явлением? Да. Мы должны уметь одновременно и критиковать, и понимать, поскольку понимать не значит оправдывать.

Тем не менее, несмотря на эти различия нормативного характера, американские политики и общественность в целом могут и должны обратиться к нашей собственной истории, чтобы понять динамику имперской экспансии. Россия является далеко не первой державой — и далеко не последней — которая смешивает свои, надо полагать, легитимные интересы (такие как защита русскоязычного населения за пределами своих границ) с алчными и экспансионистскими устремлениями. Иногда подобные действия совершаются даже в условиях демократии при повышенном внимании к возможности увеличить уровень поддержки среди избирателей. Так произошло в случае с аннексией Техаса президентом Полком, который предвидел, что этот его шаг существенно повысит его популярность, особенно на его родном Юге. Большинство американцев одобряли Американо-мексиканскую войну — так же как и угрозы Полка начать войну с британцами, которые в 1846 году привели к их отказу от претензий на современные Орегон и Вашингтон. Здесь скрывается очень важный урок. То, что действия той или иной страны могут подвергаться критике за рубежом, вовсе не означает, что они не найдут поддержки внутри нее: аннексия Крыма Владимиром Путиным была с энтузиазмом встречена подавляющим большинством российской общественности. Этот шаг был не менее «популистским», чем политика Полка.

Еще одним весьма неутешительным выводом является то, что региональные державы, будь то зарождающиеся демократии (как в случае с США) или автократии (как в случае с Россией), часто ведут себя до странности одинаково. Они стремятся закрепить сферы влияния. В 1823 году посредством Доктрины Монро США провозгласили все западное полушарие зоной, закрытой для вмешательства европейских государств. В сущности, США объявили о своем праве вето на действия иностранных государств в регионе. В XX веке это право вето неоднократно выливалось в непосредственную военную оккупацию — как в случае с Кубой (дважды, в 1898-1901 годах и в 1906-1909 годах), Доминиканской республикой (дважды в 1916-1924 годах и в 1965-1966 годах) и Гаити (в 1915-1934 годах). Когда непосредственная оккупация начинала казаться слишком неблагоразумной или бесцеремонной, США попросту заставляли местных агентов проводить нужную им политику: Америка вооружала отряды по борьбе с антиправительственными силами (как в Сальвадоре и Никарагуа в 1980-х годах), организовывала военные перевороты (как в Гватемале в 1954 году и Чили в 1973 году) и предпринимала множество других открытых и скрытых мер.

СССР осуществлял точно такой же контроль над Восточной Европой с 1947 по 1989 год, но гораздо более выраженными репрессивными и насильственными методами, особенно в период правления Иосифа Сталина. (На Украине сталинский террор и искусственно вызванный массовый голод начались гораздо раньше, в 1932-1933 годах.) Текущий конфликт на востоке Украины является продолжением попыток России добиться регионального господства — цели, которая возникла задолго до образования СССР. Но Донецк это не Прага и не Вильнюс. Он гораздо больше похож на Тихуану — если бы Тихуану населяли в основном англоговорящие, белые американцы. Трагический подтекст российских планов на Украине не стоит недооценивать, но его необходимо помещать в правильный контекст. Все войны разные, и это в том числе относится к войнам России против европейских государств, преследуемых многоликим призраком российского ирредентизма.