«Фигаро»: Франция не может принять всех, утверждает Макрон, начав дебаты на эту тему в Национальном собрании. В Европейской комиссии в свою очередь появился комиссар, которому поручена защита европейского образа жизни. Если отойти от политического пиара, означает ли это, что вопрос иммиграции стал отныне играть ключевую роль в Европе?
Стивен Смит: Если «ключевой» означает, что иммиграция доминирует в политических дебатах так же, как пугало на огороде, то эта тема является ключевой уже давно. Во Франции так обстоят дела с 1987 года, когда Национальный фронт принялся развешивать плакаты с надписью: «Миллион безработных — это лишний миллион иммигрантов». Последние 30 лет иммиграция — это оголенный нерв французской политики. Она приводит в ступор, замыкает людей в не подлежащих обсуждению позициях. Одни отрицают ее проблематичность или называют ее роком, на который практически не в силах повлиять политика. Другие превозносят некую Францию без границ, а затем удивляются, что тему лишенного ими смысла гражданства подхватывают пророки сумерек, заката Запада или даже «великого замещения». В такой обстановке президент Франции пытается отталкиваться от очевидных фактов…
— Но ведь все это очевидно не для всех!
— Давайте посмотрим. Африка — это зал ожидания с 1,3 миллиарда человек у самых дверей Европы. 40% взрослого африканского населения говорят о намерении иммигрировать, как внутри континента, так и за его пределы. Пока что средства для этого есть только у 150 миллионов. Но их число станет в 4 раза больше в 2050 году, когда в Африке будет уже 2,4 миллиарда жителей. Очевидно, что Европа не сможет принять всех желающих. И кто в Брюсселе считает, что у него получится «защитить» образ жизни (заметьте — в единственном числе!) 500 миллионов европейцев? В 2000 году, когда половина детей в Брюсселе уже рождалась в семьях мигрантов, ЕС не сказал ни слова о растущей напряженности вокруг иммиграции в своей стратегии на ближайшее десятилетие. Сейчас новая глава Еврокомиссии повернула назад и двинулась в другом направлении.
— То есть, «миграционный кризис» еще не закончился? И оправдано ли само понятие «мигранты»? Не нужно ли проводить черту между беженцами, легальными и нелегальными иммигрантами?
— От этой путаницы все в проигрыше. Мигрант уезжает из своей страны в другую по причинам, которые представляют собой смесь необходимости и оппортунизма в разных пропорциях. Беженец спасается от непосредственной опасности, сохраняя априори надежду вернуться на родину. В любом случае, у него есть право на убежище. Здесь мы подходим к сути европейской цивилизации. Древние законы подчеркивали священный характер просителя. Сегодня ни о чем подобном больше не идет речи по целому ряду причин, что формирует порочный круг. Прежде всего, злоупотребления носят такой массовый характер, что понятия «беженец» и «мигрант» употребляются в качестве синонимов и даже сливаются в выражении «экономический беженец». Число заявок на предоставление убежища составило в Европе 80 000 в 1983 году против 638 000 в прошлом году. Неужели мир стал настолько опаснее с окончания холодной войны?
— Иначе говоря, эти «беженцы» на самом деле являются «мигрантами»?
— Я не рассматривал их дела. С другой стороны, я знаю, что 80% из тех, кто просит убежище, менее 35 лет, и что более двух третей из них — мужчины. Обходит ли опасность стороной стариков, женщин и детей? Готовность закрыть на это глаза из солидарности с иностранцем, который стремится стать вашим соседом или даже соотечественником с помощью злоупотребления доверием, равнозначна подрыву права на убежище. Выдворение нарушителей, сложный и дорогостоящий процесс, наблюдается лишь в очень редких случаях. То есть, обман — выигрышная стратегия. Тем более что он не чужд и самим государствам. В 2016 году, через год после рекордного наплыва, Португалия, Хорватия, Эстония и Литва отклонили абсолютно все запросы на убежище. С 2016 года во Франции был зарегистрирован значительный рост заявлений о предоставлении убежища, поскольку она оказалась для некоторых лучшей ставкой в лотерее с этим правом в Европе. Например, шансы албанцев и грузин получить там защиту, выше, соответственно в 10 и 12 раз, чем в Германии.
— Хотя методы Сальвини можно критиковать в этическом плане, разве бывшему министру внутренних дел Италии не удалось сократить иммиграцию?
— Я смотрю на это иначе. Пусть даже в политике может возникнуть необходимость идти боком, отделение задействованных средств от поставленной цели — это путь в пропасть. Сальвини занимался пиаром в ущерб беззащитным, отказавшись принять в Италии несколько десятков человек, которых спасли в море у ее берегов. На самом деле, это его предшественник Марко Миннити (Marco Minniti) замедлил поток мигрантов из Ливии путем ограничения поля действий НКО в Средиземном море и тайных переговоров с ливийскими полевыми командирами. С тех пор сотни тысяч африканцев оказываются запертыми в Ливии в очень уязвимом положении. Наконец, Сальвини сделал невозможным улучшение сотрудничества в рамках ЕС и оставил антииммиграционные законы скелетами в шкафу итальянского правительства. Франция сегодня справедливо протягивает руку Италии, стране, которая находится на первой линии и при отсутствии большей европейской солидарности перейдет от Сальвини I к Сальвини II или даже кому-то похуже.
— Нужно ли отказаться от модели социального государства? Некоторые реформы уже связаны с иммиграционным давлением?
— В «Наплыве в Европу» вы объясняете, что, как ни парадоксально, политика «совместного развития», которая призвана улучшить жизнь самых бедных и подтолкнуть их к тому, чтобы остаться на родине, на самом деле лишь усиливает миграционное давление.
— Мнение о том, что «из Африки бегут самые бедные», ошибочно. У них нет средств на поездку в Европу. Для этого нужно 2 000 — 3 000 долларов. Эта сумма может вдвое превышать годовой доход человека к югу от Сахары: в 2018 году он составлял 1574 доллара. Представьте, что для иммиграции вам пришлось бы собрать сумму в 35 000 — 50 000 евро. Таким образом, если предположить, что «совместное развитие» позволяет людям выбраться из нищеты, оно в первую очередь увеличивает число тех, у кого есть средства для отъезда из страны. Разумеется, это не аргумент против помощи в развитии, потому что она все равно необходима. В конечном итоге повышение уровня жизни положит конец иммиграционному давлению. Как бы то ни было, в Африке, особенно в странах южнее Сахары, до этого еще далеко.
— Стоит ли ждать политических потрясений? Будет ли устойчивым переустройство политики в связи с подъемом так называемых «популистских» партий?
— Я не занимаюсь Европой, но могу поделиться с вами моей точкой зрения наблюдателя. Нынешний политический взрыв (разделение на сторонников и противников неконтролируемой глобализации в ущерб центристским силам) связан с объединением двух факторов: потери западным средним классом «имперского преимущества» и осознания долгосрочных последствий иммиграции. Как мне кажется, главной причиной является бунт тех, кто столкнулся с не всегда честной мировой конкуренцией и был лишен образа жизни (стабильная занятость, машина, дом…), который долгое время был гарантирован им лишь потому, что они родились в нужном месте. Кроме того, «открытие» того факта, что вчерашние мигранты не являются некими подсобниками, которых экономический кризис вынудит уехать «домой», и что их дети являются сегодня полноправными гражданами, формирует в сознании причинно-следственную связь между массовой иммиграцией и дальнейшей потерей ситуационной ренты.
— Облик Европы изменится в ближайшие годы из-за демографического влияния Африки?
— Облик Европы всегда менялся. Разумеется, не стоит путать, например, прибытие гугенотов в Англию, где им предложил убежище Карл II в 1681 году, с нынешними миграционными потоками: 50 000 беженцев-гугенотов — то же самое, что 12 дней иммиграции в Великобритании в конце ХХ века. Необходимо принять во внимание текущие перемены. Например, во Франции: в середине 1960-х годов там было всего 30 000 выходцев из стран южнее Сахары. С тех пор Франция сильно изменилась, но все еще остается Францией. И, если не произойдет какого-то непредвиденного политического или природного катаклизма, она продолжит меняться по мере того, как все больше африканцев будут выбираться из страшной бедности и уезжать с континента. Никто не может с точностью предсказать этот темп. В моей книге я делаю предположения на 2050 год. Для согласованной миграционной политики это буквально завтра. Это тем печальнее, что в нынешнем обсуждении все взгляды обращены на краткосрочную перспективу. Одни констатируют резкий рост числа прошений об убежище (это так, но по большей части связано с перераспределением в ЕС тех, кому отказали в 2015-2016 годах), другие, наоборот, утверждают, что иммиграция падает по сравнению с пиковыми показателями двух лет кризиса. Это сложно назвать неожиданностью и тем более причиной успокаиваться. Когда, наконец, у нас раскроют глаза?
— Как может выглядеть решение для Европы?
— Волшебного решения нет, но нужно преодолеть рубеж в два поколения добрососедских отношений между Европой и Африкой. Ни больше, ни меньше. Европа не может отгораживаться безразличием, становиться «крепостью», которая влечет, но не пускает. Африка же должна признать, что ей не хватает надежды, и что отъезд среднего класса является для нее серьезной потерей. Нельзя построить экономику и тем более демократию с помощью присланных из-за границы денег, семейных субсидий. Такой вывод открывает пространство для политического строительства. Можно представить себе нечто вроде «миграционной циркуляции», которая ограничена по времени и касается отдельных граждан без их семей. Или «договоров покровительства» с разной степенью ответственности между африканцами и европейцами, которые готовы поручиться за них. Существует резервуар гражданской щедрости, который стоит задействовать вместо того, чтобы насмехаться над ним, представлять его как «наивность». Свалить все на государство всегда очень просто, но это не решение. В любом случае, я бы выделил здесь два основополагающих принципа. Прежде всего, у гражданства нет ни происхождения, ни цвета кожи: это договор между человеком и государством. Далее, последнее слово в странах должно быть за их гражданами. В Европе начинают это понимать.