«В Кошице забрали работников почты, потому что они отказались продолжать прослушивать телефонные разговоры. В Спише арестовывали и железнодорожников, и врачей, и крестьян, и ремесленников. На юге буквально брали в плен крестьянские семьи, и отцов семейств забирали сотнями только потому, что они были венграми по национальности», — так в интервью «Актуалиты» поведение красноармейцев на нашей земле описывает публицист и писатель Петер Ющак (Peter Juščák).
Aktuality.sk: Что привело вас к теме людей, увезенных в Советский Союз? Скорее всего, в коммунистические времена об этом мало кто говорил.
Петер Ющак: Самые ужасные факты о тех, кого увезли в СССР, стали известны только после 1989 года. До тех пор эта тема обсуждалась только приватно, тихим голосом, осторожно. В некоторых случаях было известно, что того или иного человека после войны увезли в Советский Союз, но всегда это объясняли тем, что туда его взяли на работу.
После таких рассказов оставалось впечатление, что если кто-то работал, то потом работа закончилась и он вернулся. Я сам слышал о таких людях.
Однако вся драма депортации и связанной с ней так называемой работы обнажилась после смены режима, когда выяснились обстоятельства, при которых люди попали в Советский Союз, и то, как с ними обращались и сколько их так никогда и не вернулись.
— Как вы узнали, что за работа это была на самом деле?
— Когда я занимался журналистикой, мой коллега подсказал мне эту тему. Я съездил в Конфедерацию политических заключенных в Прешове, и там есть отдел депортированных в ГУЛАГ. Уже при первой встрече с документами и пострадавшими людьми я сделал вывод, что этой теме нужно уделить намного больше внимание.
— Как отреагировало общество, когда об этом начали говорить? Легче ли стало пережившим ГУЛАГ от того, что они могут откровенно рассказать о произошедшем с ними?
— Реакция была разной. Некоторые из вернувшихся решили молчать. Другие считали это закрытой главой своей жизни и не хотели о ней говорить. Они отвечали одним-двумя предложениями. Были и такие, кто все вытерпел и жил с глубокой травмой. Кто-то умер слишком рано, а кто-то не смог справиться с муками, оказавшись физически и психологически сломленными.
Но были и такие семьи, кто обрадовался, что наконец-то кто-то услышит их историю, что ситуация прояснится и станет известна правда. Потому что быть без вины депортированным, страдать многие годы, а потом вернуться домой как преступник — это двойной позор для человека, который ничем не провинился.
— Кого в Советском Союзе автоматически считали преступником?
— И в Советском Союзе, и у нас дома депортированных зачастую считали людьми, которые по той или иной причине заслужили какое-то наказание. Возвращение после депортации в Советский Союз часто воспринимали как возвращение из тюрьмы. Это становилось своеобразной меткой, и многие жили с ней всю свою жизнь.
За многими после возвращения следили органы государственной безопасности (ŠtB). По разным причинам. Вернувшихся нередко считали врагами социалистического режима, и поэтому эти люди быстро попадали в поле зрения соответствующих органов.
Так, например, спецслужба ŠtB преследовала депортированного отца, который пережил ад кавказских лагерей. Потом следили и за его сыном, родившимся через десять лет после войны. Эти преследования прекратились только в 1989 году. Они были карпатскими немцами из Славошовиц.
В 90-е годы люди смогли наконец расслабиться и обо всем рассказать. Общество в тот период было пресыщено сообщениями и информацией о подлостях прошлого режима, и поэтому тема депортированных затерялась на фоне многочисленных преступлений. Она не стала основной, хотя речь шла о беспрецедентном акте насилия, лживых обвинениях, эксплуатации без компенсации и изнурительном труде, который нередко приводил к смерти.
— Известно ли, сколько всего людей увезли из Чехословакии в СССР?
— Что касается цифр, то ситуация сложная. Меня интересовали те, кого забирали органы НКВД (эквивалент Министерства внутренних дел — прим. авт.) при освобождении страны от фашизма. Их задерживали на улицах, в собственных домах и без всяких оснований заключали под стражу, а потом депортировали за границу. Но я напомню, что не они одни оказывались в советских лагерях.
Туда отправляли самый разный контингент. Прежде всего, туда попадали беженцы, которые еще до начала Второй мировой войны, а иногда во время нее бежали от фашизма.
Как правило, они бежали в Польшу, а потом в Советский Союз. Часто они переходили границу в Подкарпатской Руси. Всего около шести тысяч человек, искавшие там защиту от венгерского преследования. На территории СССР их немедленно интернировали и судили за незаконное пересечение границы или за шпионаж.
Есть еще группа приблизительно из 7600 депортированных граждан, информация о которых собрана Институтом памяти народа. В этой группе — судимые по разным причинам люди, которых арестовали без оглашения причины или выманили из страны, пообещав временную работу.
Что касается других цифр, то в прошлом году коллеги (активист Мирослав Поллак и директор Музея Словацкого национального восстания Станислав Мичев) передали мне 38 тысяч справочных карточек чехословацких узников в СССР. Российские ученые сегодня утверждают, что в других архивах может храниться информация еще приблизительно о 30 тысячах человек.
— Отдельной категорией депортированных были русские эмигранты, которые в 20-е годы ХХ века бежали от большевиков.
— Для НКВД русские эмигранты, которые обосновались у нас и давно получили чехословацкое гражданство, были буквально, как красная тряпка для быка. Они проживали в основном в Чехии, и их депортировали против всякой логики как врагов и предателей. Численность таких депортированных варьируется от полутора до трех тысяч человек. Вернулись из них немногие. В одном источнике упоминается всего 60 человек.
— Некоторые связывают депортацию с запланированной тогда советизацией нашей страны.
— Можно предположить, что остервенение, с которым, например, отлавливали интеллектуалов из Подкарпатской Руси, объясняется желанием стереть историческую память, чтобы легче было аннексировать Подкарпатскую Русь и восточную часть Польши, где проживало польско-украино-белорусское население.
Чтобы уже никто не помнил, что когда-то там была своя интеллектуальная прослойка, польская или русинская. Если бы эти люди остались в Чехословакии, то сохранилась бы коллективная память, и в будущем они превратились бы в потенциальную угрозу. Недавно я узнал о еще одной любопытной депортации 1948 года. Тогда имели место уже отдельные эпизоды, и участие в них принимала чехословацкая служба государственной безопасности, которая передавала наших граждан в руки НКВД.
Тогда арестовали всего несколько десятков человек, и всех их объединяло одно: когда-то они проживали в Подкарпатской Руси. Всех их советский суд судил как врагов Советского Союза.
— Знали ли чехословацкие власти, что началось, когда на территорию Чехословакии вступила Красная армия?
— В соответствии с подписанным договором об управлении занятыми территориями во время боевых действий советские силы могли в освобожденных регионах применять свою юрисдикцию максимально на расстоянии 75 километров от фронта. Там активно работала политическая полиция НКВД и печально известная организация СМЕРШ (сокращенно «Смерть шпионам», которая разыскивала «внутренних врагов» — прим. авт.).
На занятой территории немедленно создавали народную милицию и местные органы власти, которые брали власть в свои руки после отхода Красной армии. Они должны были временно управлять областями вместе с правительством в изгнании. На самом деле после пересечения границы на востоке в районе Подкарпатской Руси депортация началась уже осенью 1944 года.
Чехословацкие органы располагали информацией о депортациях, но советское военное командование без понимания относилось к их интерпелляциям, отделываясь отговорками и пустыми обещаниями.
— Как они работали?
— Отряды НКВД и СМЕРШа получали от местных коммунистов доносы с именами тех, кого доносчики считали врагами народа, тайными агентами, коллаборационистами и тому подобное. Можете себе представить, как формировались подобные списки и как с их помощью сводились личные счеты.
Применялся принцип коллективной вины. На востоке Словакии, где проживали карпатские немцы близ Стара-Любовна, в Спише, Гемере, проводилась массовая депортация. То же происходило в венгерских поселениях на юге Восточной Словакии.
Советские отряды входили в населенный пункт и приказывали старосте объявить трудовую повинность для ремонта дорог, мостов, уборки снега и так далее. Мужчины по доброй воле брали топоры, лопаты, пилы и приходили к администрации. Там солдаты наставляли на них автоматы, и из добровольцев те превращались в пленников. Все это хорошо помнят в Медзеве, Смолнике, Мнишек-над-Гнилцем, Гелнице.
Людей гнали пешком в Кошице, в Гуменне. На морозе они шли за 70 километров. В городах их распределяли, вносили в списки и отправляли дальше — чаще всего в Польшу, в Санок, Новы-Сонч, где находились пересыльные лагеря для переправки на восток.
— Советские органы хватали людей прямо на улицах.
— В Прешове, например, несколько мужчин шли записаться в армию Свободы, чтобы служить телеграфистами. На следующий день им должны были выдать форму и отправить в составе нашей армии вместе с красноармейцами в Прагу. Но они не успели, потому что по дороге их задержал советский патруль и отправил под стражу. В итоге они отправились не на запад, а на восток, потому что стали военнопленными.
В Кошице забрали работников почты, потому что они отказались продолжать прослушивать телефонные разговоры. В Спише арестовывали и железнодорожников, и врачей, и крестьян, и ремесленников. На юге буквально брали в плен крестьянские семьи, когда отцов семейств забирали сотнями только потому, что они были венграми по национальности.
— Могла ли Чехословакия этому помешать?
— В апреле 1945 года была объявлена Кошицкая правительственная программа, и стало ясно, что Чехословакия превратится в вассала СССР. Против депортации выступали чехословацкие политики: Владимир Клементис, Лацо Новомеский, Ян Урсины. Они приезжали в Прешов, чтобы повлиять на советское руководство, но их усилия остались тщетными.
Им пообещали классифицировать заключенных и отправить на восток только преступников и тех, кто воевал против Советского Союза. Пообещали отпустить невинных мирных жителей. Эти обещания не выполнялись, и попытки заступиться за арестованных продолжались. Поголовная депортация прекратилась только под Штрбой и Липтовым.
Потом НКВД стал действовать избирательно. Его сотрудники целенаправленно искали сторонников Словацкой Республики, а также демонизированных солдат бывшей словацкой армии. Венгерские поселения на юге тоже пострадали, поскольку там отлавливали демобилизованных солдат побежденной венгерской армии.
— Кто писал доносы?
— В Кежмарке была учительница, которая во время войны донесла на скрывающегося еврея. Когда пришли русские, то местные, понятно, донесли на нее, и в результате ее депортировали. Из Кежмарка забрали также Ирену Кавашову, домохозяйку, на которую кто-то донес как на шпионку. Времена были невероятно драматичными и жестокими. Если на кого-то показывали пальцем, называли этническим немцем, то его тут же депортировали. И такое происходило очень часто.
Война всегда жестока, и черта, которая делит людей на однозначно плохих и однозначно хороших, порой пролегает удивительным образом. Война сначала убивает, а потом задает вопросы. Под Смолником русские искали командира отряда и пришли к его матери. Она указала на соседа, который носил такую же фамилию, как и ее сын. И тогда русские забрали невиновного.
Когда эта женщина умирала, она позвала к себе того человека, которого в свое время арестовали. Так он понял, зачем его позвала бывшая соседка, и узнал всю правду о своем аресте. Она призналась, что в Россию его увезли из-за ее доноса. Она хотела спасти своего сына.
В Смолнике также арестовали сироту, 17-летнюю Елену, которую не выносила мачеха. Сначала русские хотели забрать ее отца для работ в Кошице, но мачеха вместо него предложила девушку. В лагере на Кавказе Елена копала братские могилы для таких же узников лагеря, как она сама.
— Какая судьба ждала наших сограждан в СССР?
— Все, кого увезли, рассказывали об одном и том же — о невероятном невежестве советской системы и нечеловеческих условиях. Вероятно, все это можно было бы оправдать тем, что шла война, и солдаты видели кровь и смерть ежедневно. Но оказалось, что корни жестокости и невежества глубже. Люди рассказывали, что там считалось нормальным перевозить людей зимой в вагонах для скота без еды и воды. От пересоленой похлебки они испытывали жажду и слизывали иней с железных частей вагона.
Сам путь в лагерь был ужасающим, и многие умерли по дороге. Тогда надзиратели просто открывали двери вагона и выбрасывали труп на насыпь. Трудились в лагерях в примитивных условиях. Наших сограждан это шокировало, и вскоре они осознавали, что стали пленниками другой цивилизации.
— В своей книге «Депортированные» вы рассказываете о многих из тех, кого увезли из Чехословакии и отправили в лагеря.
— Депортированных развозили по разным концам СССР. Их везли с запада на восток до самой Камчатки и с севера на юг. Многие жители Медзева, Прешова оказались на шахтах Донбасса. Работать туда отправляли даже 17 — 18-летних девушек, домохозяек. Немцев из Спиша посылали в основном в кавказские лагеря.
Многих отправили в Казахстан, который сам по себе был большим лагерем. Мужчинам, владевшим ремеслами, везло. Их ценили. А учителя, юристы, служащие, которые не привыкли к тяжелому труду, болели и умирали от истощения. Европейские лагеря считались еще сносными, а лагеря в сибирских условия были чрезвычайно суровыми.
— В Сибири этому способствовала даже природа.
— Работы прекращались только в минус или плюс 40. Сегодня мы даже не можем себе представить подобное. Спишские немцы работали на рудниках на Кавказе в чрезвычайно трудных условиях. Советские власти не видели смысла в том, чтобы снабжать вражеских пленных защитными средствами. К тому же их не давали даже своим. Советские рабочие не пользовались специальными средствами защиты. Что уж говорить о заключенных.
С другой стороны, карпатские немцы были искусными ремесленниками и в лагерях выросли до специалистов. На разбитых и заброшенных заводах им удавалось наладить оборудование, изготовлять запчасти, отливать клиновые ремни. Немцы стали просто спасением для них.
Не могу не рассказать о докторе Фидлере. Когда со мной связалась его внучка, я невероятно обрадовался. Я много раз слышал об этом враче, который в лагерях творил буквально чудеса. В убогих условиях лагеря он лечил заключенных, советовал им, как выжить. Все, что у него было, это скромный больничный пункт. Не хватало лекарств и трав. Он делил гомеопатические лекарства между больными и всеми средствами спасал жизни.
В лагере он даже оперировал. У начальника лагеря воспалился аппендикс, и доктору приказали оперировать. Узники лагеря выточили ему из жестяных консервных банок примитивные скальпели, и он приступил к операции. В конторе начальника около операционного стола стояли семь автоматчиков — на случай, если доктор разрежет что-нибудь не то. Начальник пережил операцию, и благодаря ей доктор Фидлер прославился.
— Как ему удалось вернуться домой?
— Русские уговаривали многих профессионалов остаться в Советском Союзе, обещали квартиры в Москве, высокие должности в больницах. Обещали перевезти их семьи. Конечно, все отказывались. В наказание их еще год возили по европейской части России, делая вид, что везут домой.
— Вы описали и другую, не менее драматичную, судьбу. Иван Ковач сидел вместе со знаменитым Александром Солженицыным.
— Иван Ковач был молодежным активистом в Подкарпатской Руси. После того как ее аннексировала Венгрия, его призвали в венгерскую армию, но как ненадежного отправили на работы в каменоломни. Оттуда он бежал и встал на сторону Советской армии, с которой потом вместе освобождал Венгрию.
Он возглавлял группу переводчиков и во время освобождения Будапешта соприкоснулся с секретными данными. По его словам, он получил информацию о следствии по делу шведского посла Рауля Валленберга, который спас большое количество евреев, выдав им фальшивые паспорта. Когда пришли советские войска, Валленберга депортировали в Россию.
— Что сыграло роковую роль в судьбе Ковача?
— Иван Ковач еще во время войны женился на дочери русских эмигрантов, чья семья бежала от Ленина и поселилась в Сербии. Он с женой поселился в Подкарпатской Руси, где родился их сын. В последнюю ночь перед аннексией Подкарпатской Руси он с женой и маленьким сыном пересек границу и добрался до Праги.
После войны он работал юристом. Его жена оказалась более прозорливой, чем он. Она боялась советского влияния и уже не считала Чехословакию безопасной страной. Большевики убили многих ее предков, поэтому она убеждала мужа уехать на Запад. Но Ковач был уверен, что благодаря его военным заслугам с ним ничего не случится.
В 1948 году его арестовала служба государственной безопасности и передала в руки НКВД. За мнимую враждебность к Советскому союзу его осудили на десять лет. Когда его жену и сына выселили из квартиры, женщина поняла, что это начало их конца. Она испугалась и после угроз решила бежать на Запад вместе с трехлетним сыном.
Сын Юрай рассказал нам в день 90-летнего юбилея своего отца об этом побеге. Мать привязала его веревкой к себе, чтобы он не потерялся. Когда им в спину начали стрелять, он испугался и упал на землю. Мать буквально втащила его на этой веревке в Германию. Таким образом, сын оказался в Германии, а отца увезли в кандалах на восток.
— Как Ковач познакомился с Солженицыным?
— Пересыльный лагерь в Павлодаре возглавлял довольно просвещенный начальник, который позволял заключенным собираться и беседовать. Каждый раз кто-то из интеллектуалов вставал и рассказывал что-нибудь о своей профессии. Однажды встал Ковач и сказал: «Я из Чехословакии и могу рассказать вам о парламентской демократии по модели Томаша Г. Масарика».
Он рассказал русским о системе демократии, парламенте, депутатских мандатах — в общем, сделал политологический экскурс для людей, которые и не подозревали о демократии. Многих удивило, насколько хорошо он знал русскую литературу. Он цитировал Лермонтова, Пушкина, знал Достоевского и впечатлил заключенных интеллигентов.
К нему подошел некий Солженицын и спросил его, откуда он так хорошо знает русские реалии и русский язык. Иван Ковач признался, что в гимназии его обучали русские преподаватели, которые бежали от Ленина. Еще в гимназии он получил блестящее образование благодаря профессорам из университетов Санкт-Петербурга и Москвы. Так они подружились и сложилась троица: Солженицын, Ковач и венгр Янош Рожаш.
Вскоре их пути разошлись. О Солженицыне Ковач вспомнил только в 60-х, когда в журнале «Новый мир» прочитал рассказ «Один день Ивана Денисовича». По словам Ковача, он был поражен и думал, что рассказ о нем. Так же посчитал Рожаш, проживавший уже в Венгрии.
Они оба обратились к главному редактору журнала. Потом Рожаш связался с Солженицыным, а Ковачу это не удалось. Вскоре Рожаш написал несколько книг о лагерях и упомянул также о своем друге Коваче.
— Ковач привез из лагерей очень ценные материалы. Как ему это удалось?
— Он работал бухгалтером на стройке за пределами лагеря. Ему давали бумагу, тетради и перо, что в лагере было немыслимо. За это жестоко наказывали. На строительстве он мог втайне записывать свои наблюдения и пересылал их через местных поселенцев, бывших узников лагеря, в Москву. Их семьи отправляли его почту дальше, в Мукачево, его матери. Внутри СССР за почтой следили не очень пристально, поэтому ему удалось вынести из лагеря сотни документов.
После возвращения домой он постепенно перевез их к себе в Кошице, а потом в Венгрию и в Швейцарию. Наконец его записки попали в Соединенные Штаты к Солженицыну.
В своей книге «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицын уговаривает своих лагерных товарищей все запомнить и рассказать дома, какой он, коммунизм, на самом деле. Ковач на это мог только улыбнуться, ведь он не только запомнил, но и записал многие вещи.
Путь этих документов к Солженицыну занял 30 лет. Часть из них Ковач оставил у себя, поэтому сегодня эти уникальные документы хранятся и в Словакии тоже.
— Что этих людей ожидало после возвращения домой?
— Депортированные возвращались домой через несколько месяцев или несколько лет. Через пять лет после депортации большинство из них уже вернулись. После смерти Сталина в 1953 году была объявлена массовая амнистия, благодаря чему вернуться домой смогли даже те, кого приговорили к длительным срокам. Многие вернулись с подорванным здоровьем и умерли из-за последствий лагерных болезней.
Большинство подвергалось преследованиям даже дома, потому что этих людей считали врагами и предателями. Они не могли пользоваться некоторыми услугами и найти нормальную работу. Их детям мешали учиться. Годы страданий не прибавлялись к трудовому стажу, и это стало еще одной проблемой. Некоторые страдали психическими заболеваниями, и их семьи страдали вместе с ними.
Многие женщины, которых депортировали в молодости, так и не смогли иметь детей. Так они поплатились за то, что однажды столкнулись с коммунистическим цивилизационным «провалом».
— О женщинах в лагерях вы написали роман «Не забудьте о лебедях!». Отличалось ли чем-то положение женщин и мужчин в лагерях?
— Женские лагеря или женщины в общих лагерях — это отдельная глава печальной истории советских лагерей. Советская лагерная система, как я уже сказал, была цивилизационным провалом, и в этом контексте стоит рассматривать положение женщин. Их положение, как и положение заключенных-мужчин, было ничтожным.
Всю жестокость системы описать трудно, но можно сказать, что коммунистическая система дала волю самым жестоким исполнителям. В этом ее суть, как и любого другого тоталитарного режима. Это испытали на себе и Ирена Кавашова, и другие женщины.
Их борьба за человеческое в нечеловеческом мире настолько потрясает, что я посчитал необходимым выполнить желание этих женщин, которые хотели, чтобы когда-нибудь о них вышла книга.
Несмотря на тяжелые воспоминания и сложные судьбы, я считаю эту книгу рассказом о надежде. Ее уже перевели на венгерский и чешский язык, а вскоре моя книга выйдет и на русском.