В день первого тура выборов президента Украины, перед объявлением результатов экзит-полов, в штабе Владимира Зеленского шел мини-турнир по настольному теннису. С победителем должен был сыграть кандидат. Турнир выиграл корреспондент РБК-Украина, и прежде, чем начать партию, лидеру президентской гонки было предложено сыграть на интервью для издания между первым и вторым туром выборов. Зеленский принял это предложение, и проиграл за теннисным столом. Интервью состоялось в среду, 17 апреля.
Всю президентскую кампанию Зеленского критиковали за закрытость — он предпочитал общаться с избирателями посредством видеообращений, а на многочисленных политических ток-шоу за него отдувались представители штаба. Украинцы не слышали ответов лидера гонки на самые острые вопросы, волнующие общество. Действующий президент Петр Порошенко развернул целую кампанию по поводу необходимости дебатов кандидатов в президенты перед вторым туром, пытаясь вытащить своего конкурента в публичную плоскость. Третью неделю вся страна следит за развитием этого сюжета.
Складывалось впечатление, что Зеленский сознательно избегает предвыборных обещаний, отдав широкую коммуникацию на откуп своей команде. В этой связи весьма показательна ситуация, случившаяся перед началом записи этого интервью. Кандидат в президенты спросил, дадут ли ему текст на согласование. Мы возражали, аргументируя тем, что один из членов его команды, нардеп Сергей Лещенко, подавал законопроект об отмене нормы об обязательном согласовании интервью. «А кто вам сказал, что Лещенко — член нашей команды?» — спросил Зеленский. В ответ на наше удивление, кандидат сказал: «У нас уникальная ситуация, к нам приходят абсолютно разные люди, поддерживают, помогают, спасибо им».
В итоге, текст на согласование мы договорились не отправлять. Также штаб кандидата не запрашивал у редакции темы беседы или приблизительные вопросы. Кроме того, Зеленский согласился дать РБК-Украина еще одно интервью, через полгода, в случае избрания его президентом. Правда, поставил условие — после еще одного турнира по настольному теннису.
РБК-Україна: Вы очень много лет играли в КВН.
Владимир Зеленский: С большим удовольствием.
— Участвовали в турнирах.
— Да.
— А вы никогда не обращали внимания, что в финал выводили определенные команды. Во время карабахского кризиса — «Новые армяне» и «Парни из Баку»…
— Да. Это, кстати, был очень тяжелый момент в зале. Все боялись страшных столкновений. Я просто помню это. У всех этих объединенных игр есть положительная цель. Я думаю, что у АМИКа («Александр Масляков и компания», объединение, которое проводит официальные лиги КВН, — прим. ред.) была положительная цель — объединение. Но это часто приводит к каким-то конфликтам, к сожалению. Особенно все, что касается религиозных вещей, и так далее. Но это было решение АМИК.
— Вы никогда не думали, что это может быть связано с тем, что структура КВН была связана с российской властью, с ФСБ? Вы не чувствовали этого?
— Я, честно говоря, на себе этого не успел прочувствовать, думаю, в силу моих лет. Я был слишком молод, азартен. Для меня самая главная цель была — я хочу выиграть в КВН, я хочу стать победителем, я хочу стать чемпионом. Мы, кстати, были чемпионами в 97-м году. И тоже разделили чемпионство. В силу, кстати, некоторых вещей, о которых вы сказали выше. Нам говорили так: «Ну не может команда из Кривого Рога быть чемпионами». И мы были чемпионами вместе с «Новыми армянами», которые потом основали «Камеди клаб».
А стояла ли за этим политика? Парни, не знаю. Нет этих сведений. Думаю, Александр Васильевич Масляков — достаточно независимая фигура, особенно в те годы был, я так считаю. Все-таки команда от Украины была чемпионом, это уже о чем-то говорит. Потом украинских команд стало все меньше и меньше. Может быть, кто-то там за ним стоял. Не знаю, нет таких данных.
Но главное, и вот в чем у нас большая разница, кстати, и «Квартала», мы прорубили это окно — действительно свободной коммуникации с людьми, без редакторства наших реприз или текстов. Следующий этап был, вы сами знаете, «Лига смеха». Она вообще настолько свободная… Как бы то ни было, как бы далеко мы все не были, и какие бы у нас не были разногласия со многими квнщиками — политические и так далее — в отношении Украины, Крыма… Мы порвали там все отношения по этим позициям, да. Тем не менее, по «Лиге смеха» ребята откровенно говорят: «Ну, конечно, у вас дышится свободой, демократией». Это, конечно, огромная победа демократии в телевидении и действительно свободы слова. И это касается не только «Лиги смеха». Вы же на себе это чувствуете, в журналистике. Свободная журналистика в Украине или свободная журналистика в России? Думаю, тут вы мне можете дать целую лекцию…
— Не приходилось в России работать, слава богу. В связи с тем, что вы сказали, следующий вопрос. Как вы оцениваете вмешательство государства в культурную жизнь? Должно ли, например, государство запрещать въезд русским артистам?
— Смотрите, их же тоже нужно делить. Я понимаю, почему сначала запретили. Потому что была информационная война, очень сложная, однозначно. Была информационная война. И некоторые российские артисты превратились из артистов — взять того же Пореченкова и Охлобыстина — в политиков. Мало того, поехали на Донбасс, стреляли по нашим пацанам. Это катастрофа.
— Эта информационная война, по вашему мнению, закончилась? Или она продолжается?
— Нет, она продолжается. Сейчас просто совершенно другой этап информационной войны. Я считаю, что к этому вопросу нужно подходить избирательно. Почему? Эти люди уже не артисты. Им, конечно, не должен быть разрешен въезд в Украину. Однозначно. Но если мы с вами берем Макара… Извините, что так говорю, — Макаревича, мы знакомы очень близко, и много раз встречались, и говорили про Украину. И, честно говоря, могли с ним выпить по рюмке коньяка. И каждому такому человеку, как Макаревич, стыдно за то, что делает Кремль. Понимаете? Ну как мы можем запрещать таким парням въезд? Или Лия Ахеджакова? Талантливейшая актриса. Им очень сложно.
Да, мы информационно защищаем Украину, и говорим, что Россия — агрессор. А им, таким людям как Макаревич и Ахеджакова, еще сложнее. Ведь они же там, на территории России, и они говорят: Кремль — агрессор, Россия — агрессор, как мы могли, забрали Крым, и что на Донбассе происходит, что это позор. Им тоже очень сложно. Поэтому к таким людям мы должны быть открыты. Для меня они сегодня большие украинцы, я их таковыми считаю. Поэтому — выборочно, список должен быть избирательным. Ко всему в жизни, вы же знаете, надо подходить избирательно. И, отвечая на первую часть вашего вопроса, должно ли правительство вмешиваться в средства массовой информации, — нет, вообще ни в коем случае.
— И в культурную жизнь тоже?
— И в культурную жизнь, вообще нельзя. Но это не тот случай, о котором я сказал, когда они (артисты — прим. ред.) превратились в политиков. Но, в принципе, средства массовой информации должны быть максимально свободными. Единственное, я бы очень мечтал, так как мы с вами одного поля ягоды, скажем так, из одной ниши, я бы очень мечтал, чтобы пресса была независимой экономически, коммерчески. Чтобы ее нельзя было проплачивать — статьи, издания, программки на телевидении. Мы думаем об этом. Думаем с ребятами над законопроектом, чтобы телевидение было свободное. Чтобы они находили не только деньги с рынка. Пока рынок у нас слабый, нет рекламного рынка. Я бы хотел максимально искать западные инвестиции для инвестирования в свободу слова.
— Запрет русских соцсетей, в случае вашего президентства, останется или нет?
— И чего мы добились? Наши начали обходить запрет. Вы это знаете прекрасно. Украинцы обходят. Я этим не пользуюсь. Честно говоря, и до этого не пользовался. Мое мнение: эта ситуация — я ее называю «парковки в Киеве». У меня когда-то забирали машину, а сейчас штрафуют. Не там припарковался, например, — оштрафовали. Ты мне дай парковки, а потом жестко меня наказывай, когда я не выполняю закон. Точно такая история и здесь. Ты дай людям платформу — вот где украинцы, где мы общаемся, где у нас одинаковое мировоззрение — и «хлопни» те.
— Но есть же Фейсбук, Твиттер, Ютуб.
— Вы знаете, значит чего-то недостаточно людям, раз они обходят. А если на тех же Одноклассниках и так далее люди занимаются политикой, занимаются какой-либо агрессией, если там есть свои боты, которые информационно влияют на украинцев, антиукраинские у них лозунги, тогда это уже, ребята, криминал, это другое дело.
В чем вообще наша история, в чем наша проблема? Мы ничего не доносим обществу. Ничего. Мы не объясняем, почему это плохо. Объясни и скажи людям: «Люди, вот вы считаете, что это должно работать после того, что там напечатано и после информационной политики, которую они введут? Это должно работать?». Все общество скажет: «Спасибо, что ты меня спросил». И мало того, что согласятся с закрытием, никто не будет находить обходные пути. Но сначала нужно в любом решении сплотить общество, объяснить why (почему — прим. ред.), предложить модель, а потом закрывать, только так. Но это мое личное мнение.
— Вы говорите о вещах, которые разъединяют и объединяют. Как вы относитесь к декоммунизации? Будет ли она продолжена в случае вашего президентства? Ведь, с одной стороны, есть декоммунизация, с другой стороны, появляются проспекты Степана Бандеры. По вашему мнению, как должно быть?
— В целом, я нормально отношусь к декоммунизации. Общество выбрало, и — нормально. Есть неоспоримые герои. Степан Бандера — герой для какого-то процента украинцев, и это нормально и классно. Это один из тех людей, которые защищали свободу Украины. Но я считаю, что, когда мы такое количество улиц, мостов называем одним и тем же именем — это не совсем правильно. Кстати, дело не в Степане Бандере. Я могу то же самое сказать и о Тарасе Григорьевиче Шевченко. Я очень уважаю его потрясающее творчество. Но мы же с вами должны помнить о героях сегодняшних, о героях искусства, о героях литературы, просто о героях Украины. Почему мы их именами не называем — героев, которые сегодня объединяют Украину? Такой накал в обществе, что нужно делать все возможное, чтобы объединять Украину. Как-то меня спросили, а чего именем Андрея Шевченко не назвали какую-то улицу? Для меня он герой, я, правда, так считаю.
— Потому что у нас улицы называют только через десять лет после смерти.
— А я считаю, что это неправильно. Знаете почему? Я вам объясню. По-разному складывается жизнь у каждого человека. И иногда дети, внуки знаменитых, великих людей покидают нашу страну по тем или иным причинам, уезжают. И даже не знают своих корней, когда-то там жили и уже говорят на другом языке. А герой — он сегодня прославил Украину.
Давайте называть улицы именами людей, которые прославляют нашу страну, современниками. Все будут рады, все будут счастливы. Это колоссально, когда вы делаете что-то, что приносит удовлетворение всем. Ведь когда Кличко побеждал, мы же все были счастливы, правда? Мы все по телеку смотрели эти победы. Это большое удовольствие. И мне кажется, что я бы не игрался с политическими фигурами, я бы не продолжал сегодня это делать. Сегодня у нас один политический герой, а завтра мы с вами узнаем, что он оказался такой-то, такой-то и такой-то, и мы снесем ему памятник. Есть литература и искусство для этого.
— Вы вспомнили о языке. Если вы станете президентом, и Верховная рада примет закон о языке, на котором она сейчас застопорилась, вы его подпишите?
— Смотрите. Во-первых, его надо глубоко изучить. Потом я хочу узнать мнение общества по поводу этого закона.
— Каким образом узнать мнение общества? Референдум?
— Почему референдум? Референдум — это, в принципе, твое ощущение, что ты постоянно разговариваешь с обществом. Это не значит, что для этого нужна целая процедура. Мы сейчас говорим не о глобальных стратегических вещах. Как мы, допустим, создавали программу «Слуги народа», программу нашей партии? Это тоже был референдум. Мы можем с вами назвать это другим словом — разговор с обществом. И у вас сразу целая палитра, и вы видите, как люди реагируют, из каких уголков Украины, на что они смотрят. Любой закон сегодня можно онлайн с живыми людьми проговорить. Ребята, у нас есть тут раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь моментов, таких-то и таких-то. Сказали, посмотрели.
И я думаю, сама Верховная рада не знает ответы на какие-то вопросы, которые беспокоят общество. Это как с медицинской реформой. Это точно такая же история. Принимают медицинскую реформу… Кто вообще спросил у людей, а как мы из села доедем в эту больницу? Потому что теперь скорая помощь не приезжает, а у моего ребенка 39, а даже если 37, и эта бабушка с этой внучкой, у нее сердце хватает, к ней не едет скорая помощь, потому что у нас такая реформа.
Понимаете, ребята, это очень важный момент — говорить с людьми. У нас ни Верховная рада, ни президент, ни премьер-министр не являются акционерами реформ, акционерами этой страны, акционерами Украины. Мы с вами, ну пока я еще не президент, мы все граждане — акционеры Украины. И, пожалуйста, будь добр — со мной обсуждай все.
Почему очень многие реформы, которые получились или не получились в других странах, имели разные отзывы в обществе и некоторые хорошие вещи сразу не принимались, а потом смогли их протолкнуть через десять лет? И потом они поняли — да, правильно, надо было тогда это делать. Потому что не было контакта с людьми. Я могу понять, раньше, у людей прошлого поколения не было всех источников связи с обществом: интернета, телевидения. Сейчас много всего — много журналистики, много блогеров, много всего сейчас можно донести людям. Какая проблема? Открытая платформа, общайтесь с людьми.
Ребята, сегодня мы хотим этот закон, мы хотим защитить украинский язык, и это нормально, это язык этой страны, это государственный украинский язык. Кто-то, в то время, пока вы принимаете закон, какие-то кучки людей рассказывают: «Вы знаете, что там за закон? Вы знаете, что вам всем нельзя будет говорить по-русски, или по-татарски, по-польски, где-то на Закарпатье по-венгерски». Никто ничего не объясняет. Вы понимаете?
— При вас останутся квоты на украинский язык на телевидение и радио?
— Смотрите, я очень хорошо понимаю этот закон. Поэтому у меня есть вопросы к закону, о котором мы говорили. Квоты останутся. Вопрос, какие они должны быть? Даже не так. Там вопрос в регулировании этих квот. Если вы хорошо в этом понимаете, там есть хитрость, дополнение с этими квотами. Вообще: больший процент украинского языка, а дальше — разные языки, потому что там надо давать возможность каждому языку. Потому что у нас реально большое количество людей говорит по-русски. Нельзя у них забрать русскоязычное телевидение. У нас есть люди, которые говорят и на других языках. Понимаете, тут большой вопрос с этими квотами. никто отменять квоты не будет, но есть регулирование…
Те люди, которые принимали этот закон, они не совсем телевизионные специалисты, мягко говоря. Я пояснял госпоже Сюмар (глава комитета парламента по свободе слова Виктория Сюмар, — прим. ред.), мы встречались, что это как раз тот случай с парковками. Я вам объясню, как человек, который руководит большим телевизионным бизнесом, большой налогоплательщик. Если бы вы снизили налоги для всех телевизионных крупных медиа разных компаний, которые долгие годы делали, в силу рынка и в силу отношений в СНГ, материалы на русском языке… Если бы вы пришли к ним и сказали: смотрите, ребята, вот перед вами два фильма. Фильм, который сделан украинском языке — налог 10%. Фильм, который делается на русском языке — оставляем налог какой был.
Вы считаете, что нужны были бы квоты? Я вам отвечу очень быстро. Через год я как бизнесмен и все крупные телевизионные бизнесмены без закона про квоты, без этих палок, перешли бы в основном на украинский язык и всё. Забудьте про государственные деньги. Это же просто, извините меня, это подарки. Что значит государство дает тебе деньги на кино, а ты потом государству не возвращаешь? Почему? Потому что. Это что такое, это государственные деньги, это откуда?
Поэтому, когда у тебя такой подход в целом, что мы должны поднять украинскую культуру, украинское кино, это должно быть модным, мы должны с вами его делать, давайте с вами мирно и спокойно сговоримся. Мне как телевизионщику не нужны государственные дотации, можно было мне просто снизить налог и в этом меня убедить. Я думаю, что в любом вопросе всегда есть этот момент. Говори с обществом, говори с профессионалами и принимай взвешенные решения.
— Как вы технически собираетесь коммуницировать с людьми, чтобы их услышать? Через соцсети?
— Да.
— Вы понимаете, что канал, о котором вы говорите, релевантный для 60% людей?
— А я с вами поборюсь в этом вопросе, поспорю. Знаете почему? Мне не нужна эта статистика. Мне сказали, что к нам не придет на выборы молодежь, и я проиграю. Я про первый тур, я не говорю про результаты всех выборов. Мне сказали, что мы не найдем контакт, потому что Фейсбук и соцсети влияют на шесть процентов общества. Мне сказали, что те люди, которые находятся в соцсетях, более ленивы с точки зрения каких-то изменений, не верят в изменения. Что те же политики так и останутся, и что главная аудитория — телевизионная. Нам много всего сказали. Дальше, что мы сделали? Мы в это не поверили. Мы нашли формат коммуникации с людьми, и от шести-восьми процентов до большого телека. Мы же практически с телевизором не взаимодействовали, ну, очень мало. А знаете почему? Я вам отвечу. Я могу ходить каждый день, меня зовут на какие-то политические программы. Каждый божий день. Не сейчас, это началось очень давно.
А теперь представьте себе: а я не иду. Я вам объясню. Ваше интервью посмотрит миллион. А теперь представьте, если я каждый день буду ходить, и ко всем журналистам? Уважаю всех, не в этом дело — это мой подход, моя информационная политика. Я на это поставил с самого начала. Редкие появления, которые сводят людей вместе, объединяют их. Я хочу, чтобы меня увидели. Это как в старые времена, еще в советское время, все бежали: «Что сегодня? «Семнадцать мгновений весны» или там «Слуга народа». Один раз идет эта серия, в такое-то время, и все об этом знают. Где ее можно посмотреть? Ее можно посмотреть по телевизору. Не важно, есть у тебя дома телевизор или нет. Было так раньше — во дворе садились и смотрели. Ты объединяешь людей. Поэтому, как только люди почувствуют, что с ними говорят, их слышат, и — самое важное — их голос очень сильно влияет на изменения в стране, которые начинаются и с законодательных изменений, поверьте мне…
Что такое ролик со стадионом? Хороший, плохой, я вообще не берусь оценивать, я не занимаюсь оценочной историей. Я был уверен, что будет десять миллионов (просмотров — прим. ред.). Мне сказали: «Вова, будет один». А сейчас четырнадцать. То есть, вот эта коммуникация, я считаю, что это номер один в решении любых вопросов.
Иногда есть какие-то решения в жизни, когда ты знаешь, что они правильные, и знаешь, что общество может отвернуться. Может отвернуться. Это серьезные решения. И тут может быть вопрос: что с этим делать? Но дай людям… Почему мы говорим про Европу, НАТО и про референдум? Когда люди будут готовы, тогда только референдум.
Вы же понимаете — мы выбрали направление в Европу, однозначно, мы хотим быть не совком, мы хотим быть европейским государством, да, да, да. НАТО — класс, безопасность, уровень армии, все понятно. Но я хочу объединить страну. Я буду каждый день записывать видео к восточным регионам Украины и говорить им: смотрите, НАТО — не зверюга, не проглотит вас. Смотрите, что это. Пусть люди думают, пусть начнут читать об этом, пусть начнут изучать.
Если вы поговорите с европейцами, не буду называть их, чтобы не бросить тень, они вступали в НАТО точно в тот момент, когда знали, что очень высокий процент, в некоторых странах восемьдесят процентов было, за НАТО. Потому что вам нужно объединять страну.
— Я вас правильно понял, что если вас изберут президентом, или когда вы станете президентом…
— Если. Давайте если.
— …если вас изберут президентом, то такой же стиль коммуникации, как в предвыборной кампании, вы будете исповедовать и дальше.
— Я бы очень хотел. Мало того, я вам скажу, что в наших планах, я очень хочу, чтобы это сбылось, — электронная страна. Мы изначально от этой идеи, честно говоря, и решили идти в политику, и решили первые шаги коммуницировать именно так, как мы коммуницируем с обществом. Потому что я считаю, что так коммуницировать должны все топовые менеджеры страны. Люди должны в любой момент в телефоне задать вопрос чиновнику. Это не важно, там у него может быть служба, которая смотрит, отвечает, один человек не справится с таким приемом информации. Но, если ты министр инфраструктуры…Я не могу знать, что на такой-то дороге дыра, я не могу знать, но я министр, я дам по шапке любому, в любом регионе, если я буду знать. Я не знаю, ребята, добьемся ли мы всего этого за пять лет, если мы выиграем. За пять лет, потому что это моя позиция — мы приходим на пять лет.
— Владимир, я немножко о другом вас спрашивал. Пресс-конференцию президента Украины Петра Порошенко мы ждали и полтора года…
— Он не вышел?
— …вашу тоже столько же ждать?
— Нет. Парни, я же вам уже объяснил ситуацию. Я вообще открыт. Пресс-конференция, журналисты. У нас был первый тур, вы были? Вы были, мы ж играли.
— Давайте о других проблемах, которые беспокоят общество.
— Давайте.
— Скажите, вы религиозный человек?
— Я?
— Да.
— Вообще, на тему религии… Есть вещи, которые мы никогда не обсуждаем за столом в моей семье. Так меня учил мой отец. Я никогда их ни с кем не обсуждаю. Вопрос религии — номер один. Мы никогда не обсуждаем вещи, которые раскалывают семьи и общество. Я никогда это не делаю. Ни-ког-да. Но я верю в Бога, если про это вопрос.
— Не про это вопрос. Многие президенты Украины, политики были показательно религиозны. Например, они ходили на пасхальные службы в церковь, были трансляции по всем телеканалам, в разные конфессии. Вы будете ходить?
— Я считаю, что это вообще, честно говоря, мое личное дело, мое внутреннее. Но я это транслировать на весь мир, по телевизору, честно говоря, не хотел бы. Потому что мой разговор с Богом я предпочитаю решать тет-а-тет.
— А присягать на Евангелии будете?
— Да, да, естественно. Ну, слушайте, есть вещи, есть традиции, которые никто не хочет нарушать. Закон и традиции нарушать никто не будет. Но есть вещи личные. Кстати, это может будет один из тех немногих моментов, когда я смогу побыть со своей семьей без журналистов, без камер (смеется). Дело не в журналистах, без камер. Ну, не всем надо это, мне кажется. Вы публичный полностью, но есть какие-то личные вещи.
— Поймите нас правильно. Мы, когда сейчас с вами беседуем, отталкиваемся от практики, которая была…
— Да, почему я и по вопросу языка так говорю. Потому что это вторая тема, из-за которой в очень многих компаниях люди ссорились. Вот поэтому я вам так сказал. Я считаю, вот эти сложные моменты — просто коммуницируй с обществом. Не думай, что ты бог и царь, ты за кого-то решаешь. Или божок, знаете, местного совета депутат. Не важно, на каждом уровне чиновник. Поговори. Иногда очень важно, чтобы люди почувствовали участие. Они же как только почувствуют участие, поймут, что они нужны этой стране. Не все измеряется деньгами.
— Вы не боитесь, что вся эта инициатива закончится охлократией?
— По поводу страха я могу вам сказать: я живой человек, мои страхи останутся во мне. Я не могу себе позволить говорить о том, что я боюсь перемен… Я живой человек, я понимаю, что любые перемены несут как плюсы, так и минусы, как в моей жизни, так и в обществе и так далее. Но когда ты боишься, никогда не иди на этот шаг, который я сделал. Все может быть, ребята, все может быть. Но важно, что я хочу остаться собой.
Я не держусь за пост, я не держусь за должность. Поэтому, кстати, один из главных и первых законов, которые ждало общество 28 лет, и мне непонятно, почему его нет, во всем цивилизованном обществе есть закон про импичмент. Я сам иду навстречу. Не мне предлагают депутаты Верховной рады или там какие-то отдельные мужи чиновничьи. Нет, я сам этого хочу. Почему? Потому что есть цивилизованный путь, как убрать человека, который, по мнению общества, стал недостаточно достоин их выбора.
— Кто будет голосовать за этот закон про импичмент?
— Я думаю, депутаты все будут.
— Депутаты нынешнего созыва или будут перевыборы?
— Перевыборы… Смотрите, ребята. С перевыборами, вы же понимаете, что есть определенные законодательные сроки, вы прекрасно в этом ориентируетесь.
— Вы думаете, вы не успеете распустить Раду?
— Я боюсь, что я не успею. Я ломать закон не буду, нарушать закон не буду. Если мы успеем в сроки за шесть месяцев до следующих выборов, когда мы имеем право распустить парламент…
— То есть, если успеете, то распустите?
— Будем думать, да. Но вы же понимаете, что нам это выгодно.
— Есть два выгодополучателя.
— Кто?
— Вы и Петр Порошенко.
— Да, я это понимаю. Но не факт, что это выгодно для Петра Алексеевича.
— Он, в принципе, может зафиксироваться в качестве лидера оппозиции и получить большую фракцию.
— Ну, знаете, он сегодня самый главный лидер, и он в оппозиции к народу Украины. Вот это самое страшное, что есть. Я бы на его месте, — я, слава богу, не на его месте — после такого феерического ответа общества по доверию к президенту, ушел бы из политики. Он человек обеспеченный, он человек богатый, он может унести с собой в памяти те заслуги, которые он сделал для Украины. Я думаю, какие-то вещи оценит, какие-то вещи общество не простит. Я поэтому сказал «я бы на его месте», со своими моральными отношениями. В положительных, порядочных, демократических странах такие люди уходят из политики, просто уходят. И это правильное решение. Я закончу мысль — он богатый человек, он может позволить себе заниматься благотворительностью, большим производством, и так далее. У него много решений в жизни может быть. Поэтому, по поводу роспуска — будем делать согласно закону. Иногда закон вообще помогает принимать решения.
— Не знаешь, как поступить, действуй по закону.
— Это же замечательно. Есть закон. Это удобно.
— Вы будете инициировать уголовное преследование представителей нынешней власти?
— Если они виновны, однозначно. Есть Свинарчуки и так далее, которые грабили нашу армию, поднимали себе деньги на крови ребят. Однозначно. Я думаю, что будет большой ошибкой, если действующий президент будет мешать нам это делать. Огромной ошибкой. Я поэтому вам и сказал, что у них там связи, вы же прекрасно понимаете, разные, толстые и тонкие. Поэтому я считаю, что на его месте я бы ушел из политики.
— Если вы не успеете перезапустить Раду, вы же понимаете, что вы можете столкнуться с ситуацией абсолютно неподконтрольного вам парламента?
— Понимаю. Действовать хочу по закону. Не собираюсь управлять парламентом, потому что это неправильно. Давить на судей или антикоррупционные органы, как это делает действующая власть просто по телефону, я этим заниматься не собираюсь. Мы будем строить государство так, как мы видим, как мы хотим. Только по закону.
Управляемая Рада, неуправляемая Рада… Во-первых, она не должна быть управляемой президентом. Чего вдруг президент должен ею управлять? Это — законодательный орган. Поэтому я, имея президентскую инициативу, могу подавать свои законопроекты, законопроекты своих ребят, своей команды в Верховную раду. Я, как минимум, буду это делать. Честно говоря, я понимаю, что я могу потерять рейтинги, но ведь общество увидит, что я делаю. Все, что я смогу сделать в рамках своих полномочий, общество это увидит. Я думаю, оно должно оценить. У нас есть возможность разобраться с администрацией президента, как минимум. Чем там вообще люди занимаются сейчас? Почему их столько много? Куда уходят такие деньги? Откуда такие бюджетные затраты на администрацию?
— Вы съедете с Банковой?
— Очень хочу. Я сказал своим ребятам — ищите какой-то оупен спейс, какой-то «юнит» интересный… Да, я хочу. А его (здание администрации президента — прим. ред.), если позволит общество, отдал бы какой-то… Не знаю… Не знаю…
— Я не могу понять одну вещь. Вот я вас слушаю, и у меня возникает следующий вопрос: если вы говорите, что вы хотите проводить то, чего хочет общество…
— Я бы хотел.
— …А какой тогда в этом смысл, если вы не сможете провести это через Верховную раду?
— Почему я не смогу?
— А каким образом?
— Хотите я вам объясню?
— Да, хочу. Очень интересно.
— Пожалуйста. Я подаю законопроект про снятие неприкосновенности с депутатов, президента, судей.
— Не снимают.
— Не снимают. Это видят люди?
— Да.
— Все. Дальше я сделаю такое обращение, после которого все эти депутаты увидят встречи с их избирателями. Я не согласен, что они не будут принимать некоторые законы. Я не согласен. Вы знаете, какое у нас общество. А в чем проблема? Я не понимаю.
— Будете давить народным гневом?
— Все перед законом равны. Мы об этом сказали.
— Давайте представим ситуацию. У вас парламентские выборы. Вы заводите фракцию. Вы готовы пойти на коалицию с бывшими «регионалами» Бойко и Медвечуком?
— Нет.
— А с Петром Порошенко?
— Нет.
— То есть, вы будете в оппозиции?
— Почему я буду в оппозиции?
— Потому что, если посчитать последнюю социологию, те, которых мы назвали, набирают около тридцати процентов.
— А сколько последняя социология говорит, сколько наберет партия «Слуга народа»?
— Двадцать пять.
— Это та же социология, которая говорила, что я наберу шесть-десять процентов?
— Нет, это та, которая говорит, что у вас 72 процента (во втором туре — прим. ред.).
— То есть это сейчас? То есть, сейчас мы наберем двадцать пять… Я думаю, что нас с вами вообще удивит появление некоторых партий в новом парламенте, если мы победим.
— Конкретизируйте.
— Нет-нет-нет. Просто они появятся. Люди. Просто появятся. Как и я появился. Просто появятся люди. Я уверен. Ну, чего Вакарчук же там говорил, что он хочет идти?
— Ну, давайте по-честному. Вы же появились не вчера.
— Конечно, ребята, я появился не вчера. Конечно. Так, а Вакарчук, который говорит везде, что он пойдет (в Раду — прим. ред.)?
— Вакарчуку рейтинг показывает полтора процента…
— А был?
— …в силу его неуверенности.
— Да, это проблема его неуверенности. Но я думаю, что они пойдут в Верховную раду, и может быть он сможет там объяснить своим людям, которые его сторонники, что он — демократическая сила. Потом, Гриценко же пойдет? Гриценко пойдет, с Садовым они пойдут. Вот. И потом, я вам скажу, сложный момент вообще, с кем из них объединяться. Я бы хотел, чтобы мы набрали большинство.
— Этого мы и боимся.
— Почему?
— Потому что это — узурпация власти. Вы и президент, и парламент ваш. Мы такое уже видели.
— Такого как я — вы не видели.
— Такого как вы нет, бесспорно. Следующий вопрос: вы общаетесь с главой МВД Арсеном Аваковым?
— Да, иногда.
— Как часто?
— Ну, честно, до последних трех-четырех недель фактически не общался. Пару раз в жизни. Тема моего очень серьезного общения связана с безопасностью. К сожалению, не только моей, но и с безопасностью моей семьи.
— Вам поступают угрозы?
— Да.
— Как вам Арсен Аваков? Вы готовы с ним взаимодействовать? Политический союз сформировать?
— Смотрите, мне пока рано говорить о каких-либо политических союзах. Правда. Сейчас, я считаю, что, честно говоря, полиция и охранная фирма — вот это те две структуры, которые реально контролируют безопасность моей семьи. И я им очень благодарен. И это сейчас не смешно, не шутки, не домыслы. Вы сами видели все эти истории со службой безопасности. Я понимаю, что в службе безопасности полно супер-специалистов, полно нормальных людей. Но есть разные люди, как везде. Поэтому всему этому противостоять я один не способен.
— Арсен Аваков планомерно выступает за переход к парламентской республике…
— Это его давняя идея. Я ее даже читал, когда я не шел в политику. Да, я слышал.
— Вы за какую модель власти выступаете: за президентскую, парламентско-президентскую, парламентскую?
— Ну, мы живем в парламентско-президентской республике.
— Так должно остаться?
— Смотрите, я вообще плохо отношусь к глобальным изменениям главного закона Украины — конституции. Я в принципе к этому плохо отношусь. Парламентская республика в нашей стране — это может быть, в принципе, та же узурпация власти. Все-таки разделение власти, мне кажется, в нашей стране дает этот баланс в обществе.
— Давайте несколько теоретических вопросов. Вот вы стали президентом Украины. Где вы будете жить?
— Где я буду жить?
— Ага.
— А где я должен жить? Я, честно говоря, ребята, не знаю, где я там по этому мандату должен жить.
— Будете пользоваться государственными резиденциями?
— Парни, честно, я же сразу с этого начал… Или я с вами об этом не говорил?
— Это не с нами.
— А, это у нас был наш политический кружок, я говорил, что нам надо делать с некоторыми органами нашей власти. Ребята, пускай в этих резиденциях живут детки какие-то. Я вот не знаю, как это сейчас называется. Декоммунизировали же название пионер-лагерь, правильно? Как-то лагерь отдыха?
— Они как-то сами собой декоммунизировались.
— Да, уже давно. Ну, какие-то лагеря отдыха или какие-то люди, которым это действительно нужно. А вот эти резиденции — я не вижу в них вообще никакого смысла. В итоге, как мы с вами ездим, допустим, в Европе по экскурсиям, и ты видишь эти старые резиденции больших королей. Ну что это сейчас? Это все для экскурсий.
— Президентский кортеж у вас будет? Для него будут перекрывать дороги?
— Нет, смотрите, дороги не будут перекрывать.
— Вы будете стоять в пробках по маршруту следования?
— Я буду точно стоять в пробках. Я не собираюсь перекрывать дороги.
— И светофоры выключать не будут?
— А что должны?
— А как же безопасность?
— Ну, будем с ними говорить. Не знаю, но пробки — это кошмар. Ну почему из-за политиков должны страдать люди? Есть два варианта. Первый. Я перенесу туда резиденцию, где нет пробок. Просто перенесу из Киева. Ну, если я пойму, если мне по безопасности скажут, что так нельзя. Ты тут пришел, куча кланов хотят тебя грохнуть, значит, перенесем за город…
— Виктор Федорович Янукович почти так и сделал.
— Не, ну он же оставил и в центре.
— Появлялся там редко.
— Ну, мы же сейчас говорим не про резиденцию, мы же сейчас говорим про администрацию. Где ты работаешь.
— Да, он там всех принимал (за городом — прим. ред.).
— Слушайте, ребят, хватит меня троллить с Виктором Федоровичем.
— Борт «номер один» останется, или будете летать на рейсовых самолетах?
— Насколько я знаю, там два самолета.
— Три.
— Три? Продать. Ну, конечно, продать к чертовой матери.
— Будете летать на рейсовом самолете?
— Ну, я бы хотел.
— А получится-не получится — уже как Бог даст, да?
— Я бы хотел, правда. Я бы хотел. Ну, хоть два борта можно было б продать? А зачем им три? А кто на них летает?
— По поводу перелетов наши коллеги из программы «Схемы» выяснили, что вы за последние два года часто летали в Тель-Авив, в Женеву и часто с Андреем Богданом. То есть, в места проживания…
— И что, самолет прямо летал в те места проживания?
— …к Коломойскому Игорю Валерьевичу.
— Вот туда самолет прям летит?
— Вы часто встречались с Коломойским?
— Вы мне скажите, когда летал? В политический период я летал?
— Это вы скажите, летали ли вы в политический период.
— Мне кажется, я в политический период точно туда не летал. Может быть, у нас были какие-то выступления. У нас были. И для него тоже были.
— На его день рождения, например?
— Я не был у него на этом дне рожденья.
— А на прошлом?
— А на прошлом да. Мы выступали «Кварталом». Ну, слушайте, ну это нормально. Это работа.
— Вы часто видитесь с Игорем Валерьевичем?
— Нет.
— А вообще общаетесь каким-то образом?
— По бизнесу.
— Только по бизнесу?
— Только по бизнесу.
— Звоники? Мессенджеры? Как это обычно происходит?
— Звонки, мессенджеры использую. Общаемся по бизнесу. Ну, слушайте, ну у нас серьезная компания «Квартал 95». У нас много споров по этому поводу. Дело в том, что мы пытались наладить отношения, общение менеджеров. У нас не очень вышло. Действительно, были там вопросы. Задержки с финансированием и так далее. И эти функции переложены на меня и моего основного партнера Сергея Шефира. Или он, или я — мы общаемся.
— Вы не думаете, что ваши друзья и бывшие коллеги могут стать заложниками этой ситуации? Они же будут выступать на «1+1».
— Я вам скажу честно, мы предложения имели и от канала «Украина» (ТРК «Украина» входит в медиахолдинг Рината Ахметова — прим. ред.), и от каналов холдинга господина Пинчука. Мы только от Петра Алексеевича не имели предложений. Ну, правда, как-то он говорил: «Если что — приходите ко мне». Было, да. Ну, это, наверное, года три-четыре назад. Вот. А почему заложниками? «Квартал 95» может идти на любой канал. Ну, а как? Я просто не пониманию, зачем это делать?
— Сколько, вы говорите, Игорь Валерьевич вам денег должен, как минимум?
— Как минимум должен. Ну, нашей компании должен канал «1+1».
— И как, канал «1+1» рассчитался с вами?
— Нет. Ну не все. Ну как бы, слушайте, ну это ж не про две гривны идет речь. Я могу понять, что у нас с рынком происходит. Мы идем на какие-то все уступки. Где-то снижаем цену, и снижали, особенно после кризиса и так далее. Ничего с этим не сделаешь, ребят. Иногда снижаем, иногда какие-то вещи прощаем. Иногда какие-то вещи остались в столе, скажем так. Ты произвел, а канал сказал: «Не хотим это».
— А кому вы должны, вы тоже прощаете?
— Кому я должен? А я не знаю, кому я должен. Просто я не знаю…
— Вы такого не делаете обычно?
— Я просто не помню, кому я должен. Вы просто так сейчас сказали, врасплох. Я просто обычно ни у кого ничего не беру в долг и так далее. Да, кстати, чему не очень рад телеканал «1+1», но они об этом знают, мы делаем продукт и для «Нового канала» (входит в структуру медиахолдинга Виктора Пинчука — прим. ред.), если вы посмотрите. Я могу вам сказать, и немало. Мало того, телевизионное кино мы делали для канала «Украина». Там какая-то сериальная линейка. Так что работаем.
— То есть с Ахметовым у вас тоже все хорошо?
— Я никогда не общался, честно говоря, с господином Ахметовым. Мы на паре вечеринок здоровались и все. Вот.
— Какие у вас отношения с Валерием Хорошковским?
— Нет отношений. Нет отношений сейчас. Были нормальные отношения. Он был собственником канала «Интер», генеральным продюсером которого был я.
— Вы разошлись?
— Да, мы разошлись.
— Цивилизованно, без конфликтов?
— Я все отдал. Это, кстати, к вопросу «кому-то я должен или нет». У нас все было очень просто, мы делили права в телевизионном продукте, вместе его производя. Ты всегда делишь права с тем, кто финансирует производство. Или вообще у тебя все права забирают. Мы с «1+1» делим права, с «Новым каналом» делим права. С Валерием Ивановичем Хорошковским тоже делили права. В какой-то момент это стало очень неудобно. Это, правда, очень неудобно, надо понять кто saleshouse, кто продает товар, и мы выкупили все наши права.
— Чтобы закончить тему Коломойского. Вы же понимаете, что, как бы там ни было, вас с ним ассоциируют. Даже если это беспочвенно…
— Ну почему беспочвенно? На почве бизнеса — да.
— В политическом плане. Если, допустим, Игорь Валерьевич, прикрываясь вашим именем, будет решать какие-то свои вопросы — в Укрнафте, в судах. Как вы будете на это реагировать?
— Буду с ним разговаривать об этом. Жестко.
— Будете с ним ругаться?
— Будем ругаться. Моим именем прикрываться, слушайте, это невозможно. Я считаю, что это неправильно.
— Смотрите, даже сейчас некоторые эксперты вашей команды уже ходят по международным финансовым организациям. Например, Александр Данилюк и Айварас Абромавичус ходят и говорят, мол, вы договаривайтесь с нами, мы будущие представители этой власти.
— Ну ходят… Смотрите, ребята, у меня нет факта… Я, правда, не понял, как в этом вопросе закрыли тему Коломойского. Я просто не знал, что Данилюк и Абромавичус имеют отношение к Коломойскому…
— При чем здесь Коломойский? Мы говорим об использовании вашего имени.
— А, это следующий этап. А то я думал, что и они.
— Может, и они тоже. Но мы пока не знаем.
— Да все узнают, и я узнаю вместе с вами.
— Так все же, каким образом реагировать на то, когда вашим именем прикрываются?
— Ребят, я все, что могу сделать, я могу их спросить: «Ты что, ходил договаривался?».
— А он скажет, что нет. И пойдет дальше договариваться.
— Договариваться о чем?
— Не знаю. «Приносите мне долю».
— Я считаю так. Если есть факты, что какие-то люди из моей команды куда-то пошли не просто о чем-то бла-бла-бла — потому что бла-бла-бла не только в наших, а во всех командах, очень много на этом рынке бла-бла-бла — а есть факт, что они в силу каких-то договоренностей обвели меня вокруг пальца, к примеру, и на этом украли какие-то деньги, эти люди сядут в тюрьму. Я буду первым, кто будет на этом настаивать.
— В этой связи вопрос: вы готовы брать на себя политическую ответственность? Если у вас в окружении найдут своего Свинарчука, вы уйдете в отставку?
— Я считаю, что президент Порошенко должен был посадить Свинарчука. Он сам посадить не мог, но он должен был выйти и сказать: я прошу, обращаюсь ко всем правоохранительным органам, ко всем там судьям и так далее…
— В отставку вы уйдете?
— Если будет такой как Свинарчук, я считаю, что президент должен уйти в отставку. Он — партнер, это важно. Он партнер со Свинарчуком? Конечно, в отставку и не только, а дальше криминальное разбирательство этого вопроса. Но если в его команде был Свинарчук, и он не знал о том, что он украл, то он должен был Свинарчука посадить. Вы же понимаете, где мы живем и что происходит. Пролезть могут люди.
— Для вас Владимир Путин — враг?
— Конечно.
— Подпишите ли вы закон об амнистии боевиков так называемых «ДНР/ЛНР»?
— Нет.
— Должен ли быть у Донбасса особый статус?
— Я считаю, что нет. Я считаю, что это вообще наша большая история, и нам придется долго выходить из этой криминальной ситуации. Вот здесь, может быть, нам поможет именно информационная война. Я очень надеюсь информационно вернуть этих людей в состояние, что они нужны Украине также, как Украина нужна им, и что они такие же украинцы. Но нужно будет сделать очень много гуманитарных шагов. Много всего.
Вы же понимаете, что поставлен забор. То, что наши политики говорят: построить стену и так далее. Ее выстроили, но не из кирпичей. Ее выстроили еще хуже. Стены вроде как нет, но она информационно страшная. Эти люди на тех территориях, которые не получают пенсии… И то, что мы с ними не говорим — это самое страшное. Одна из идей наших — это отдельный большой европейский медиа-портал, который вещает на русском языке, который показывают во всей Европе, который говорит правдивые вещи и сообщает о событиях в Украине, которые они хотят слышать. Пустить этот импульс, протянуть им руку помощи, сказать: мы вас ждем, смотрите, вы сейчас в заложниках. Вот, что надо говорить. Это наши заложники там.
— Вы же понимаете, что большинство людей, на голоса которых вы опираетесь в первом туре, и которые готовы за вас проголосовать во втором — это не так ваши голоса, как голоса против действующей власти. И вот когда начинают задавать вопросы вашим избирателям по ключевым стратегическим вопросам — НАТО, ЕС, язык и так далее — получается 50 на 50. Сейчас ваша компания строится на том, что вы ничего не обещаете. Вы обещаете принимать решения вместе с народом, но в итоге половина ваших избирателей в вас разочаруется. Вы готовы к тому, что вас будут ненавидеть?
— Ну, это очень неприятно. Я считаю, что человека ненавидят за его поступки.
— Традиция такая у украинского народа — ненавидеть власть. Так получилось.
— Мне кажется, что человека ненавидят за поступки. Если у человека что-то не до конца получается, значит ты либо исправляйся, либо ты не способен, уступи место лучшим. Я не готов пока
— У нас короткий блиц-опрос. Вы выступаете, насколько мы понимаем, за максимальную дерегуляцию, у вас достаточно либеральная программа. Есть вопросы, которые беспокоят многих либералов, представителей демократического общества. Максимально коротко: да или нет, вы за или против. Легализация оружия?
— Нет. Я против легализации оружия. Нельзя на него ответить коротко, объясню почему. Легализация оружия сегодня в Украине, в стране, где идет война, это неправильно, потому что мы прекрасно с вами знаем, сколько оружия…
— Короткоствол для самозащиты, об этом идет речь.
— Это не важно. Я против легализации оружия.
— Легкие наркотики, медицинская марихуана?
— Медицинская марихуана, я считаю, что это нормально, в капельках она продается. Я, кстати, консультировался по этому поводу с Евгением Олеговичем Комаровским.
— Вы за легалайз?
— За легалайз капелек — да.
— Проституция?
— Так это жестко звучит.
— Секс за деньги.
— Секс за деньги? Честно говоря, парни, я думаю, что у нас есть возможность, и я сейчас отвечу на все предыдущие вопросы, сделать Лас-Вегас. Общество было бы не против, и налоги бы платили. Дать возможность какому-то городу, какой-то территории и там все это открыть.
— Кривому Рогу?
— Кривой Рог — город производственников, там не все мужики поймут. Но я думаю, что в принципе нужен отдельный город, где это все можно.
— Игорный бизнес тоже?
— Да, взять все это и перенести туда, дать там возможность. Пожалуйста, там тусите. Это же не закрытая будет территория. Можно этим самым поднять какой-то город, в который никто не приезжает и там — пожалуйста.
— Аборты?
— Ребят, я считаю, что аборт человек выбирает сам, пожалуйста. Я считаю, что запрещать нельзя. Зачем вообще нам с вами проговаривать, что запрещать?
— Потому что в Восточной и Центральной Европе очень часто принимаются законы, которые вызывают общественный резонанс. В Польше, например, были огромные акции протеста, когда хотели запретить аборты.
— Честно говоря, нужно поменьше лезть в свободу человека. Вы же знаете, какая в Англии свобода слова, вы же знаете, как она там регулируется? Они шутя, говорят серьезно, обо всем, когда хотят. Никто им слова не скажет.
— В пятницу могут быть дебаты…
— Наверное, я не знаю.
— …как вы считаете, дебаты изменят мнение украинского народа и его выбор?
— Это мнение украинского народа. Честно говоря, я об этом не думаю. Это выбор людей. Смотрите в чем суть: выбор украинского народа — это не слова. Я хочу еще раз об этом сказать. Это поступки. У кого-то они сделаны, и мы видим итог. Мое мнение четкое: у нас украли пять лет, я так считаю. Я не хочу сейчас никого обзывать, оскорблять, топить в грязи. Просто не хочу. Вот эти пять лет. И на дебатах мы просто увидим двух людей. После того, что было сделано за эти пять лет, я считаю, что я могу вообще молчать. И должен выиграть для того, чтобы дать шанс стране. Если я не справлюсь с этим шансом, я зубами держаться не буду.