24 мая на большой сцене Польского театра в Варшаве состоится премьера пушкинского «Бориса Годунова» в постановке Петера Штайна (Peter Stein). Главную роль исполнит Анджей Северын (Andrzej Seweryn), который рассказывает о работе с этим режиссером и о звучании драмы в современном контексте. Мы встречаемся в кабинете директора Польского театра.
Onet.pl: Связано ли то, что Вы ставите «Бориса Годунова» именно сейчас, с какими-то современными событиями?
Анджей Северын: Вы спрашиваете, почему мы взялись именно за этот текст? Ни Петер, ни я не занимались размышлениями о том, какую же выбрать пьесу, чтобы рассказать со сцены о Схетыне (Grzegorz Schetyna) (председатель крупнейшей польской оппозиционной партии, — прим.пер.), Качиньском (Jarosław Kaczyński) (председатель польской правящей партии, — прим.пер.), Трампе, экологах или Путине. Мы мыслим иначе. «Свадьба», «Дядя Ваня», «Король», то есть спектакли, которые идут в Польском театре, отсылают к реалиям сегодняшнего дня, но это не единственный критерий, которым мы руководствуемся. Часто мне кажется, что современность видит свое отражение в постановках вне зависимости от намерения режиссера, что она «догоняет» театральное искусство, а не наоборот.
Что касается Петра Штайна, то я хотел привлечь его к работе в нашем театре с тех пор, как занял пост директора. Мы встретились восемь лет назад в Лиссабоне. Он считает, что мы собирались ставить «Смерть Дантона» Георга Бюхнера, а мне кажется, что «Парк» Бото Штрауса. Видите, как бывает с памятью. Тогда мы не нашли денег, а сейчас благодаря договору о совместном финансировании Польского театра, который подписали министр культуры Петр Глинский (Piotr Gliński) и глава Мазовецкого воеводства Адам Струзик (Adam Struzik), мы их получили и смогли пригласить Петера в Варшаву. «Бориса Годунова» предложил он.
— Какой была основная концепция?
— (Отходит от стола, берет папку, листает сценарий, читает.) 12 марта 2019 года, первая репетиция. Петер говорит: «Произведение написано белым стихом, в нем нет фальшивой поэтичности, здесь все сказано прямо. Моя задача — оживить текст. Единственная режиссерская задумка — образ убитого мальчика, возносящегося в воздух». Это все, что я записал, а я стараюсь фиксировать идеи таких режиссеров, как Штайн, максимально подробно. Он не говорит «за» или «против» кого этот спектакль, единственная его цель — как можно лучше донести мысль автора до нашей аудитории.
— В произведении Пушкина Борис Годунов отличается от реальной фигуры царя, правившего на рубеже XVI-XVII веков.
— Некоторые историки говорят даже, что он никого не убивал. В драме Пушкина это человек, который говорит сам о себе: «Я подданным рожден». Позже оказывается, что ему хватает способностей стать царем. Он был советником предыдущего правителя, принимал от его имени все важнейшие решения, а потом организовал убийство царевича Дмитрия, чтобы тот не мешал ему взять власть в свои руки.
Годунов, однако, оказался чувствительным человеком, способным испытывать угрызения совести. Рассказ о Путине из этого бы не получился: ничто не указывает на то, что его мучает совесть, хотя, по всей видимости, он приложил руку к смерти многих людей. Для Годунова ситуация оказывается сложной, он даже размышляет, следует ли ему вообще вступать на трон. Можно ли счесть это просто политической тактикой? Не знаю. Народ, бояре, священники, патриарх умоляют его взять на себя эту миссию, и в итоге он соглашается. В течение 13 лет Годунов вполне неплохо справляется со своими обязанностями, но потом начинает чувствовать, что больше не может: все это время каждую ночь его мучила совесть. Кроме того, оказывается, что убитый ребенок стал объектом культа: он возвращает людям зрение. Об этом Годунову рассказывает патриарх. Царь понимает, что столкнулся с двойной проблемой: он убил не просто претендента на трон, но и святого.
— Тема совести связывает разных персонажей. Пушкин вкладывает в уста отца Пимена следующий рассказ: «Царь Иоанн искал успокоенья / В подобии монашеских трудов / Его дворец, любимцев гордых полный / Монастыря вид новый принимал / Кромешники в тафьях и власяницах / Послушными являлись чернецами / А грозный царь игуменом смиренным». Об этом мечтает Годунов.
— Он восхищается как Иваном Грозным, так и его предшественником Иваном III. Что касается религиозного аспекта, то здесь нельзя не упомянуть о том, что Годунов, до того, как он решил вступить на трон, находился в монастыре. Оттуда он вышел царем, там он принял это решение. Народ, как описывает Пушкин в своем произведении, его поддержал.
— Весь мир живет сейчас финалом сериала «Игра престолов», где размышлениям на тему власти предается Джон Сноу, а в пушкинской драме в такой роли предстает Годунов. На современной политической сцене похожие примеры обнаружить было бы сложно.
— Угрызения совести убивают Бориса Годунова. Если мы возьмем политиков начиная с Юлия Цезаря и заканчивая Сталиным или, например, сирийским лидером Асадом, мы не найдем такого человека, который бы умер по этой причине, поэтому пьесу нельзя назвать ни остроактуальной, ни отсылающей к неким реальным фигурам. Проблема власти имеет не только современный аспект, она касается не только Трампа, Макрона, Качиньского. Пьеса Пушкина — это моралите, призыв к чистоте, соблюдению этических принципов в политике.
У меня есть друг, который считает главным героем этого произведения не Годунова, а народ. Многие также говорят, что самая сильная сцена — не смерть царя, а финал, когда народ безмолвствует после убийства Федора, вступившего на трон после кончины отца. Народ, которым манипулировали, молчит.
Действие разворачивается в христианском, православном мире, и это очень важно: Лжедмитрий обещает ввести католицизм, поэтому его поддерживают поляки, благодаря им он обретает власть.
— Пушкин касается здесь темы воздействия религии на политику.
— В драме мы видим два монастыря, фигуры Пимена и патриарха. Первый ведет жизнь затворника к монастыре, посвящая себя работе с книгами и вере. Второй принимает активное участие в общественной и даже политической жизни. Принцип отделения Церкви от государства здесь не работает: патриарх оказывает сильное влияние на царя. Правда, когда разворачивается дискуссия о том, что предпринять, если войска Лжедмитрия пойдут в атаку, Годунов прислушивается к мнению Шуйского и отметает идею патриарха. Тот предлагает извлечь тело убитого Дмитрия из могилы и выставить его на всеобщее обозрение в Москве, продемонстрировав всем, что настоящий царевич убит, а самозванец — простой обманщик.
— На язык оперы «Бориса Годунова» переложил Модест Мусоргский, но в ней некоторые сюжетные линии отходят на второй план.
Российская публика знает историю своей страны, знает, кем был Годунов, Лжедмитрий или Шуйский, а польскому зрителю должны помочь режиссер и актеры. На то, чтобы история стала более понятной, работают декорации, музыка, освещение, костюмы — весь театральный механизм.
— В 1989 году «Бориса Годунова» экранизировал Анджей Жулавский (Andrzej Żuławski), с которым вас связывает работа над фильмом «На серебряной планете». Почему коммунистические власти так боялись этой картины?
— Это очень интересная тема: страх власти перед искусством. Действительно ли она боится искусства? Оно мешает правителям, осложняет им жизнь, заставляя людей думать и порой превращаясь в катализатор, провоцирующий развитие важных событий, бунтов. Можно ли здесь говорить именно о страхе? Не возьмусь сказать. Думаю, сегодня гораздо более важную роль играют рейтинги. А чего боялся министр Вильгельми (Janusz Wilhelmi), решивший остановить съемки фильма «На серебряной планете», я на самом деле не знаю.
— «Гениальность Вайды заключалась в том, что он понимал, как далеко можно зайти. Режим говорил: „Только досюда". Он продвигался на сантиметр дальше. Я шел на метр дальше и проваливался в пропасть», — рассказывал Анджей Жулавский после премьеры этой ленты. Актуален ли сегодня вопрос выработки тактики, позволяющей обойти цензуру?
— Меня никто не цензурирует. В Польском театре есть только художественная цензура. Однако я знаю случаи, когда общественность обращалась к властям, требуя принять меры по поводу того или иного произведения. У власти есть финансовые инструменты, при помощи которых она может пытаться влиять на искусство. Меня это возмущает. Свободу артиста может ограничивать лишь его собственное внутреннее чувство.