Почему в системе иерархий и формальных правил есть нечто восхитительное

Бюрократия не нравится никому. Тем не менее, бюрократический аппарат неуклонно продолжает расти. Мы чувствуем его влияние во всех сферах нашей жизни. На самом деле бюрократия превратилась в воду, в которой все мы плаваем. Она наполняет наши дни бумажной работой. Бланки для заявлений становятся все длиннее и детальнее. Обыкновенные документы, такие как счета, билеты и членские карты подкрепляются огромным количеством бюрократических бумаг.

Начиная с 19 века, идея о том, что рыночная экономика противостоит правительству и независима от него, использовалась в качестве оправдания экономической политики невмешательства, направленной на уменьшение влияния государства. Тем не менее, она никогда не приводила к поставленной цели, как английский либерализм не привел к сокращению государственного бюрократического аппарата. Вместо этого мы получили постоянно увеличивающийся полк юристов, регистраторов, инспекторов, нотариусов и сотрудников полиции, которые сделали возможной либеральную мечту о мире свободного договора между отдельными людьми. И нет никаких сомнений в том, что поддержание рыночной экономики требует в тысячу раз больше бумажной работы, чем поддержание абсолютистской монархии в стиле Луи XIV.

Я буду называть это эпохой «тотальной бюрократизации». Мне бы хотелось объяснить, почему это так, и в частности рассмотреть идею того, что многие из огульных обвинений, раздающихся в адрес бюрократии, на самом деле в определенном смысле довольно лицемерны. Не заключает ли в себе опыт работы в рамках системы формальных правил и норм и под руководством иерархий безликих чиновников некую скрытую привлекательность?

Существует точка зрения, согласно которой бюрократия разрастается в соответствии с некой извращенной, но при этом неопровержимой внутренней логикой. Аргументы в пользу этой точки зрения звучат следующим образом:  если ради решения той или иной проблемы создается бюрократическая структура, эта структура рано или поздно спровоцирует новые проблемы, которые можно будет решить только бюрократическими средствами. В неформальных университетских беседах об этом иногда говорят как о «создании комитетов для решения проблемы чрезмерного количества комитетов».

Несколько иная версия этого аргумента заключается в том, что, как только создается бюрократический аппарат, он немедленно начинает принимать меры, чтобы сделать себя жизненно необходимым для любого человека, старающегося удержать в своих руках власть, независимо от того, что он намеревается с ней делать. Главный способ добиться этой цели всегда заключается в том, чтобы монополизировать доступ к определенным ключевым типам информации.

Макс Вебер (Max Weber), один из величайших немецких ученых конца 19 и начала 20 века, написал: «Каждая бюрократическая структура стремится увеличить преимущество информированных профессионалов, сохраняя их знания и намерения в тайне… Как можно дольше она скрывает свои знания и действия, оберегая их от критики».

По мнению Вебера, один из побочных эффектов заключается в том, что, как только вы создаете бюрократическую структуру, избавиться от нее становится практически невозможно. Самые ранние бюрократические структуры, о которых нам известно, появились в Месопотамии и Египте, и они продолжали существовать практически без изменений на протяжении нескольких тысяч лет, в течение которых одна династия или правящая элита сменяла другую. Подобным же образом, волны успешных завоевателей не привели к вытеснению китайского чиновничьего аппарата с его бюро, докладами и проверочной системой, которая оставалась на месте независимо от того, кто претендовал на мандат Поднебесной. По мнению Вебера, единственный способ избавиться от укрепившегося бюрократического аппарата — это всех убить, как это сделал Аларих I в Риме или Чингизхан в некоторых областях Ближнего Востока. Если оставить в живых некоторое число функционеров, через несколько лет они уже будут управлять государством.

Второе возможное объяснение заключается в том, что бюрократия становится не просто необходимой для правителей, но обладает настоящей привлекательностью для тех, кому она помогает. Самое простое объяснение привлекательности бюрократических процедур — их безликость. Холодные, безличные бюрократические отношения очень напоминают денежные операции: с одной стороны, они лишены всяких чувств, с другой — они просты, предсказуемы и более или менее одинаковы для всех.

В любом случае кто захочет жить в мире, где все пропитано чувствами? Бюрократическая структура позволяет людям взаимодействовать с другими людьми, не беря на себя массу сложной и утомительной работы. К примеру, вы можете просто положить деньги на кассу и не думать о том, что кассир думает о вашей одежде. Вы просто даете ваше удостоверение личности библиотекарю, которому не нужно объяснять, почему вам так сильно хочется почитать литературу на тему гомосексуализма в поэзии 18 века. Несомненно, в этом есть нечто привлекательное.

Разумеется, существует вероятность того, что все гораздо глубже. Дело не только в том, что безличные отношения, которые нам предлагает бюрократия, удобны: в какой-то степени на них основаны наши идеи рациональности, справедливости и свободы. Представьте себе такой момент в истории человечества, когда новая форма бюрократии вызывала не повсеместное пассивное принятие, а настоящий энтузиазм, даже слепое увлечение, и попробуйте понять, что могло привлекать людей.

 * * *

Одна из причин, по которой Вебер описал бюрократию как воплощение рациональной эффективности, заключается в том, что в Германии того времени бюрократические институты работали по-настоящему хорошо. Вероятнее всего, главным институтом, гордостью и отрадой немецкого государственного аппарата была почтовая служба. В конце 19 века немецкая почтовая служба считалась одним из чудес современного мира. Ее эффективность стала настолько легендарной, что она отбрасывала тень на почтовые службы других стран на протяжении всего 20 века. Многие из величайших достижений того, что мы называем «высоким модернизмом», стали в определенной степени продуктом немецкой почтовой службы. Можно даже утверждать, что многие из самых страшных катастроф 20 века тоже можно сложить к ее ногам.

Чтобы понять, почему это произошло, мы должны разобраться в настоящих истоках современного социального государства, которое, как мы сейчас полагаем — если мы вообще об этом задумываемся — было создано великодушными представителями демократической элиты. На самом деле это абсолютное заблуждение. В Европе большая часть ключевых институтов того, что позже стало называться социальным государством — все, от социального страхования и пенсий до публичных библиотек и государственных поликлиник — изначально были созданы не государством, а профсоюзами, органами самоорганизации населения, кооперативами и партия и организациями рабочих. Многие из них принимали участие в революционном проекте по постепенному созданию социалистических институтов снизу.

В Германии настоящей моделью для этой новой административной структуры любопытным образом оказалась почта, хотя если обратиться к истории почтовой службы, причины этого становятся очевидными. Почтовая служба, в сущности, стала одной из первых попыток применить военные иерархические формы организации в интересах общества. Исторически почтовые службы впервые возникли в рамках организаций армий и империй. Сначала они представляли собой способы передачи докладов и приказов на длинные расстояния, а позже — ключевой способ сохранения единства обширных империй. Именно поэтому известное изречение Геродота о гонцах персидской империи, в распоряжении которых были посты с лошадями, расположенные на примерно равных расстояниях друг от друга, что, по его мнению, позволяло гонцам быстро передавать сообщения — «Ни снег, ни дождь, ни жара, ни мрак ночи не помешают этим курьерам быстро завершить предназначенный им маршрут» — до сих пор украшает главный вход Центрального почтового отделения в Нью-Йорке. В Римской империи действовала сходная система, и большинство армий имели свои системы почтовых гонцов вплоть до 1805 года, когда Наполеон начал применять ручную сигнализацию.

Одной из инноваций 18 и главным образом 19 века в области управления стало превращение того, что некогда было военной системой гонцов, в основу зарождающейся государственной службы, чьей главной задачей было предоставление услуг населению. Сначала это произошло в сфере коммерции, а затем и в других сферах, потому что коммерсанты постепенно начали использовать почту для ведения личной и политической переписки. Вскоре во многих национальных государствах Европы и двух Америк половина правительственного бюджета тратилась на почтовую службу.

Можно даже сказать, что в Германии нация сформировалась именно благодаря почтовой службе. Еще при Священной Римской империи право руководить почтовой службой гонцов внутри территорий империи было пожаловано благородной семье из Милана — позже их звали баронами фон Турн-и-Таксис (один потомок этого рода, согласно легенде, стал изобретателем таксометра, поэтому служба такси была названа именно в его честь). В 1867 году Прусская империя выкупила у баронов Турн-и-Таксис монополию и сделала ее основой для новой немецкой национальной почтовой службы. В течение последующих двух десятилетий неоспоримым признаком того, что новое княжество или земля включались в состав этого разрастающегося национального государства, стало их включение в ареал охвата немецкой почтовой службы.

Удивительная эффективность этой системы стала предметом национальной гордости. Немецкая почтовая служба конца 19 века действительно впечатляла: она могла похвастаться чрезвычайно короткими сроками доставки корреспонденции в крупных городах, а в столице страны действовала целая система пневматических трубок, которые доставляли письма и небольшие посылки на большие расстояния практически мгновенно за счет действия сжатого воздуха. Марк Твен, который провел некоторое время в Берлине в 1891-1892 годах, был настолько впечатлен этой системой, что даже написал одно из своих несатирических эссе под названием «Почтовая служба», в котором он высоко оценил ее удивительную эффективность.

Он стал далеко не единственным иностранцем, пораженным этой системой. Всего за несколько месяцев до начала Русской революции Владимир Ильич Ленин написал: «Один остроумный немецкий социал-демократ 70-х годов прошлого века назвал почту образцом социалистического хозяйства. Это очень верно. Теперь почта есть хозяйство, организованное по типу государственно-капиталистической монополии. Империализм постепенно превращает все тресты в организации подобного типа».

«Все народное хозяйство, организованное как почта, с тем, чтобы техники, надсмотрщики, бухгалтеры, как и все должностные лица, получали жалованье не выше "заработной платы рабочего", под контролем и руководством вооруженного пролетариата — вот наша ближайшая цель».

Так оно и вышло. Моделью для организации Советского Союза стала немецкая почтовая служба.

Мечта о потенциальном будущем рае, формирующемся изнутри почтовой службы, была характерна не только для европейских стран. Только с подъемом корпоративного капитализма после Гражданской войны в США сформировалось нечто напоминающее немецкую модель бюрократического капитализма. И снова формы нового, более свободного и более рационального общества, очевидно, возникали непосредственно внутри структур притеснения. Тогда возник термин «почтализация», уникальный американский термин, обозначающий национализацию (и позже полностью исчезнувший из языка). В то время как Вебер и Ленин писали о немецкой почтовой службе как о модели будущего, американские прогрессивисты утверждали, что даже частные деловые предприятия будут работать гораздо эффективнее, если построить их по образцу немецкой почты, что все основные достижения стали результатом почтализации: в частности они говорили о национализации частных подземных, пригородных и федеральных железных дорог, которые в большинстве крупных городов с тех пор и по сей день остаются в руках государства.

 * * *

Все эти фантазии о почтовой утопии теперь кажутся довольно странными. Сегодня национальные почтовые системы обычно ассоциируются у нас с получением вещей, которых мы стараемся избежать: счета за коммунальные услуги, предупреждения о превышении кредитного лимита, налоговые проверки, просьбы об оказании благотворительной помощи и так далее. И распространенный образ американского почтового работника выглядит все более отталкивающим.

Тем не менее, несмотря на символическую войну, которая велась с почтовой службой, тогда снова стало происходить нечто, удивительно напоминающее страстное увлечение почтовой службой на рубеже веков. Суммировать эту историю можно следующим образом:

1. Новая технология коммуникации уходит корнями в вооруженные силы.

2. Она стремительно распространяется, радикальным образом меняя повседневную жизнь.

3. Она завоевывает репутацию чрезвычайно эффективной технологии.

4. Поскольку она работает в соответствии с нерыночными принципами, ее быстро подхватывают радикалы, увидевшие в ней первые признаки будущего. Некапиталистическая экономическая система уже развивается под оболочкой старой системы.

5. Несмотря на все это, эта технология быстро превращается также в инструмент правительственной слежки и в источник бесконечного количества новых форм рекламы и бумажной работы.

В некотором смысле это отражение истории интернета. Что есть электронная почта, если не гигантская электронная сверхэффективная почтовая служба? Разве она не привела к зарождению новой, удивительно эффективной формы кооперативной экономики, возникшей внутри оболочки капитализма, несмотря на то, что она затопила нас спамом и коммерческими предложениями и позволила правительству шпионить за нами?

Любопытно, что, хотя и почтовая служба, и интернет возникли внутри вооруженных сил, они применяют военные технологии в абсолютно антивоенных целях. В данном случае мы берем минималистические формы действий и коммуникации, типичные для военных систем, и превращаем их в невидимую базу для создания всего, чем они не являются: проектов, мечты, признаний в любви и страсти, художественных излияний, подрывных манифестов и много другого.

Но все это также значит, что бюрократия приходится нам по душе — в наивысшем своем проявлении она освобождает — особенно когда она становится невидимой: когда она становится настолько рациональной и надежной, что мы начинаем воспринимать ее как должное, когда мы отправляемся на ночь в кровать из чисел и просыпаемся в окружении все тех же чисел.

Бюрократия завораживает, если ее воспринимать как представителя вида, который я люблю называть «поэтической технологией» — когда механические формы организации, обычно первоначально военные, могут быть использованы для реализации самых невероятных устремлений: для создания городов из ничего, строительства лестниц на небеса, для того, чтобы заставить пустыню цвести. На протяжении большей части истории человечества такие силы были доступны лишь правителям империй и командующим соперничающих армий, поэтому в данном случае мы можем даже говорить о демократизации деспотизма. Некогда привилегия взмаха руки, который заставлял невидимую армию колес и шестеренок работать так, чтобы воплотить прихоти в реальность, была доступна очень ограниченному числу людей. В современном мире ее можно разделить на миллионы крохотных составляющих и сделать доступной любому человеку, способному написать письмо или щелкнуть выключателем.