UnHerd: кризис института государства лишил Британию боеспособной армии и флота

В год моего рождения была выпущена одна из самых известных песен “Новой волны” всех времен: “Oliver's Army” Элвиса Костелло (Elvis Costello). Написал он ее после поездки в Северную Ирландию во время местной Смуты (этнополитический конфликт между центральными британскими властями и местными республиканскими национальными организациями. — Прим. ИноСМИ). В песне описаны увиденные им простые мальчишки, разгуливающие в военной форме с оружием наперевес — представители рабочего класса, из которых как раз и состоит постоянная армия Соединенного Королевства.

Читайте ИноСМИ в нашем канале в Telegram

Оливер — это о Кромвеле, человеке, который основал то, что стало современной британской армией, а также сыграл печально известную жестокую роль в завоевании Ирландии в 1649—1653 гг. А песня хоть и далека как от занудной военной истории, так и от пафосного патриотизма, она действительно принимает как должное постоянство вооруженных сил: “Армия Оливера никуда не денется”.

Но так ли это? Кризис захлестнул как вербовку в армию Оливера, так и ее ВМС и ВВС. Тори, как сообщается, выводят из эксплуатации два десантных корабля из-за нехватки моряков для управления ими, что критики называют “концом Королевской морской пехоты”. Дела с набором и удержанием личного состава настолько плохи, что недавно военно-морскому флоту пришлось искать кандидата на должность контр-адмирала по подводным лодкам через сервис LinkedIn. А сухопутные войска были вынуждены перевести сотни военнослужащих с линии фронта на комплектование личного состава.

По словам бывшего министра обороны Бена Уоллеса (Ben Wallace), этот дефицит вызван тем, что поколение Z не желает служить. Но почему? Некоторые консерваторы полагают, что виной всему ослабляющие воинственную мужественность вооруженных сил воукизм и феминизм. Однако реальная причина кроется глубже, и ее труднее обратить вспять: длительный, медленный упадок современного государства как основной геополитической единицы.

История вооруженных сил Европы неотделима от развития и охвата тех государств, что ими командуют. Причина очевидна: независимое государство, неспособное правдоподобно угрожать возмездием в случае нападения, вряд ли сможет долго сохранять независимость. Но такие силы не всегда отличались патриотическим характером. В прежние времена солдаты-крестьяне сражались из чувства долга перед феодалом или за деньги.

Идея борьбы за идеальную монархию, напротив, относительно современна и приходится на появление в XVII веке современного национального государства как побочного продукта религиозного конфликта после реформации. Армия Оливера была основана в 1645 году в Англии для борьбы за интересы парламентариев в гражданской войне — серии политических потрясений с религиозным уклоном, кульминацией которых в 1688 году стало принятие конституционной монархии и становление современной Британии. Примерно одновременно с этим, в 1648 году, Вестфальский мирный договор положил конец невообразимо жестокой тридцатилетней войне, породив соглашение, с которого началось современное европейское сообщество суверенных национальных государств.

Такие государства рассматривались как этнические — в том смысле, что они обеспечивали политический движитель для “народа”. И как ни парадоксально, такие “воображаемые сообщества” иногда — по крайней мере отчасти — вызывались к жизни “национальным государством”, которое возникало, чтобы их представлять. Но вопрос о том, что появилось раньше, “народы” или государства, вторичен по отношению к реальности самих политических образований: конкурирующих держав вкупе с вооруженными силами, численность которых быстро росла, даже несмотря на совершенствование тактики и оружия.

Современная история Европы — это история тех самых постоянных армий, национальных государств и “воображаемых сообществ”. Это находит отражение и в истории единственного военного подразделения, сохранившегося от первоначальных сил Кромвеля, — Колдстримской гвардии. То была эпоха имперской экспансии, национального рвения и соперничества великих держав; она достигла катастрофического кризиса в двух мировых войнах ХХ века, когда колдстримцы служили в Европе и на Ближнем Востоке.

Популярная в наше время — особенно в Америке — точка зрения изображает две мировые войны неким щитом таких абстрактных понятий, как “свобода” и “демократия”. Но в то время Европа понимала войны более прозаически — соперничеством между европейскими государствами после Вестфалии и их разрастающимися глобальными империями. Для историка Эй Джей Пи Тейлора (A.J.P. Taylor), например, Первая мировая война была следствием соперничества великих держав с целью определить способ переделать Европу. А вторая, далекая от эпического противостояния добра (союзных держав) и зла (нацистов), была скорее “исполнением на бис Первой”.

Тейлор считает, что Вторая мировая война не сильно отличалась от Первой. Но, оглядываясь на 70 минувших десятилетий, становится ясно, что они изменили все, даже если Тейлор справедливо считал их, по сути, одним и тем же конфликтом. Ибо они положили конец эпохе европейских национальных государств и империй. И настоящим победителем в обеих войнах была Америка — империя, которая доминирует с 1945 года и расходы которой на оборону и военные приоритеты с тех пор управляют Европой под прикрытием “международного порядка, основанного на правилах”.

Таким образом, военная атрофия Великобритании является следствием не столько воукизма или феминизма, сколько этой колонизации Европы Соединенными Штатами, в ходе которой под знаменем “национального самоопределения” на алтаре интересов Америки оказались разрушенные европейские империи. Это стало ясно во время Суэцкого кризиса 1956 года, когда Элвис Костелло был еще совсем малышом. Тогда Великобритания, Франция и Израиль вторглись в Египет, чтобы восстановить контроль над Суэцким каналом, но под давлением Соединенных Штатов тут же отступили. Этот поворотный момент, когда превосходство жесткой силы явно оказалось в руках США, нанес сокрушительный удар по британской самооценке, выявив степень ее военного одряхления.

Последствия затронули и армию Оливера. Томас Фабьянич (Thomas Fabyanic), например, рассказывает, как сразу после Второй мировой войны Британия тратила на оборону около 10% ВВП и выделяла военным львиную долю господдержки и материальных ресурсов. Через полгода после кризиса парламенту была представлена "Белая книга", призывающая отменить воинскую повинность и перейти к полностью добровольческому характеру армии.

С тех пор британская армия после призыва на военную службу испытывает нехватку новобранцев. И по мере ухудшения относительного экономического и военного положения Великобритании наша армия тоже сокращались: медленное увядание снова олицетворяется Колдстримской гвардией, которая сократилась до одного батальона и выполняет в основном церемониальные функции в Лондоне и Виндзорском замке. И европейской обороне на роду написано атрофироваться, раз отсутствие войны по-прежнему обуславливается однополярным миром по-американски (Pax Americana).

Возможно, мы могли бы возразить, что проблема набора в армию возникла лишь потому, что память о политическом порядке умирает дольше самого порядка. Вооруженные силы продолжали функционировать на патриотическом угаре еще долгое время после Суэца и последующего тихого решения отказаться от принципа национального государства. На смену старой Европе патриотических, косвенно этнических “воображаемых сообществ” пришла идея о постнациональных правилах, постэтнической гармонии и максимальном экономическом росте.

Обычно эта идеология преподносится как нечто “современное” и самоочевидно позитивное, но на деле она не выходит за пределы Американской империи. Это образование столь же подходит для управления с помощью правил и “международных судов”, как колониальные администрации, и обладает множеством соответствующих рекомендаций: период мира в Европе с 1945 года близок, например, только периоду пика британского имперского господства с 1815 по 1914 год. Но в тот самый момент, когда принцип национального государства терпит полное поражение в пользу постнационального Pax Americana, ситуация, похоже, снова меняется.

Во-первых, война ХХ века, которую Америка вела с европейскими империями во имя “деколонизации”, возобновляется в форме вызова самому основанию Америки как “колониализму поселенцев”. В более широком смысле американский проект перестал быть благонравным; в результате этого поворота растет враждебность молодой американской элиты ко многим фундаментальным презумпциям национальной жесткой силы, а вместе с ней — и нежелание укреплять границы, вступать в армейские ряды и поддерживать военные авантюры страны за рубежом.

Таким образом, мы видим, что гегемон сталкивается как с внутренними, так и с внешними вызовами — даже несмотря на предложение находящихся под давлением правых сил вообще законсервировать поддержку европейской безопасности. Но что станет в таком случае с этой самой европейской безопасностью и, как следствие, европейским суверенитетом? Ассимилировав гражданский национализм в американском стиле, который и сам сейчас подвергается нападкам, можем ли мы по-прежнему полагаться на молодежь в деле добровольной защиты наших стран? Согласятся ли толпы молодых людей, которые каждые выходные собираются в Лондоне на акции протеста против конфликта в Газе, вступить в британские вооруженные силы из соображений патриотизма?

Трудно сказать. Но вряд ли реально заставить вестфальский европейский суверенитет и европейские народы кануть в пучину международных договоров, одновременно осуждая национальную идентичность и историю как позор, но призывая граждан идти в армию бороться за свою чахнущую страну. Через некоторое время даже самый ненаблюдательный заметит, что дать определение “стране” становится все труднее, не говоря уже о том, “чья” она.

Итак, что же произойдет, если конфликт вернется в Европу, которой управляют сомнительные, ненадежные и в большинстве своем постнациональные элиты в отсутствие благородных обещаний общей идентичности под эгидой патриотизма? Что ж, модель национального государства мертва и возродится разве что в воображении консерваторов, но войны и армии существовали и до этой эпохи. Их просто набирали и оправдывали по-разному, как это было, например, с наемниками, сражавшимися в Италии времен Макиавелли, и феодальными крестьянами, которые были обязаны вооружаться за свой счет и при необходимости выступать под знаменем землевладельца.

Подозреваю, что на практике развал европейской безопасности выглядел бы совокупностью существующих вооруженных сил, воинской повинности и древних форм милитаризма: частные армии, неофеодальные военные обязательства, вооруженные активисты и религиозные группы. Возможно, это уже стало реальностью: на Украине, например, широко обсуждалась роль ЧВК “Вагнер”, равно как и отношения ее руководства с российским правительством.

Подвергаемые нападкам с одной стороны из-за наследия пацифизма, а с другой — из-за консенсуса в пользу диверсификации этнического наследия граждан, пониженного в политической значимости PaxAmericana, "воображаемые сообщества" европейских стран уже не первый день находятся под огнем критики. Теперь же мы рассматриваем как минимум возможность отхода от соответствующей политики. На волне таких изменений скоро назреет вопрос о том, кто будет сражаться и за кого — даже в ныне мирной Европе. Но одним из важных следствий принятого нами постнационального идеала является неспособность апеллировать к национальной идентичности в случае необходимости собрать армию.

В этом вакууме вопрос о том, кто из европейцев в чрезвычайной ситуации согласится отдать свою жизнь — и за что — остается открытым и вызывает глубокую тревогу. Можно только надеяться, что нам и впредь не придется на него отвечать.

Автор статьи: Мэри Харрингтон (Mary Harrington)