Статья опубликована 12 мая 2015 года.
Мы отмечаем 70-ю годовщину окончания Второй мировой войны в Европе. Эпоху всеобщего мира эта победа не открыла. Скорее, создала новую расстановку сил и привела к сложному равновесию. Великие державы и империи Европы пришли в упадок, и на их место пришли Соединенные Штаты и Советский Союз, — начав отплясывать старый танец под новую музыку. Стремительно развивались технологии, компаньон геополитики: ядерное оружие, спутники и микрочипы — наряду с другими чудесами и ужасами — изменили не только правила войны, но и обстоятельства, при которых война вообще возможна. Неизменным осталось одно: геополитика, техника и война остались неразлучными спутниками.
Перечислить, чтó осталось прежним, просто, — но Вторая мировая война все же принесла важные перемены. Первое, что приходит на ум — это как война началась для трех великих держав: США, СССР и Великобритании. Для всех троих это был шок, перевернувший их взгляд на мир. Для США это был шок от Перл-Харбора. Для Советского Союза — шок от вторжения Германии в июне 1941 года. Для Великобритании — пусть уже и не в самом начале войны — шок, насколько стремительно рухнула Франция.
Перл-Харбор перевернул американское мышление
Американские лидеры почти не сомневались, что война с Японией грядет. Широкая публика это тоже предчувствовала — пусть и не с ясностью своих лидеров. И тем не менее, никто не ожидал, что удар будет нанесен по Перл-Харбору. Для американской общественности это был гром среди ясного неба — усугубленный гибелью основной части Тихоокеанского флота США. Ни лидеры страны, ни общественность не предполагали, что японцы окажутся столь подготовлены.
Перл-Харбор совпал с еще одним ударом по американской психике — Великой депрессией. У этих двух событий было немало общего: во-первых, казалось, будто они произошли на ровном месте. Для некоторых они были предсказуемы и вполне ожидаемы, но для большинства оба грянули как гром среди ясного неба. И оба открыли новую, неожиданную страницу острой боли и страданий.
Так в американской культуре появился новый, невиданный слой. Доселе американцы источали глубокий, неиссякаемый оптимизм. Великая Депрессия и Перл-Харбор привнесли иное чувство — подозрение, что процветание и безопасность — лишь иллюзия, за которой таится несчастье. Появился страх, что все может рухнуть — внезапно и непоправимо — а вера в мир и процветание стала казаться наивностью. Оба эти потрясения создали мрачное предчувствие, которое точит американское общество изнутри по сей день.
Кроме того, Перл-Харбор выстроил оборонную политику США вокруг мысли, что даже когда враг известен, нельзя предсказать, где и когда он ударит. Катастрофа может наступить в любой момент. Американский подход к холодной войне символизирует гора Шайенн в штате Колорадо. Глубоко в ее недрах спрятано Североамериканское командование по аэрокосмической обороне — и там исходят из того, что война может разразиться в любой момент и что любое ослабление бдительности приведет к новому Перл-Харбору, только ядерному. Боязнь такого исхода — вкупе с недоверием к коварному и безжалостному врагу — во многом определила холодную войну в сознании американцев.
Американцы проанализировали, что вынудило их вступить во Вторую мировую и определили, как им показалось, первопричину: Мюнхенское соглашение, по которому нацистская Германия аннексировала часть Чехословакии. Это мнение не было сугубо американским, но оно изменило стратегию США. Если Вторая мировая разразилась из-за неспособности упредить действия немцев в 1938 году, то из этого следует, что и Тихоокеанскую войну можно было предотвратить — решительным и своевременным вмешательством. Действуй с упреждением и напористо — до сих пор девиз внешней политики США. Мысль, что несвоевременные и нерешительные шаги привели ко Второй мировой войне, лежит в основе многих американских дискуссий об Иране или России.
Перл-Харбор — и биржевой крах 1929 года — не только заронил предчувствие беды и посеял сомнения к мудрости политических лидеров и командования, но и заменил стратегию мобилизации с началом войны стратегией постоянной готовности. Если война может начаться в любой момент, и если главное — избегать второго Мюнхена, то существующее сегодня огромное военное ведомство — незаменимо. Кроме того, необходим альянс под руководством США, которого до Второй мировой войны не существовало.
Стратегический просчет СССР
У Советского Союза был свой Перл-Харбор: 22 июня 1941 года немцы вторглись в их страну, несмотря на подписанный в 1939 году договор о дружбе. Он был заключен по двум причинам: во-первых, русские не смогли убедить англичан или французов подписать антигитлеровский пакт. Во-вторых, договор с Гитлером позволил бы Советам продвинуть свою границу на запад без единого выстрела. Это был ловкий ход, но недостаточно дальновидный.
Советы выбрали динамичную внешнюю политику смены альянсов, исходя из оценки различных игроков и их возможностей. Один неверный шаг мог привести к катастрофе — нападению в момент, когда советские войска еще не оправились от очередной сталинской чистки. Советские войска были неготовы к атаке, и их стратегия рухнула вместе с Францией, — поэтому решение о войне единолично принимала Германия.
Из июньского вторжения в 1941 года Советы вынесли убеждение, что политические маневры не смогут заменить военной мощи. Соединенные Штаты завершили Вторую мировую войну убеждением, что основной причиной этой войны был провал Америки. Советы — вопреки расхожему мнению — что несмотря на напряженные усилия по созданию коалиции и поддержанию баланса сил они стали крайне уязвимыми из-за одного единственного просчета во Франции.
Во время холодной войны Советы разработали стратегию, которую можно назвать «бесстрастной». Под давлением коалиции во главе с США Советы предпочитали союзникам сателлитов. Варшавский договор был не столько союзом, сколько геополитической реальностью. По большей части он состоял из государств под непосредственным контролем Советского Союза — будь то военным, разведывательным или политическим. Военная ценность блока была ограничена — как и его пространство для маневра. Тем не менее, на советские силы можно было положиться, и Варшавский договор — в отличие от НАТО — был географической реальностью. С его помощью Советы гарантировали невозможность вторжения со стороны США или НАТО. Очевидно, что Советы — как и американцы — сохраняли бдительность насчет ядерных атак, но при этом отмечалось, что советская система была значительно менее изощренной, чем американская. Отчасти этот дисбаланс объяснялся технологическими возможностями. Отчасти тем, что больше всего Советский Союз боялся не ядерной атаки — хотя и этой угрозой пренебрегать было нельзя. Первобытным страхом Москвы было нападение с Запада. Отсюда стратегия Советского Союза состояла в том, чтобы расположить собственные силы как можно дальше на запад.
Сравните с отношениями СССР с Китаем. Идеологически, Китай должен был быть крепким союзником, но к середине 1950-х их альянс рассыпался. Советы не были идеологами. Они были геополитиками — и Китай представлял собой потенциальную угрозу, совладать с которой они не могли. Идеология значения не имела. Китай никогда не стал бы выполнять роль, отведенную, скажем, Польше. Китайско-советские отношения скоро распались.
Советская общественность не испытывала американского страха, где под маской мира и процветания зрели семена катастрофы. Советские запросы и ожидания от жизни были гораздо скромнее американских, — равно как и надежда, что государство предотвратит катастрофу. Наоборот, это само государство порождало катастрофы. В то же время война выявила — почти с самого начала — стихийно возникший глубинный патриотизм, скрывавшийся десятилетиями под идеологией интернационализма. За коммунистическим ражем, циничным равнодушием и страхом советской тайной полиции русские обрели что-то новое, в то время как американцы нашли забытое старое.
Крах Франции поколебал Великобританию
Что касается англичан, то их просчет насчет Франции в общем-то ни на что не повлиял. При том, что скоропостижный крах Франции их ошеломил, они испытали тайное облегчение, что не придется снова сражаться во французских окопах. С распадом Франции оставалось рассчитывать на две вещи: во-первых, что Ла-Манш, флот и авиация удержат немцев в страхе. Во-вторых, что в свое время в войну втянутся США. Оба их расчета оправдалось.
Однако в число главных победителей Великобритания не вошла. Немцы ее, может, и не оккупировали — но зато американцы. Это была совсем другая оккупация — может, даже необходимая самой Британии — но все равно иностранная оккупация. И при всей ее мягкости и доброжелательности, она означала конец Британской империи и Британии как сверхдержавы. Британию одолели не американские войска — а шок от поражения французов. На бумаге у французов была отличная армия — во многих отношениях превосходящая немцев. Но продержались они всего несколько недель. Подытоживая чувства британцев: отрицание сменилось изнеможением, а затем — обидой.
Некоторые из этих чувств канули в прошлое. Американцы сохраняют свой страх, хотя Вторая мировая война их стране по-своему принесла немало пользы. Война положила конец Великой депрессия и — за период от закона о льготах ветеранам и кредитного общества штата Виргиния до общенациональной системы автомагистралей — создала средний класс профессионалов с частными домами и обширными возможностями. И все же страх остается, причем не всегда подспудный. Перл-Харбором нынешнего стали теракты 11 сентября 2001 года. Страх, что безопасность и процветание — лишь зaмок из песка, отнюдь не иррационален.
Русское же чувство патриотизма все еще скрывается за цинизмом. Распад Советского Союза и крах его сферы влияния отнюдь не повлекли за собой изобретательных стратегических шагов. Наоборот, на Украину президент России Владимира Путина отреагировал столь же бесстрастно, как Сталин или Леонид Брежнев. Путин — не макиавеллиевский гений, а наследник немецкого вторжения 22 июня 1941 года. Он ищет стратегической глубины, которую контролируют его войска. И вокруг него сплотился народ.
Что касается англичан, то когда-то у них была империя. Теперь у них остался остров. И время покажет, удастся ли им его удержать — ведь силу набирают шотландские националисты.
Празднуя окончание Второй мировой войны, полезно изучить ее начало. Так, многие из основ нынешней военно-политической культуры, особенно американской, появились на свет с началом Второй мировой войны. Перл-Харбор и американский взгляд на Мюнхен предопределили не только мысли о международных отношениях и войне, но и американское мировоззрение. Совсем рядом притаилось ощущение, что все хорошее рано или поздно закончится. Многое из этого растет из Великой депрессии, и многое — из Перл-Харбора. Прежний оптимизм еще теплится, но уверенность в обязательном успехе теперь глубоко сдержана.