«Атлантико»: Многие ждали выступления Эммануэля Макрона в нынешний исторический период. Оно останется в памяти или же о нем быстро забудут?
Венсан Турнье: С этим действительно было связано много ожиданий, что логично, поскольку эпидемия теперь позади, хотя вторая волна все еще остается возможной. Все хотят понять, какие выводы будут сделаны из этого исключительного кризиса, учитывая, что эпидемия многое изменила, а Франция находится в тяжелом положении в социальном и экономическом плане (и даже этническом, если судить по недавним демонстрациям). Но в этом плане президентское выступление мало что дает. Президент предстал как управленец, который хочет в первую очередь защитить итоги своей работы и сообщить новости о последнем этапе снятия изоляции, хотя это можно было бы поручить премьеру или министру здравоохранения.
Как бы то ни было, президент не ограничился чисто техническими мерами. Он сказал и важные вещи, в том числе о национальном суверенитете. Тем не менее он говорил не так много на эти темы, в частности о финансировании долга. Хотя от него в принципе не стоило ждать громких заявлений. Целью президента не было представить свою будущую программу. Выборы состоятся только через два года, а пока нас ждет только второй тур муниципальных выборов, который может привести к перестановкам. Главные вопросы будут решаться в ближайшие месяцы, и Эммануэль Макрон не хотел раскрывать все карты. Ему нужно было наоборот скрыть их, что он достаточно ловко сделал, поддержав очень разные, даже противоречивые позиции, чтобы оставить открытыми все варианты. Эта относительная неоднозначность перекликается с тем, что, как пишет пресса, власть рассматривает несколько тактик: роспуск Национального собрания, формирование правительственной коалиции, референдум и т.д.
Арно Бенедетти: Это было промежуточное выступление, без неожиданностей. Президент лишь повторил слова, которые и без того часто звучали во время этого кризиса. В целом это стало вариацией на одну тему. Ничего исторического, а просто нечто методическое. Проблема в том, что выступление прозвучало одновременно слишком поздно и слишком рано. Слишком поздно, потому что премьер уже практически все это сказал на пресс-конференции по кризису и, кстати, сделал это гораздо эффективнее главы государства. Слишком рано, потому что для последовательности политического цикла следовало бы подождать с громкими заявлениями до результатов муниципальных выборов. То есть, все было скорее интерлюдией, чем прелюдией. Он остался на фундаментальных основах своего подхода к кризису: оправдание принятых им решений, возвращение к суверенитету (пусть и в европейских рамках), негласная просьба проявить единство для «восстановления». Проблема в том, что необходимость восстановления связана в первую очередь не с санитарным кризисом, который в принципе ничего не разрушил, а просто остановил. Произошедшее раскрыло нам глаза на то, что мы сами разрушили еще до эпидемии, в частности в сфере стратегической независимости в ряде отраслей.
— Выступление превратилось в защиту его подхода к борьбе с эпидемией. Он стремился показать, что именно благодаря ему меры изоляции получилось снять раньше. Может ли он тем самым вернуть потерянное во время кризиса доверие?
Венсан Турнье: Президент действовал достаточно умело в плане риторики. Он сумел похвалить результаты своей работы, не говоря в первом лице. Например, он сказал: «У нас нет причин краснеть за результаты» или «Мы можем гордиться тем, что сделано». Это «мы», естественно вызывает сомнения: он говорит о себе? Правительстве? Французах? В любом случае, президент явно связывает себя с этими результатами, поскольку не говорил об ошибках или сожалениях со своей стороны. Стоит также отметить, что президент ни разу не ссылался на санитарные и научные органы для оправдания своих решений, хотя эти органы активно работали с самого начала кризиса. Это означает, что он собирается в одиночку принять ответственность за результаты, и намекает, что ученые, как и другие ведомства страны, начиная с парламента, не играли особенно большой роли во время кризиса.
Приняв ответственность за результаты, президент может восстановить определенное доверие к себе. Он представляет себя как того, кто руководил страной в небывало сложное время. Был ли его метод правильным? Можно до бесконечности спорить о том, удалось ли бы сократить число жертв при другой политике, но президент может подчеркнуть, что во Франции все было не так уж и плохо по сравнению с другими европейскими странами, такими как Италия, Великобритания и Бельгия. Как бы то ни было, жертвы — это лишь одна сторона кризиса, последствия которой, вероятно, развеются достаточно быстро. Главным будет сосредоточиться на экономике. Президент может сколько угодно говорить, что решил спасти жизни, а не экономику, определяющим фактором для избирателей в 2022 году будет именно она.
Арно Бенедитти: На данном этапе еще нет никакой определенности, но Елисейский дворец решил продвигать победную риторику. Первая треть президентского выступления заключалась в оправдании решений, которые были приняты исполнительной властью в ходе кризиса. Цель в том, чтобы приписать самому себе успехи, оставив вне поля зрения все проблемы и нарушения до и во время эпидемии. Глава государства старательно обошел все вопросы, которые вызвала его работа во время кризиса. Судя по всему, его главной целью было извлечь дивиденды из снятия изоляции: оно считается в первую очередь делом рук премьера, которого он, кстати, не упомянул ни разу за 19 минут выступления. Все выглядит так, словно Эммануэль Макрон стремился любым путем оставить за собой последнее слово. В такой перспективе здесь нет ничего ненормального, поскольку он — президент, который в 5-й Республике обладает прерогативой быть тем, кто принимает последнее решение, намечает курс и контролирует ведомственный график. Тем не менее в увиденной нами сцене есть одна проблема: все это слишком подчеркивается и создает ощущение подспудной конкуренции между двумя главами исполнительной власти.
— Он проявил авторитет по вопросу республики и ее истории. Эта жесткость по теме, которая зачастую рассматривается как неоднозначная, позволит ему наладить связи с французами?
Венсан Турнье: Это единственный вопрос, по которому президент действительно проявил жесткость, как и в поддержке полицейских. Такая позиция действительно заслуживает внимания с учетом давления, которое существует последние несколько недель по вопросам расы и истории. У президента было два варианта: либо пойти на поводу у демонстрантов и раскритиковать национальную историю, либо четко заявить, что такой вариант исключается. Он пошел по второму пути, причем заявил об этом на редкость четко. Почти удивительно слышать от него такие жесткие слова: «Республика не сотрет ни один след и ни одно имя из своей истории. Она не забудет ни одно из своих произведений. Она не снесет ни один памятник». Эта жесткость проскальзывала раньше в опубликованных прессой частных заявлениях президента, который очень резко отзывался об университетах: «На университетской среде лежит вина. Она способствовала этнификации социального вопроса, потому что считала это золотой жилой. В результате возникает сепаратизм. Это разделяет Республику надвое».
Произнесенные им в воскресенье вечером слова о коммунитаризме и сепаратизме представляют собой логическое продолжение этой мысли. Тем не менее был ли у него выбор? Вариант с поддержкой демонстрантов все же был очень рискованным. Он подразумевал широкий пересмотр школьных программ, культуры и наследия, а также сочувственные заявления в адрес этнических и религиозных меньшинств и резкую критику полиции, что могло быть крайне взрывоопасным. Правительство рисковало тем самым настроить против себя немалую часть населения, которое не поняло бы, почему государство так легко соглашается поступиться культурным и историческим наследием страны. Оно также могло окончательно потерять поддержку сил правопорядка, что означало бы серьезную угрозу для общественного спокойствия и стало бы проявлением неблагодарности к правоохранительным органам, благодаря которым власть смогла пережить кризис «желтых жилетов».
Арно Бенедитти: Без сомнения, это самый значимый момент его выступления. В этом вопросе его позиция определенно сдвинулась вправо. Его поддержка сил правопорядка была совершенно однозначной. Он напомнил об основах, которые находят отклик среди правых, а также части республиканских левых: необходимость республиканского порядка и гражданского универсализма не может сосуществовать с сепаратизмом и коммунитаризмом. Наконец, он стал несгибаемым защитником всей сложной и многообразной истории Франции, словно понял, что в ней есть нечто священное, то, что затрагивает глубины души страны. Посмотрим, будет ли он и дальше придерживаться этого курса, поскольку в прошлом он уже изменял свои первоначальные позиции или даже полностью противоречил им. В любом случае, в этом выступлении он показал, что осознает опасность звучащих сепаратистских призывов. Глава государства впервые занял предельно четкую позицию по этому вопросу. Если он действительно совершил поворот и будет придерживаться этой позиции, мы видим с его стороны четкий курс на фоне усиления рисков раздробленности национального сообщества. В такой перспективе нынешние демонстрации с ярко выраженным этническим подтекстом позволили ему прояснить свою позицию.
— Макрон объявил в выступлении новую политику, в которой будут исправлены ошибки и закреплены достижения. Как президент пытается переосмыслить себя?
Венсан Турнье: Это был один из самых ожидаемых пунктов выступления, и нужно признать, что здесь наметились большие перемены. Нынешний Макрон не похож на Макрона образца 2017 года. Тем не менее не удается отделаться от чувства, что президент пытается примирить противоречивые тенденции, оставить возможными все варианты, в том числе возвращение к Макрону 2017 года. Так, он пытается выдержать тематический баланс в своем выступлении. Он говорит о необходимости укрепления независимости Франции (он неоднократно делает на этом упор и говорит, что нужно «вернуть независимость Франции», словно это подразумевает выход из ЕС), но затем упоминает суверенитет Европы («более сильная, солидарная, суверенная Европа»). Как Франция может быть более независимой в более сильной и суверенной Европе? Сохраняется неоднозначность и насчет места государства: президент говорит о «плане модернизации» и восстановления, что представляет собой очень сильную формулировку (стоит ли ждать возвращения генерального комиссариата планирования, который был создан де Голлем в 1945 году?), но в то же время хвалит промежуточные органы и выступает за большую централизацию и большие полномочия мэров, больниц и вузов.
Этот момент тем удивительнее, что в период ограничений государство запретило мэрам принимать любые решения санитарного характера (государство не позволило им сделать ношение масок обязательным или ввести комендантский час), а университетам не предоставили ни малейшей свободы в том, что касается организации учебного процесса или окончания изоляции. Поэтому удивительно видеть, как президент представляет себя защитником свобод, которые до того момента старательно задвигались в сторону. Президент говорит, что «не все можно решить в Париже», но именно этим он сам занимался на протяжение четырех месяцев. Возможно, это просто стратегия в отношении образованных кругов, которые все еще убеждены в необходимости большей демократии, тогда как большая часть общественности хочет от власти большей эффективности.
Арно Бенедитти: Переосмысление — это настоящая мантра, которую он уже не раз использовал с разными формулировками и в разных формах. Вспомните о «втором акте», который уже был связан с обещанием переосмысления. Сейчас президент поставил цель: восстановление. Он также выступил с оправданием сделанного за последние 3 года. То есть, никаких сожалений по сути, а лишь небольшое изменение позиций по форме с упоминанием содействия спикеров Национального собрания и Сената, а также среднего звена власти в рамках совместных усилий по восстановлению. То есть, мы видим упор на большей согласованности и «самокритику» старого подхода к власти. Здесь мы в очередной раз наблюдаем своеобразный экзорцизм, который он использует, когда чувствует ослабление поддержки населения. На кону действительно стоит доверие к нему.
Кроме того, он играет с такими словами как «независимость», «экология» и «солидарность», чтобы завлечь идеологическую клиентуру и попытаться добиться от нее поддержки своей изначальной политики, от которой он, видимо, так и не отказался. Он обращается к поборникам суверенитета со словами о независимой экономике, взывает к экологам с утверждением о «зеленом» характере этой экономики, пытается привлечь социал-демократов с помощью императива солидарности в этом проекте. Такой подход говорит о попытках наспех «залатать» программу, угодить «и нашим, и вашим». Он пытается спасти «техно-либерализм» с помощью тематик, которые ощутимо удалены от него или даже полностью противоречат ему. Это, скорее, коллаж, чем объединение, оксюморон, а не единство. Правда в том, что менее чем за два года до конца президентского срока Эммануэль Макрон столкнулся лицом к лицу с собственными противоречиями: нельзя укреплять суверенитет, если отказываешься от него ради глобализации, защищать экологию, если делаешь упор на производительности, развивать социальную сферу, если вводишь противоречащие ей стандарты. Макрон сменил неоднозначность на идеологический подход в духе Брауна. Как минимум, все это становится троянским конем сохранения его собственной системы убеждений, которая претерпела глубокие преобразования в связи с социально-экономическими последствиями санитарного кризиса.