30 лет назад к востоку от железного занавеса разворачивались потрясающие события. В Польше к власти пришло либеральное правительство. Открылась граница Венгрии с Австрией, дав жителям региона возможность ощутить, что такое жизнь на Западе. Наконец в ноябре была разрушена Берлинская стена, а месяц спустя быть свергнут страшный режим в Румынии. Даже в Советском Союзе прошли выборы, вызвавшие множество дискуссий, и коммунистическая монополия на власть рухнула.
Форма правления, построенная на атеистическом марксизме, потеряла хватку, и при этом было пролито меньше крови, чем большинство людей могло предположить. В числе положительных последствий была восстановлена подвергавшаяся гонениям или ограничивавшаяся свобода вероисповедания. Сейчас восточная часть Европы является самой набожной частью нашего континента, отчасти потому, что здесь христианские церкви несут на себе лавровый венец преследования в прошлом. По крайней мере, некоторые обычные верующие здесь ценят возможность ходить в церковь, ничего не опасаясь.
Учитывая все вышесказанное, можно было бы предположить, что местное церковное руководство будет стремиться увековечить и проанализировать память о крахе коммунизма. Будь то церемонии или официальные речи, можно было бы ожидать, что они будут выражать благодарность за события 1989 года, предлагая некоторые размышления о том, как была допущена темная ночь коммунизма. На самом же деле, эти священнослужители, кажется, гораздо больше озабочены тем, что они считают ужасными недугами сегодняшнего дня.
Два недавно прозвучавших заявления, каждое по-своему, служат тому наглядным примером. В Кракове, польском городе, где появился каратель коммунизма папа Иоанн Павел II, местный прелат недавно выступил с едкими по стандартам современных католических дискуссий нападками в отношении «идеологии ЛГБТ».
Выступая на 75-й годовщине Варшавского восстания против нацистов, архиепископ Марек Едрашевский (Marek Jedraszewski) сравнил пропаганду прав геев с тоталитарными идеологиями, с которыми Польша столкнулась в 20-м веке. «Красная чума больше не трогает нашу землю, [но] новая… хочет контролировать наши души, сердца и умы, — заявил он 1 августа. — Не марксистская, не большевистская, но родственная им, неомарксистская».
Реакция на проблемы, связанные с ЛГБТ, появилась в Польше после того, как участников гей-парада в Белостоке 20 июля закидали камнями. Когда новость о выступлении прелата распространилась по всему католическому миру, его осудил известный американский иезуит Джеймс Мартин (James Martin), добивающийся смягчения отношения католиков к гомосексуалистам: за «разжигающие рознь сравнения», которые могут лишь «способствовать насилию и распространению ненависти».
Глава Русской православной церкви много чего может сказать о проблемах сексуальности (он называет гомосексуальные браки «предвестием Апокалипсиса»). Но в своей последней тщательно продуманной речи он выделил другой аспект современного мира. Он сосредоточил свое внимание на цифровых технологиях, виртуальной реальности и «трансгуманизме» — представлении о том, что вид можно и нужно оптимизировать с помощью искусственного интеллекта.
Обращаясь к ученым-ядерщикам в городе Сарове, он затронул ряд уже знакомых вопросов (жуткий хаос 1990-х годов, доблестные усилия церкви и работу ядерного центра по сохранению ядерного арсенала России), а также набросал несколько новых тем.
«Мы с вами — живые свидетели рождения нового мифа, мифа трансгуманизма, который отражает веру в самоценность научно-технического прогресса. Идея, что только благодаря технологиям мы сможем победить смерть и болезни, социальную несправедливость и голод, даже душевное неустройство оказывается слишком привлекательной для людей, в первую очередь тех, для кого не существует веры в Бога».
В этом масштабном и эрудированном размышлении с аллюзиями на великих русских и раннехристианских мыслителей есть один огромный пробел: в нем не прозвучало ни одной негативной оценки коммунистического режима, который в 1923 году закрыл когда-то великолепный монастырь Сарова и девять местных церквей. Кирилл сетует, что современный релятивизм усложняет попытки проповедовать Евангелие, но забывает сказать, что в прошлом были и более страшные преграды. Он осуждает излишне амбициозные попытки переосмыслить человеческий род, но ему нечего сказать о большевистской мечте о «создании нового типа человека», какой бы крови это ни стоило.
Можно было бы предположить, что более четкая историческая память жива в Румынии, пережившей жестокий коммунистический режим, а теперь руководствующейся прозападными векторами. Но и там главы православной церкви, куда ходит большинство верующих, удивительно мало что могут сказать о коммунистической эпохе. Среди греко-католиков страны (которые молятся по православному ритуалу, но признают авторитет Рима) дела обстоят несколько иначе. В июне они принимали папу римского Франциска в Румынии, где он признал «блаженными» (ступень к признанию святыми) семерых епископов-греко-католиков, убитых коммунистами.
Главы православной церкви не шли на подобные шаги, несмотря на то, что огромное количество их священников столкнулось со страшными страданиями и смертями при марксистах. По словам румынского философа и политика Михаила Неамту (Mihail Neamtu), «обычные православные верующие чтят память тех, кто умер за свою веру, но главы церкви занимают более зыбкую позицию, потому что подобные воспоминания чреваты неудобными историческими вопросами, в том числе о сотрудничестве иерархов с коммунизмом».
Несмотря на огромные различия между странами региона, во многих из них можно было бы сделать аналогичный вывод. Сегодняшние главы церкви во всей Центральной и Восточной Европе образуют неразрывную цепь с теми, кто так или иначе пережил коммунизм, избрав различные варианты modus vivendi с системой. Польские католические лидеры сохраняли мужественный независимый голос, но даже им приходилось с осторожностью выбирать сферу несогласия с режимом. В России, как с сожалением отмечал писатель Александр Солженицын, компромисс церкви с властью был более унизительным, чем в Польше: Русская Православная церковь избежала почти полного уничтожения в начале 1960-х годов, согласившись вторить советской внешней политике. Сразу же за крахом коммунизма последовал шквал разоблачений о сотрудничестве иерархов российской церкви с КГБ, но вскоре эти дела закрылись. В Румынии же эти досье никогда не открывались.
В России действует ряд особых факторов. Владимир Путин вовлек нынешнее руководство православной церкви в тесное политическое сотрудничество, где обе стороны воспевают необходимость сильного и геополитически сильного российского государства. Исходя из этой логики, советскую эпоху вспоминают не как время религиозных преследований, а как период, когда к могуществу России в мире относились с уважением. Церковь чтит память «мучеников», убитых за свою веру в 1930-е годы, но ее главы в последнее время с большим энтузиазмом говорят о победе над нацистами, что легко пересекается с ностальгией по Советскому Союзу.
Все это способствует пониманию, почему, спустя 30 лет, моральный и духовный анализ коммунистической эпохи до сих пор остается открытым вопросом. Это тревожное состояние дел, даже если принять в расчет — чисто теоретически — аргумент, что не менее страшные проблемы окружают человечество в начале 21 века. Понимание патологий прошлого безусловно является предпосылкой к разговору о том, в каком направлении следует двигаться в будущем.