«Россия, Россия и опять Россия, три четверти вопросов о России», — рассказывал мне после пресс-конференции МОК, проходившей еще до начала Игр, один иностранный корреспондент. Официально российской команды здесь нет, а есть только 168 спортсменов, выступающих в Пхенчхане под олимпийским флагом. Споры о том, сколько россиян смогут принять участие в состязаниях, продолжались до самого последнего момента. Часть спортсменов, которых оправдал Арбитражный суд в Лозанне, требовала, чтобы МОК позволил им выступить в Корее. Отрицательный ответ они услышали уже в тот день, когда зажегся олимпийский огонь.
После лыжного спринта российские журналисты «поймали» Юстину Ковальчик (Justyna Kowalczyk). Они знают, что полька питает к россиянам слабость, и надеялись, что она вступится за отстраненных от Игр спортсменов. «Большой бизнес и политика — это угроза для спорта», — заявила она дипломатично. Ясно одно: россияне испытывают огромное чувство несправедливости. «Допинг принимают все, а наказывают только нас», — говорят они. Я не буду развивать здесь полемику, однако, есть разница между тем, когда спортсмены принимают запрещенные препараты в индивидуальном порядке (даже если это повсеместное явление), и тем, когда они занимаются этим с согласия государства и при его поддержке. Но, кажется, этот аргумент россиян не убеждает.
Многие россияне гордятся СССР и с нежностью вспоминают о нем по нескольким причинам. В те времена их хоккейная сборная была олимпийским гегемоном: в 1956-1988 годах (от Кортина д'Ампеццо до Калгари), она выиграла семь турниров из девяти. Потом была победа сборной Содружества Независимых Государств в Альбервиле. На этом все закончилось. В Пхенчхане российские хоккеисты проиграли словакам, хотя сначала вели со счетом 2:0. Коллега, присутствовавший на том матче, рассказывал, что у команды явственно проявляется синдром осажденной крепости. Когда он не стал брать наушники, в которых звучал перевод на английский, российский тренер и его помощники посмотрели на него с подозрением: «Что такое: чужак, а по-русски понимает?»
Описывая все это, я не хочу никого обидеть. Если такая огромная страна, а тем более наш сосед, испытывает настолько жгучее чувство несправедливости и считает, что оказалась в международной изоляции, это, скорее, не вызывает улыбку, а пугает.