Страна: Много ли вы потеряли друзей за то время, что находились в неволе?
Кирилл Вышинский: Настоящие друзья остались. Были знакомые/коллеги, которые поддались какому-то веянию, поверили в эти басни про госизмену. Они поступили так, как они поступили, но это не стало для меня эмоциональным ударом.
— Вы сказали, что у ваших родных возникли проблемы. Что это за проблемы?
— Моей маме будет 80 лет в следующем году. Она перенесла сильный стресс — после моего ареста уехала из страны, которую она любит. Продала квартиру в городе, в котором прожила всю жизнь, и пошла на серьезные потери, чтобы успокоить меня — это я настоял на таких решениях. Я понимал, что раз так поступили со мной — беззаконно арестовали «на обмен» — значит им, что называется, «очень нужно». А раз им нужно, то могут быть использованы все рычаги давления на меня, в том числе через мать.
— Чему вас научил год в СИЗО?
— Я стал более терпимым, научился общаться с разными людьми.
— В чем разными?
— В моей жизни были две хорошие школы общения — армия и тюрьма. За год в тюрьме я познакомился с людьми, оказавшимися в различных непростых ситуациях. Общение с ними показало мне новые грани жизни, о которых я раньше, конечно же, догадывался, но не знал. Теперь знаю. Наверное, я мог бы приобрести этот новый опыт иным образом, но сложилось так, как сложилось.
— Владимир Рубан нам в интервью после выхода из СИЗО рассказывал, как коротал время и ловил мух, брал их в заложники. А как вы проводили время?
— Рубан, кстати, сидел на этаж ниже меня в Лукьяновке. Его водили на прогулку отдельно от всех, в сопровождении личного контролера — сотрудника СИЗО. Я был в трех разных СИЗО: Херсон, Одесса, Киев. Получил, так сказать, возможность познакомиться с бытом и историей этих пенитенциарных заведений. К примеру, Херсонская — это одна из самых старых тюрем, в которых я был, чуть ли не екатерининских времен. Одесская, тот корпус, где я был, — «классическая» тюрьма, как в фильмах про революцию показывали: атриум с галереей и дверями в камеры по периметру, с железной лестницей и сеткой, которая закрывает возможность выброситься с лестницы. В Одессе я был в камере примерно в шесть квадратных метров на трех человек. Классическая дореволюционная тюрьма, в которой, возможно, мог сидеть герой революции Котовский или легендарный одесский налетчик того же времени Мишка Япончик. Тюремный быт шокирует в первую очередь тем, что радикально отличается от повседневного быта на воле. Отличается в первую очередь в мелочах, что сразу создает много мелких проблем. Поэтому первое время я налаживал быт, а потом делал то же, что и мои соседи, — ел, спал, готовился к судам, смотрел телевизор. Возможно, я читал больше, чем другие.
— Какой у вас был режим в СИЗО? Чем вы там занимались?
— В тюрьме не так много возможностей, как вы понимаете. Для меня самым ярким событием была прогулка — выводят в более просторное помещение, без крыши, как в Херсоне и Одессе, где можно свободно ходить, заниматься спортом. Самое тяжелое время в тюрьме для меня — первые два-три месяца, пока шло привыкание. Но мне повезло, что в камере была небольшая библиотека, три полки с различными книгами. Они и помогли мне адаптироваться.
— И что вы прочитали?
— Скорее, перечитал. «Война и мир» Льва Толстого — первая книга. Вторая — «Одиссея капитана Блада» Рафаэля Сабатини. Потом был «Фаворит» Валентина Пикуля — вторая часть этого романа о Григории Потемкине, видном государственном деятеле времен Екатерины II, как раз посвящена освоению нынешней Херсонщины и Крыма. Узнал, что Екатерина требовала от Потемкина, когда тот закладывал города, первым делом строить церковь и тюрьму. Возможно, поэтому в Херсоне, который заложил Потемкин, тюрьма находится напротив собора. В церкви, к сожалению, так и не побывал, но надеюсь это исправить.
— Главред «Эхо Москвы» Алексей Венедиктов несколько раз прилетал в Киев и ходатайствовал о вашем освобождении, о чем рассказывал в интервью «Стране». Какую роль, как вы считаете, он сыграл в вашей истории?
— Я не знаю, о чем ходатайствовал Венедиктов, я при этом не присутствовал. Я очень благодарен ему за то, что оказался у меня — в тюрьме Алексей передал мне письмо, которое моя мать написала Зеленскому, передал приветы от друзей, моей жены и коллег. Он посмотрел, в каких условиях меня содержат. Это то, что было при нашей встрече. Он сказал, что уже передал письмо и ждет ответной реакции.
— Как на редакцию РИА Новости — Украина повлияла ваша посадка?
— Драматически. Не скажу, что судьбы моих коллег были сломаны, но жизнь их однозначно усложнилась. В один момент они лишились работы, зарплаты. Сейчас редакция закрыта, счета арестованы, с компьютеров сняли системные блоки, хотя это ничего не дало следствию. Очевидно, что целью СБУ было не только мое преследование, а и уничтожение всей редакции.
— Как думаете, почему все это случилось именно с вами? А не с кем-то другим?
— Думаю, нужно было какое-то медийное, всем известное лицо, которое украинская сторона хотела предложить «на обмен» российской. С 2006 по 2014 год я был собственным корреспондентом ВГТРК на Украине, делал сюжеты и вел прямые репортажи из Киева. У меня много коллег, друзей, знакомых среди российских журналистов. До этого я достаточно долго, больше 10 лет, работал на украинском ТВ, мои сюжеты и программы выходили практически на всех национальных каналах. Я работал заместителем главного редактора информационной редакции ICTV. Многие люди, занимавшиеся моим делом и в администрации президента Порошенко, и в других структурах — те, которые с первых минут моего задержания предложили меня обменять, — тоже знали меня не понаслышке. Они понимали — мой арест вызовет резонанс в силу моей профессиональной деятельности и широкого круга общения в среде украинского и российского истеблишмента. Потому люди с этой стороны, которые хотели надавить на истеблишмент с той стороны, решили, что лучше совершить это через меня, через мой арест. Ведь насчет знакомого начнут быстрее договариваться, чем насчет незнакомого. Такой вот циничный ход.
— А кто были вашими знакомыми? Кого вы знали лично из истеблишмента?
— Ещё когда-то в 2003 году я входил в оргкомитет первого Коктебельского джазового фестиваля, меценатом которого был Петр Порошенко. Затем Порошенко приходил в эфир на ICTV, позже видел меня в журналистском пуле, когда в качестве главы МИД принимал верительные грамоты у посла России на Украине Михаила Зурабова, был на приемах у Зурабова, где был и я. И когда меня арестовывали, то знали, как говорят журналисты информагентств, весь «бэк» — предысторию, подноготную.
В принципе, расчет был верный — мои российские коллеги буквально сразу провели митинг в мою поддержку, на прямой линии с Путиным мой коллега по ВГТРК задал вопрос о моей судьбе и возможности обмена. В принципе, в этом нет ничего сверхъестественного, специального «мы только за Вышинского» — просто среди российских журналистов такие представления о профессиональной солидарности в случае несправедливого ареста их коллеги. Те же люди, которые ратовали за мое освобождение в 2018-м и позже, в 2019-м выступили за освобождение журналиста «Медузы» Ивана Голунова, которого арестовали в Москве и хотели вменить сбыт наркотиков. Естественно, у Порошенко рассчитывали, что такое давление и интерес к моей судьбе со стороны коллег станет еще одним фактором в их операции «Обмен».
— Кто автор вашей посадки?
— Не знаю. И я думаю, это скорее было коллективное решение, а не персональное. У серьезного события, как правило, нет одной причины — образно говоря, если дамбу прорывает, то течь начинает в нескольких местах, и лишь затем льется основной поток. Была личная проблема Порошенко перед выборами — нет ярких побед в «войне с агрессором». Санкции против РФ вводят как-то привычно и буднично, с декабря 2017-го (если не ошибаюсь, со времени обмена в Харькове «49 на сколько-то», нужно уточнить) затормозился обмен пленными. Нужно было яркое событие, «перемога». После моего задержания что-то как-то сдвинулось, омбудсмены начали встречаться, но при Порошенко так ничем и не закончилось.
— Планируете ли вы возвращаться в журналистику?
— Да, конечно. Я много узнал, много понял, мне есть что рассказать.