Очевидное похищение и вероятное убийство видного саудовского журналиста Джамала Хашогги, произошедшее 2 октября в саудовском консульстве в Стамбуле, сорвало с наследного принца Саудовской Аравии Мухамменда ибн Салмана маску реформатора, обнажив миру его уродливый лик деспота. При этом осталось практически незамеченным, как этот скандал в очередной раз подчеркнул историческое соперничество Турции и Саудовской Аравии.
Раскол коренится в том, что страны развивались по разным историческим траекториям, исповедуют различные трактовки суннитского ислама и имеют противоположные взгляды на современный Ближний Восток. Если нынешний кризис и заставит немусульманский мир встать на чью-либо сторону, то выбор предстоит нетрудный: свои изъяны есть у обоих, но с учетом их истории и планов на будущее, международной поддержки заслуживает лишь один из соперников.
Истоки этого противостояния ведут в 18-й век. Тогда бóльшая часть того, что мы сейчас зовем Ближним Востоком, включая пригодные для жизни части Аравийского полуострова, принадлежала Османской империи. Управлялась эта обширная территория из Стамбула — его в те времена еще звали Константинополь — а ведущую роль в ней играла многонациональная элита, в которой преобладали турки и балканские мусульмане, главным образом, бошняки и албанцы. Регион Хиджаз, западная часть Аравийского полуострова, куда входят священные города Мекка и Медина, может, и чтился по религиозным соображениям, но это была глубинка, прозябающая в политической и культурной безвестности.
В 1740-х годах из центральной, наиболее изолированной части Аравийского полуострова, называемой Неджд, явился богослов по имени Мухаммад ибн Абд аль-Ваххаб с пламенным призывом воскресить «истинный ислам». Он возродил ханбалитский мазхаб, самую догматическую из четырех канонических школ суннитского ислама, и со всей страстью он обрушился на мусульман-«отступников» — главным образом шиитов, но и часть суннитов тоже, например, тех же османов. Последних он обвинил в разного рода «нововведениях» — в христианстве этому термину примерно соответствует «ересь» — включая суфийский мистицизм и идолопоклонничество.
В следующий раз беспорядки в Хиджазе разразились в 1856 году, когда османы — не без влияния своих британских союзников — пошли на очередное еретическое «новшество», запретив работорговлю, а ведь она была прибыльным делом, связывая африканский берег и аравийский город Джидда. Пойдя на поводу у разгневанных работорговцев, правитель Мекки Абд аль-Мутталиб объявил турок неверными, а пролитие их крови — законным. Как известно из летописей государственного деятеля Османской империи Ахмеда Джевдет-паши, к «грехам» турок относилось «дозволение женщинам не покрывать свои тела, жить отдельно от отцов или мужей и получать развод».
Нововведения эти появились во времена Танзимата, великого реформистского движения в середине XIX века, когда в Османскую империю проникли многие нормы и институты Запада. В конечном счете, Танзимат преобразовал Османскую империю в конституционную монархию с избираемым парламентом — в Саудовской Аравии, остающейся абсолютной монархией и по сей день, такое немыслимо даже сегодня. Впоследствии это привело к появлению современной Турецкой республики, где нормой стало светское право, женщины получили равноправие и начался рост демократии.
Принято считать, что сегодня турецкая демократия переживает мрачные времена: религиозной реакцией на издержки секуляризма во французском стиле президент Реджеп Тайип Эрдоган воспользовался для насаждения своего безудержного авторитарного популизма. В начале 21-го века «турецкая модель» — а именно ее, казалось, олицетворяла партия Эрдогана —многих мусульман, включая меня, прельщала своим синтезом ислама и либеральной демократии. Однако за последние пять лет эта модель стремительно развалилась, а Турция превратилось в страну, где журналистов сажают за решетку, а противников властей растаптывают, насаждая ненависть, паранойю и новый культ личности, который я называю «эрдоганизмом».
Несмотря ни на что, Эрдоган и его собратья-исламисты остаются именно турецкими исламистами — хотя по сравнению с саудовской элитой они и действуют в более современных рамках, придерживаясь более мягкой трактовки суннитского ислама. Это обстоятельство проливает свет на два важных политических спора, разгоревшихся между Анкарой и Эр-Риядом.
Первый из них касается Ирана. Саудиты выступают за создание единого суннитского фронта против Ирана — ненависть к «равафидам» (уничижительное прозвище шиитов) глубоко укоренилась в ваххабизме. И хотя их воинственность Вашингтону и Израилю — у которых свои причины для соперничества с Ираном — может показаться бальзамом на душу, она может подстегнуть по всему региону опасное сектантство, уже приведшее к кровопролитной гражданской войне в Йемене.
Турция же, вопреки своим давним разногласиям с Ираном из-за гражданской войны в Сирии, своим врагом его так и не объявила и никаких антишиитских настроений не подогревала. «Моя религия — это не религия суннитов или шиитов. Моя религия — ислам», — не раз подчеркивал Эрдоган. Это правильный подход к региону, где сектантства должно стать лишь меньше, но никак не больше. Эрдоган полагает, что лучший способ одолеть дестабилизирующее влияние Ирана — это дипломатия образца бывшего президента США Барака Обамы, а не угрозы и агрессия.
Второй принципиальный спор между Анкарой и Эр-Риядом касается «Братьев-мусульман» (запрещенной в России террористической организации — прим.ред) — основной исламистской политической партии Египта, имеющей филиалы по всему региону. Эр-Рияд «Братьев-мусульман» осуждает, считая террористической организацией — и потому поддержал жестокий военный переворот 2013 года, лишивший «братьев» власти. Анкара, в свою очередь, переворот осудила и встала именно на сторону «братьев», превратив Стамбул в новую столицей арабских диссидентов: особенно тех, кто поддерживает «братьев».
Важно правильно понимать, кто где стоит в этом споре. «Братья-мусульмане» — политическая партия, своей конечной целью имеющая исламское право или шариат — вызывает закономерную озабоченность среди светских арабов. Саудовая Аравия же не только уже установила у себя жесточайшую форму шариата, но и поддерживает по всему региону салафистские движения, отличающиеся еще более реакционными взглядами на такие вопросы как права женщин, даже по сравнению с «Братьями-мусульманами».
На самом же деле, беспокойство Саудовской Аравии из-за «Братьев-мусульман» скорее политическое: народное исламистское движение, отрицающее абсолютизм, считается угрозой. А коли так, то его надо подавить силой — этот аргумент опять же приглянулся западным ястребам, пусть и по другим причинам. История учит, однако, что террористические ячейки тех же «братьев» появляются как раз как следствие жестоких репрессий со стороны арабских деспотов. По мнению ряда экспертов, включая Шади Хамида (знаток Ближнего Востока из Брукингского института, автор и соавтор ряда книг о регионе, включая книгу «Исламская исключительность: как борьба за ислам меняет мир», прим. перев.), единственный способ установить в арабском мире демократию — это «нормализовать исламистские партии».
Тот же аргумент приводят сами турецкие исламисты, сплотившиеся вокруг привыкшего к выборной демократии Эрдогана — и совершенно справедливо. При этом они должны понимать, что демократия сама по себе ничего не значит, если понимать под ней тиранию большинство — а именно таков, похоже, их подход в современной Турции. Чтобы добиться успеха, им следует взять за образец гораздо более светлый пример Туниса, где исламисты и сторонники светской власти смогли найти общий язык и создать либеральную конституцию.
Саудовской Аравии же в проведении реформ следует опираться на опыт умеренных конституционных монархий региона, например, Иордании и Марокко — которые свободнее большинства арабских государств. Наследный принц Саудовской Аравии Мухаммед ибн Салман, попытавшийся, было, очаровать Запад народными реформами, такими как разрешение женщинам водить автомобиль, должен понимать, что современность требует не только косметических перемен в обществе, но и некоторой меры политической свободы. А это значит — не расправляться со своими критиками самым беспардонным образом.