В среду во Франции произошло два поразительных события. Первое состояло в том, что президент республики возглавил траурную церемонию по подполковнику Бельтраму (Beltrame), полицейскому, который предложил себя в обмен на заложника в супермаркете в Требе на прошлой неделе. В другом месте в Париже проходил молчаливый марш мимо дома Мирей Нолл (Mirelle Knoll). Будучи девочкой в 1942 году, мадам Нолл едва ускользнула от французской полиции и избежала поезда в Освенцим. На прошлых выходных останки 85-летней женщины, которая была прикована к инвалидному креслу, были найдены в ее парижской квартире. Ей нанесли ножевые ранения и сожгли. Мадам Нолл, страдавшая от болезни Паркинсона, по-видимому, рассказывала до этого полиции о соседе, который угрожал «сжечь ее». И вот огонь, в который не попала девятилетняя Мирей в Освенциме, свел с ней счеты семь десятилетий спустя в мультикультурной, разнообразной Франции 21 века.
Что нам обо всем этом думать? Это зависит от того, что нам дозволяется знать. В связи с гибелью мадам Нолл возникло некоторое возмущение (не в последнюю очередь из-за схожего убийства 66-летней Сары Халими (Sarah Halimi) в прошлом году), и его охарактеризовали как акт «антисемитизма». Но надо порыться в англоязычной прессе, чтобы понять, какой антисемит мог нанести еврейской бабушке 11 ножевых ран, а затем сжечь ее тело. Он был членом Национального фронта (партия французских крайне правых, прим. ред.)? Или «Моментум»?
Прочтите репортаж об этом на «Скай», и все, что вы узнаете, ограничится: «Двум мужчинам, в том числе соседу, было предъявлено обвинение в убийстве 85-летней женщины». Но если вы пороетесь в других изданиях во Франции, то вы сможете осмыслить сделанное мной ранее упоминание о новом «разнообразии» и «плюрализме» во Франции.
То же самое и с убийцей Арно Бельтрама. После убийства подполковник Бельтрам стал воплощением лучших представителей своей страны. Слова «храбрый», «героический» используются слишком часто, но в своей чистейшей, нетронутой форме они применимы к этому сыну Франции. Но что мы знаем, что мы слышим о человеке, перерезавшем ему горло и застрелившем его? Нападавший — заявивший о своей принадлежности к ИГИЛ (организация признана террористической и запрещена в РФ, — прим. ред.) — убил в общей сложности четырех человек. И лишь в некоторых новостных сюжетах нам сообщают какие-либо подробности об этом человеке. Очевидно, его звали Редуан Лакдим (Redouane Lakdim). Ему было 26 лет, он родился в Марокко, но стал гражданином Франции, где основной его вклад в жизнь государства состоял из мелкого криминала и джихадизма.
Что нам думать или говорить об этом?
На данный момент мы можем сожалеть об убийстве 85-летней женщины, пережившей Холокост, и восхвалять героизм Арно Бельтрама, но не воздадим должное уважение жертвам, пытаясь выяснить какую-то информацию об их убийцах, что стало причиной их преступлений, какие взгляды, к каким выводам мы можем в результате прийти. Сделать это — значит нарушить одну из самых жестких догм современности. Мы можем соболезновать. Можем говорить людям, что мы соболезнуем. Но кто решится сделать нечто большее? Я формулирую вопрос «что мы можем об этом подумать» по весьма конкретной причине: именно этот вопрос граждане свободных стран должны внимательно обдумать. В результате ряда официальных и неофициальных правительственных директив, выпущенных в последние месяцы по всей Европе, сейчас разворачиваются дискуссии на тему образования широкой общественности.
Социальные сети — особенно Фейсбук и Твиттер — в последние несколько месяцев начали «скоблить» свои платформы. Пристыженные разоблачениями, появившимися в традиционных СМИ, они столкнулись также с угрозами об усилении ответственности, звучащими со стороны правительств и агентств безопасности. Поэтому платформы, позволявшие в течение многих лет террористическим группировкам, таким как Хезболла, безнаказанно вести свою пропаганду, теперь пытаются выработать новый, более высокий стандарт. К сожалению, система, которую они пытаются укрепить, — это стандарт, основанный на зыбкой почве, который я ранее называл «Роулиизмом» — по фамилии бывшего помощника комиссара городской полиции. Как я писал здесь недавно:
Именно он месяц назад выразил мысль, что Великобритания может столкнуться со столь же противоречивым вызовом: исламистским экстремизмом с одной стороны и крайне правым — с другой. Кажется, что для поддержки баланса между ними на данный момент должно быть проведено моральное равенство между мусульманами, которые организуют взрывы, и немусульманами, которые этого не делают …между мусульманами, которые призывают к убийству, и немусульманами, которые этого не делают.
Ранее в этом году бывший основатель Лиги английской обороны Томми Роббинсон (Tommy Robbinson) был лишен возможности пользоваться Твиттером за публикацию твита со статистикой о бандах насильников — об этом много говорили в последнее время в новостях. В самом деле, если мы не собираемся пересылать друг другу по социальным сетям исключительно фотографии кошечек, то обсуждение массовых изнасилований детей в стране, казалось бы, является вполне законным делом. Только на этой неделе была приговорена очередная банда — на сей раз снова в Оксфорде. Произнести одно только словосочетание «банда насильников» или «банда педофилов» — уже само по себе эвфемизм. Это лживое и намеренно сбивающее с толку определение для «азиатских банд насильников». Однако в наше время трудно понять, что можно говорить, а что — нельзя. «Мусульманские банды насильников» или «пакистанские банды насильников» — это, возможно, точные выражения, но они создадут целое море проблем, в том числе, осуждение в социальных сетях. В последнее время читатели рассказывали мне, как блокировались их аккаунты в Фейсбуке за одну лишь публикацию моей статьи на тему «Роулиизма». «Банды насильников» — это, безусловно, запрещенный термин.
Так и получается, что любой человек, интересующийся чем-то, помимо печали в связи с последними жертвами изнасилований, и, к примеру, недоумевающий по поводу характеристики последней оксфордской банды (не является ли это, например, заурядной загадкой в стиле инспектора Морса), должен делать выводы самостоятельно. Ему, может быть, повезет, и он увидит фотографию в репортаже Би-Би-Си. А, может, и не повезет. И тем больше ему будет казаться — во Франции, Великобритании и любой другой стране — что есть надежда, что мы не будем делать никаких выводов. Разумеется, нам поможет постоянное уменьшение количества людей.
Как это бывает, статистика Томми Роббинсона была заблокирована мусульманским исследовательским центром «Квиллиам» (Quilliam). В их ключевом докладе от декабря выяснилось: «Блокировка твиттер-аккаунта Томми Робинсона за это утверждение поднимает удивительный современный вопрос. Возможно ли, что существуют факты, которые могут произносить одни, и которые запрещены другим? Может ли дело быть в том, что из-за определенных расовых и религиозных характеристик факты, о которых сообщает один человек, — это доказательство предрассудков другого человека? Это вопрос, на который Твиттер дал ясный ответ. И этот ответ утвердительный.
К среде, 28 марта, Робинсон (у которого — почти полмиллиона пользователей в Твиттере) был навсегда заблокирован в этой социальной сети без объяснения причин. Разумеется, Твиттер — это частная корпорация и может делать все, что ей вздумается, хотя многие пользователи удивятся тому, насколько эта платформа перестала быть свободной и аполитичной. Но вот в чем проблема. И с ней я сталкиваюсь повсюду на нашем континенте.
В Германии друзья и читатели говорят мне, что они учатся заново читать ежедневную прессу. Когда в новостях пишут: «Человек убит другим человеком», например, и не указывается никаких имен и других идентифицирующих характеристик, люди догадываются — и попадают в точку — что преступником является, вероятно, человек из числа мигрантов. На данный момент до сих пор сообщается о серьезных преступлениях, но было принято решение, что общественность о них информировать не следует. Разумеется, если бы вам нужно было сообщить о них или поразмышлять о них в социальных сетях, то вы рисковали бы лишиться доступа к этой платформе. Так что в СМИ толку немного. Как и в социальных сетях.
В этой ситуации как мы можем относиться к таким проблемам, как банды педофилов? Сообщества, из которых происходят преступники, не хотят решать эту проблему. Основная часть общества и политика уже не раз проявили свое нежелание и неспособность сделать нечто большее, чем создание комиссий и постоянные исследования проблем. А передача информации теперь усложнилась (а, возможно, в ближайшем будущем станет совершенно невозможна). Платформы социальных сетей скажут, что факты сообщаются с выражением ненависти. Но трудно понять, как именно можно сообщить о банде, которая, не стесняясь, насилует детей.