Один мой эстонский друг как-то раз сказал мне, что финское телевидение и туалетная бумага внесли такой же вклад в подрыв Советского Союза, как и ядерное сдерживание. Этот человек вырос в Таллине при советской власти, но рос он в пределах досягаемости американских мыльных опер, которые передавали из Хельсинки. То, что Даллас сделал для любителей гламура, контрабандный рулон туалетной бумаги сделал для задниц, страдавших от жесткой советской целлюлозы. Прибалты хорошо понимали, что они потеряли, и поэтому не могли смириться с лишениями коммунистической эпохи.
Кажется, что это было очень давно. Так оно и есть на самом деле. Эпоха после окончания холодной войны длится почти столько же, сколько и сама эта конфронтация. Берлинской стены нет дольше, чем она существовала. Этот период в политическом плане стал определяющим для тех людей, которые в нем выросли, а тем, кто появился на свет позже, он кажется незнакомым и далеким. То поколение, которое сегодня занимает важные посты во власти, хорошо понимает, что это значит — быть «Западом». Но их детям это менее понятно. А для их внуков это ощущение вообще будет расплывчатым и туманным.
Сам термин «Запад» очень часто вызывает путаницу. Его нередко используют для того, чтобы обозначить демократию, цивилизацию и белую расу. Но в контексте стратегического соперничества, в эпицентре которого оказался Берлин, «Запад» стал обозначать лишь одну сторону. И этот ярлык прочно пристал к ней.
Измерение политических достоинств и добродетелей по меридиану дало новый импульс силы неосоветскому стилю государственного управления Владимира Путина и привело к появлению популистских правительств в странах бывшего Варшавского договора. Стремление к усилению собственной власти, наглядно проявляющееся в деятельности польской партии «Закон и справедливость» и националистически настроенного премьер-министра Венгрии Виктора Орбана, придало некую обоснованность идее либерального «западного стиля». Эта идея означает существование гражданских свобод, которые отстаивают независимые суды, свободной прессы, неподконтрольных государству оппозиционных партий и вполне реальную перспективу утраты власти действующими государственными руководителями.
Но эти четкие линии оказались размытыми из-за членства Польши и Венгрии в ЕС. Когда они в 2004 году вступили в Европейский Союз, предполагалось, что эти страны будут придерживаться высочайших стандартов политического плюрализма. Сделка предусматривала реализацию либеральных реформ в обмен на включение в высшую экономическую лигу. Переход в нее должен был стать билетом в один конец. Но сегодня старые члены ЕС встревожены, наблюдая за тем, как восток Евросоюза возвращается к своим дурным привычкам.
Еврокомиссия может пристыдить и наказать тех членов, которые не придерживаются основополагающих ценностей ЕС. Она применила соответствующие положения договора, когда польские власти начали оказывать давление на независимость судебной власти. Однако Еврокомиссия не стала прибегать к имеющимся в ее распоряжении санкциям, таким как удержание финансовых средств и лишение права голоса на саммитах, так как опасается усиления националистического недовольства и дальнейшего отхода Варшавы от ценностей демократии.
Австрия также избежала соответствующего порицания, несмотря на то, что в прошлом месяце в состав ее правящей коалиции вошла крайне правая Австрийская партия свободы. Когда эта партия, уходящая своими корнями в нацистское прошлое, в 2000 году вошла в состав правительства, страны-члены ЕС подвергли Вену остракизму, обвинив ее в узаконивании экстремизма. В то время Австрийская партия свободы находилась за чертой благопристойности. Теперь эта черта сдвинулась.
Лидер этой партии Хайнц-Кристиан Штрахе (Heinz-Christian Strache), ныне занимающий пост вице-канцлера, не является евроскептиком, в отличие от Марин Ле Пен и Найджела Фараджа. Тем не менее, возглавляемая им партия озлоблена на ислам. Однако Австрия является «западным» членом ЕС, и такой неофициальный статус старшинства дает ей привилегии в клубе, который мирится с находящимися на высоких постах ксенофобами.
А теперь поговорим о Дональде Трампе. Американский президент превратил в пародию идею о том, что Запад является светочем нравственности и морального авторитета. Надо сказать, что закон сдерживает его деспотические позывы так, как это не смогли бы сделать более слабые страны. Но это в определенной мере деградация системы, которая сегодня хвастается своей способностью противостоять нападкам злобного маньяка, повсюду расставляющего своих родственников и дружков. Раньше планка у Америки была выше, а сегодня она превратилась в конституционную клептократию.
В такие моменты легко забыть о том, что «западная» модель по-прежнему является лучшим способом организации людей в составе мирных и процветающих сообществ. Люди, живущие в либеральных демократиях, обычно принимают их преимущества как должное. Другие же страны не воспринимают их как данность. Миллионы людей голосуют ногами, переезжая с континента на континент в поисках лучшей жизни. Такое перемещение людских масс льстит демократическим обществам, хотя наша политика редко указывает на это. Понадобилось поколение, чтобы общество отошло от своего идеализма, выразившегося в разрушении Берлинской стены, и начало возводить разводной мост Брексита.
Во времена холодной войны Западу было весьма комфортно от того, что он обладает материальными преимуществами над пребывающим в неволе Востоком. В то время как мой эстонский друг пылал завистью, мы чувствовали себя какими-то особенными, находясь рядом со своими незадачливыми восточными соседями. И хотя нравственные доводы против коммунистических режимов заключались в том, что они душат свободу, их погубил экономический крах. Конечно, это было взаимосвязано. Подавляя инакомыслие, эти режимы транжирили государственные ресурсы. Запрещая свободное предпринимательство, они загоняли его в подполье, а это порождало коррупцию и подрывало власть закона.
Между тем, по обе стороны этого разлома доводы в пользу политического либерализма неотрывно следовали за рыночным капитализмом. Западные интеллектуалы и восточные диссиденты долгие годы молили о демократии, делая это из принципиальных соображений, но жестокая экономика в конечном итоге решила проблему. Тревогу вызывает то, что либерализм не очень-то хорошо умеет одерживать победу силой одних только аргументов, хотя именно так думают его поборники. Его смертного врага фашизм удалось уничтожить не дебатами и не экономической гонкой. Его искоренили в ходе начатой фашистами кровавой борьбы не на жизнь, а на смерть.
Сейчас, когда в самом сердце демократии поднимают головы антилиберальные силы, либералы не находят доводов в защиту своего дела, что очень сильно пугает. Сегодня нет восточного блока, который завистливо смотрит на нас из-за своего забора, подтверждая превосходство наших методов. Все заборы снесены, а к тем, кого мы когда-то жалели, теперь относятся как к непрошеным гостям, крадущим наши скудные ресурсы. И хотя Британия, США и Западная Европа по-прежнему считаются самыми богатыми местами на Земле, миллионы живущих там людей не воспринимают это как благо и счастливый дар. Они чувствуют себя незащищенными, обманутыми и лишенными законных прав.
Мы по-прежнему делаем лучшие телевизоры и туалетную бумагу. Но они никогда не были неопровержимыми доводами в пользу либеральной демократии. Это была реклама некоего продукта, называемого Западом. Но этот продукт, продаваемый на тех же условиях, сегодня уже не существует.