Любой гость с Запада, застрявший в России во время пандемии Covid-19, чувствует себя персонажем состоящего из множества глав сатирического романа, исследующего русскую душу (вернее, ее версию 3.0). Существует острое ощущение, что конец этого произведения в жанре «Что наша жизнь? Игра!» предрешен, но интересно проследить хитросплетения сюжета.
Немного сбивает с толку то, что пандемия в России ширится на вполне современном фоне, а образ мышления большинства людей относительно кризиса относится к более раннему периоду: в глубине души все еще преобладает убеждение, что действия отдельных людей не имеют особого значения при столкновении с масштабными, мистическими силами.
С таким фатализмом можно столкнуться повсюду на улицах Санкт-Петербурга — тех самых улицах, по которым ходили бессмертные персонажи Гоголя и Достоевского.
Я разговорился с одной женщиной неподалеку от Невского проспекта, которая небрежно и без гнева или обиды заявила, что граждане не должны ожидать, что правительство их защитит. Задача правительства — обеспечить здоровье государства, а не народа.
«Никто не может полагаться на это правительство или систему здравоохранения, — сказала она. — Какой смысл беспокоиться о том, чего не можешь изменить?»
Многие демонстрируют поразительную амбивалентность на фоне очевидной опасности. Например, сейчас в социальных сетях делятся видео, на котором болельщики петербургского клуба «Зенит» на футбольном матче в середине марта держат огромный баннер с надписью «Мы все больны футболом и за „Зенит" умрем' и вызывающе выкрикивают: „Все умрем! Все умрем!'».
В последние недели марта, когда пандемия захлестывала Европу и США, но еще не очень ощущалась в России, многие в Санкт-Петербурге, независимо от возраста или уровня образования, находились в состоянии отрицания, или, возможно, отстраненной покорности судьбе.
Как-то в магазине мне встретились три бабушки. Одна заметила мой акцент и подозрительно поинтересовалась, не итальянец ли я, имея в виду, что, будучи иностранцем, я, наверное, привез чуждые мысли и болезни. «В Италии много случаев, но у нас все будет хорошо. У нас здесь нет никакого коронавируса», — вставила свои «две копейки» встрявшая в наш разговор кассирша.
Более образованные офисные работники также не чувствовали необходимости принимать меры предосторожности или учиться на чужом опыте. Некоторым официальные призывы не выходить из дома и работать дистанционно казались преувеличенной реакцией на новости из-за рубежа. «Это Россия, у нас бывало и хуже, — сказал один молодой руководитель. — Конечно, какое-то время будет очень плохо, но потом все закончится. […] Все само самой образуется».
В конце марта я также спросил другого петербуржца, почему люди в городе так неохотно носят маски, и он ответил со смехом, что это очень по-русски — откладывать действия до последней минуты, а потом начинать метаться.
Изрядное число жителей Петербурга придерживаются принципа «будь что будет»: в сложные времена просвещенное мышление уступает место рефлексивному мистицизму.
Именно так обстояли дела с одним питерским таксистом. Он был полностью в курсе по поводу пандемии, но, казалось, совершенно не беспокоился. В Москве тогда водителей такси уже обязали носить маски и менять их каждые три часа, а также проводить дезинфекцию своих автомобилей два раза в день.
«Я не боюсь вируса или того, что может произойти. Я не заболею. Ничего страшного», — сказал он.
«Почему», — спросил я.
«Не знаю», — был ответ.
Отношение к жизни этого человека было отношением современного мужика.
В российской истории было множество трагических событий, название которых заканчивается на —щина. Восстание крестьян под предводительством Емельяна Пугачева при Екатерине Великой известно как «Пугачевщина». Большой террор, развернутый приближенным Сталина Николаем Ежовым, назвали «Ежовщиной».
Возможно, когда в книгах по истории напишут об этой пандемии, одна из глав будет носить название «Мужичщина» — глава о напасти, которая приобрела гораздо большие масштабы, чем могла бы, из-за традиционной подозрительности и пренебрежения к исходящим извне предупреждениям.