Столетие октябрьской революции (названа так в честь даты взятия большевиками власти во имя советов), наверное, активнее отмечали во Франции, чем в России. Причина тому очень проста: после окончания Второй мировой войны, укрепления советской власти и расширения ее сферы влияния акцент на роли Красной армии в победе над нацистской Германией постепенно подменил собой некогда превозносившееся наследие революции 1917 года. Тенденция началась при Сталине, набрала силу при Брежневе и стала при Путине главным источником легитимности России, которая стремится вернуть прежний статус, утерянный после развала коммунистической системы.
Среди множества материалов на данную тему стоит отметить серию репортажей на «Медиапар», которые сегодня доступны в сборнике «Жизни в революции». За чтением этой книги и в частности публикаций Жана-Арно Дерана (Arnault Dérens) и Лорана Жеслена (Laurent Geslin) о Несторе Махно я вновь столкнулся с историческим моментом и персонажем, которые некогда оказали на меня большое влияние. У меня нет ностальгии по исторической эпопее махновщины и ее возможной роли в освободительном движении, а фигура Махно заинтересовала меня с точки зрения ее отношения к современной действительности. Эта действительность касается в основном Украины. Поле деятельности Махно находилось в юго-восточных степях Украины, независимого сегодня государства, с которым Москва вот уже три года ведет войну в стремлении вернуть былую мощь. Стоить отметить, что во время аннексии Крыма одним из трофеев России стал антифашист и анархист Александр Кольченко, который с тех пор гниет вместе с режиссером Олегом Сенцовым в сибирской тюрьме по нелепому обвинению в фашизме и терроризме.
Анархистская эпопея — альтернатива официальной истории
«Власть советам, но без коммунистов». Таким был лозунг основанного Нестором Махно в родном городе Гуляйпольского крестьянского союза. Корреспонденты «Медиапар» обнаружили его на черном транспаранте, который разместили во времена гласности в местном музее рядом с красными флагами времен Второй мировой. Свидетельства очевидцев, отрывки из мемуаров Махно (написаны в годы его ссылки во Франции) и работы историков рисуют лаконичную, но четкую картину того, к чему могут привести столкновения армии мятежников, которая на пике «включала в себя 120 000 человек на территории диаметром в 300 километров с населением в 2-3 миллиона жителей», и оккупационными силами, то есть белой армией Деникина и красной армией Троцкого.
«Во всех местных семьях есть предок, который сражался с анархистами, — говорит Сергей Биливненко из Запорожского университета. — Старики до сих пор помнят, где шли бои и где захоронены погибшие». «Довольно часто мы слышим одни и те же рассказы: это говорит о том, что анархическая эпопея стала своего рода альтернативным мифом по отношению к официальной истории, который сохранился в памяти народа». В Запорожье также живет анархист Александр Лазутин, который уверен, что наследие Махно — единственная идеология, способная дать отпор как украинскому национализму, так и доминированию Москвы. «Анархизм пустил корни в регионах, которые некогда контролировались запорожскими казаками, тогда как царившие в сечи идеалы равенства были переняты осевшим в регионе населением», — уверен он. В свою очередь столяр Сергей Лавченко — один из немногих открытых анархистов в Гуляйполе. Воспользовавшись организованной поездкой в Париж, он отправился на кладбище Пер-Лашез, где ему удалось найти урну с прахом Махно. «Я больше туда не вернусь, это было главное путешествие в жизни», — рассказывает он.
Anarchy in the UKR
В середине ноября там по схожим причинам побывал и украинский писатель Сергей Жадан, который находился проездом в Париже. Во время встречи с читателями в Польской библиотеке он отдал должное румынам, которые некоторое время назад заплатили кладбищу причитавшиеся деньги, чтобы сохранить знаменитую урну. Его книга «Anarchy in the UKR», которая была главной темой встречи и переведена на французский в прошлом году, начинается с рассказа о его собственном путешествии по землям Махно задолго до журналистов «Медиапар». Родившийся в 1974 году в Старобельске (Луганская область) писатель рассказывает прерывистым, страстным, возмущенным и резким тоном о собственных переживаниях во время долгого путешествия по опустошенной природе в обстановке развалившейся промышленности и обедневших людей. Он описывает их без снисходительности и при любой возможности подчеркивает их красоту и человечность. Он прыгает с одного поезда на другой, останавливается в самых невероятных местах, в опустевших вокзальных столовых и обветшалых гостиницах, в красках описывает общий упадок, свидетелем которого был в подростковые и юношеские годы. Его практически лишенный ностальгии горький и критический рассказ подробно останавливается на окружающих, пусть он и не узнает себя в них. Образы представленного им путешествия рисуют поразительную картину постсоветской Украины.
Сергею Жадану не сидится на месте: «Я боюсь скорости, боюсь куда-то ехать, больше этого я боюсь только остановиться». Вместе с товарищем-фотографом они проводят всего три дня в городе, который должен был бы стать объектом целого репортажа, Гуляйполе: «Теплый спокойный городок с сонными улицами — вот она, столица анархо-коммунизма, территория уникальных социально-политических экспериментов».
Местный музей, восстановленная тачанка и даже бар «Нестор» не производят на него впечатления, и он не слишком жалеет о том, что эти инициативы не смогли превратить город «в туристическую Мекку для всех обеспокоенных судьбой анархизма». После критических отзывов автора о безуспешных попытках воспользоваться этой символикой у читателя может возникнуть недовольство, с учетом заявленной темы книги. Как бы то ни было, ему не стоит зацикливаться на этом ощущении. Продолжив чтение, он погрузится в анархизм, каким тот может быть более века спустя после подвигов батьки Махно, под звуки песен «Секс Пистолс» и многих других, на фоне ускоренного развала социализма и в эпоху трений между сторонниками и противниками недавней проевропейской направленности Украины.
«Я действительно хотел бы интересоваться политикой, я хотел бы, чтобы молодежь в моей стране интересовалась политикой, занималась ею, чтобы политика не принадлежала этим старым перепуганным подонкам, которые говорят на митингах о национальном возрождении, но я хочу, чтобы она — эта молодежь — боролась не за власть, я хочу, чтобы она боролась с властью, чтобы она захватывала банки и блокировала обладминистрацию, чтобы она контролировала бюджет и выбрасывала клерков из окон их кабинетов, чтобы она выходила на субботники под черными флагами».
«Сепаратисты» и «проукраинские» граждане
«Anarchy in UKR» вышла в 2005 году, то есть после оранжевой революции. За ее переводом на французский последовал «Луганский дневник»: он появился в конце мая 2014 года, после победы Майдана в Киеве и начала сепаратистского движения в восточных областях Украины, к которым так привязан Жадан. Касательно отношений «сепаратистов» и «проукраински» настроенных граждан (оба этих понятия ставятся в тексте в кавычках), он пишет следующее:
«Мы все удивляемся друг другу, так словно не в одной стране жили все это время, не в одном пространстве находились. Словно нас всех в чем-то обделили, словно нам всем чего-то не хватает. Казалось бы, у нас столько общего, что не должно быть проблем. Но проблема в том, что общего у нас именно столько, сколько и отличного, и об этом так или иначе нужно помнить. По крайней мере для того, чтобы потом не браться за оружие».
Что же до его официальной позиции по событиям на Украине, он ответил следующее в интервью, которое вышло в журнале «Контрпуэн» в июне 2015 года:
«Я был глубоко разочарован западными левыми и не только ими. Левые активисты в целом достаточно странно ведут себя по отношению к этим событиям. Когда я говорю о левых, то не имею в виду Компартию Украины, которая стоит на службе олигархов, но прикрывается псевдосоветской риторикой. Я имею в виду новые коммунистические, социалистические и анархистские движения, в которых царит глубокий разлад. Часть из них были на месте событий и поддержали Майдан. У нас в Харькове анархисты заняли улицы вместе с националистами. Разумеется, они не любили друг друга, но не стали сжимать кулаки, так как понимали, что у них общее дело. Лично я считаю это признаком того, что речь шла о настоящей революции».