Эпидемия, которая все еще бушует во многих регионах России, занимает все меньше внимания власти и общества. Теперь можно оглянуться на то, с чем российская политическая система вошла в коронавирусный кризис и с чем, а главное, куда она оттуда будет выходить.
И путинский режим в целом, и отдельные его части, вроде правительства и прокуратуры, переживают сейчас общую политическую трансформацию, которая превращает их в нечто новое, отличное от того, к чему мы привыкли после 2014 года. Смысл этой трансформации неоднозначен. Он не только в том, чтобы обеспечить лично Владимиру Путину комфортное положение в политической системе сейчас и в будущем. Он еще и в том, чтобы продлить жизнь системе, очевидно уставшей морально и на уровне персоналий, а также привести общую ее конструкцию в соответствие с изменившимися за последние пару лет реалиями — в первую очередь с сокращением базы поддержки режима.
Собственно, январское президентское послание, давшее старт политической трансформации, — это запоздалый ответ на проблему, возникшую еще во второй половине 2018 года. Суть ее в том, что массивное здание посткрымского российского режима перестало соответствовать держащему его фундаменту в виде путинской популярности.
Сложность нынешней трансформации не только в ее масштабах и глубине, но и в том, как стремительно изменяется система под воздействием сил, не контролируемых Кремлем. При этом Путин проводит эту трансформацию, не имея того карт-бланша, какой он сам дал премьеру Мишустину или генпрокурору Краснову. «План Путина», если он и был поначалу в виде продуманной последовательности шагов, обнулился и принципиального значения сегодня не имеет. Российский президент во многом утратил свою субъектность: он пока сохраняет свое монопольное положение, но исходящие от него политические инициативы больше не определяют целиком жизнь страны.
Эпидемия коронавируса, накрывшая Россию в марте — апреле, отменила большинство заготовок, которые Кремль начал воплощать в жизнь 15 января, и запустила изменения совсем другого рода — скорее реактивные, чем проактивные. Прежняя повестка обнулилась, в ней уже нет ни славного прошлого, которое было бы актуально сегодня, ни привлекательного будущего, которое не было бы зачеркнуто настоящим. Развитие режима будут определять внешние факторы, а не прежние планы.
Эпидемия вместе с глубоким экономическим кризисом настигла российскую политическую систему, когда та пыталась прыгнуть в будущее. Все старые и уже ослабленные политические институты, включая парламент, правительство, суды и крыши бизнес-игроков, оказались выведенными из игры, а новые институты Большого президента либо еще не были запущены (как, например, Госсовет), либо не способны действовать самостоятельно при самоустранившемся президенте (например, президентская администрация, Совбез, разнообразные президентские советы, включая Совет Федерации). Сюда же можно добавить безнадежно устаревшую и выработавшую свой ресурс партийную систему.
Политико-управленческий пейзаж в России сейчас напоминает картину из финала «Войны миров» Уэллса, когда боевые машины марсиан еще конвульсивно дергаются, но организующей силы, способной ими управлять, уже нет. Борьба и с эпидемией, и с техногенной катастрофой под Норильском показала импотентность нынешней системы управления на разных уровнях.
Возникает интересная ситуация, когда разрушить старые институты у Путина хватило времени и сил, а вот на создание новых ни сил, ни легитимности уже нет. Новую систему теперь некому строить сверху, она будет вырастать снизу из того, что имеется.
Экономисты могут спорить, правильно или нет было экономить на помощи гражданам и малому бизнесу в ожидании долгих худших времен, но за сохранение финансовых ресурсов и своего физического здоровья Путин заплатил здоровьем политическим. И близящееся голосование по Конституции не даст ему новых сил: низкие результаты ударят по легитимности с одной стороны, высокие — с другой, но тоже ударят.
Что же остается в сухом остатке? Слабость лидера парализует всю завязанную на него систему институтов, включая заявленный, но даже не представленный хотя бы в эскизе Госсовет. О нем напоминает лишь «рабочая группа Собянина», представляющая собой некий штаб из двух десятков высокопоставленных федеральных чиновников. Ее работа, как, впрочем, и работа старшего по статусу координационного совета премьера Мишустина, носит отчасти виртуальный характер.
На фоне слабости президентской власти во всех ее форматах можно ожидать относительного усиления «премьерского» правительства, корпоративных и региональных элит. В принципе, могла бы укрепиться и Госдума, но депутаты сейчас находятся в подвешенном состоянии из-за предстоящих через год выборов, которые опять-таки усилят региональные элиты.
Слабость лидера означает, что он будет слаб и как арбитр в конфликтах между группами элиты, причем в момент, когда такие конфликты неизбежно усилятся из-за резкого сокращения бюджетного пирога. Это относится не только к гражданским, вроде «Роснефти», наиболее заметной сейчас со своими аппетитами, но и к силовикам. Если в 2016 году сильный тогда президент радикально переформатировал половину силовых структур, то из оставшейся половины пока переформатируется только прокуратура, а МВД, Следственный комитет и ФСБ ждут своего часа.
Все происходит по-доброму и без шума — без публичных коррупционных скандалов и обвинений. При этом сам факт радикального переформатирования ключевой структуры, связывающей органы следствия и судебную систему, в известном смысле обнуляет все прежние неформальные договоренности по крышам и держит в напряжении большинство бизнес-игроков разных уровней и кланов.
Сейчас внимание сосредоточено на всенародном голосовании как важном элементе в легализации первого, конституционного этапа политической трансформации. Однако голосование — это лишь вишенка на торте, а самого торта по факту уже нет. Готовя «народное голосование», Кремль отвлекает на реализацию уже неактуальной повестки ресурсы, необходимые для решения реальных проблем.
Голосование, на котором маниакально настаивает Кремль, — это, с одной стороны, попытка символически снять с себя ответственность за неконституционные преобразования, а с другой — некое переприсягание старому-новому царю. Это такая Терешкова-2 в масштабе всей страны. Однако издержки и риски, связанные с этой затеей, существенно превышают призрачные возможные выгоды.
Независимо от того, удастся ли Кремлю гладко провести голосование, машина которого уже запущена, ситуация изменилась радикально. Кризис изменил базис — существовавший ранее баланс между лидером, элитами и гражданами. Ему уже не соответствует старая надстройка из политических практик, сложившихся после 2014 года. И если это несоответствие быстро не устранить, то оно приведет к острым конфликтам и противоречиям уже в ближайшее время.
Меняется политическая геометрия режима, прежде всего пирамида «лидер — элита — граждане». Прохудившаяся путинская харизма была не просто украшением, а фундаментом, на котором строилась вся политсистема после 2014 года. Теперь же, когда фундамент просел, должна меняться и конструкция сверху, особенно этаж «лидер — элита».
Однако этого не происходит: наверху нет ни понимания, ни способности перестроиться на среднем уровне. А значит, неизбежно пойдут трещины и на первом этаже «граждане — элита» (на тех же региональных выборах), а также на втором — «элита — лидер».
Собственно, они уже идут, когда отставленный по утрате доверия губернатор обращается в Верховный суд с иском против Путина. Как ни относись к бывшему главе Чувашии Михаилу Игнатьеву, его демарш показывает, что подрастерявший доверие граждан Путин сегодня уже не может просто по настроению, из популистских соображений снимать глав регионов, получивших от тех же граждан мандат.
Другие примеры — демарш элит в Дагестане из-за эпидемии и в Иркутской области из-за выборов губернатора. Сюда же можно отнести и торпедированный местными элитами проект объединения Архангельской области и Ненецкого автономного округа.
Возникает вопрос и о том, насколько система способна обеспечивать лояльность управленческих и бизнес-элит с помощью прежних репрессивных методов. Пока раскрученный несколько лет назад маховик репрессий против элиты работает скорее по инерции, в полную силу. Отсюда опасения, что власть будет компенсировать нехватку пряников более активным использованием кнута.
С точки зрения сохранения системы это не самая перспективная идея — обеспечивать контроль над элитами с помощью усиления репрессий в условиях сокращения финансовой базы. Попытка ее реализовать только подорвет основы режима и ускорит его крах. Тем не менее сокращения репрессий ожидать не приходится, ведь это важный системный механизм элитной конкуренции и перераспределения власти и собственности.
Не те уже и граждане: они становятся гораздо более активной и в перспективе организованной силой. Декабрь 2011 года показал, а московское лето прошлого года подтвердило, что сбои в системе могут приводить к серьезным негативным для нее последствиям, если с беззастенчивым враньем власти сталкиваются большие массы людей. Тогда это были тысячи и десятки тысяч политических активистов и наблюдателей на выборах, сегодня — многие сотни тысяч врачей, пациентов, их родственников.
Идет эрозия монопольного контроля Кремля над ситуацией в регионах. Она началась в Иркутской области в 2015-м, продолжилась в Хакасии, Хабаровском крае и Владимирской области в 2018-м, а теперь может получить новый импульс на предстоящих 13 сентября выборах — как губернаторских, так выборах горсоветов в столичных городах. Низкое качество региональных политических элит и отсутствие в большинстве регионов сильных самостоятельных лидеров не столько мешает регионам выйти из-под чрезмерного контроля Кремля, сколько создает дополнительные сложности и увеличивает риски.
Сюда следует добавить и резкое обострение ситуации в республиках Северного Кавказа: в Дагестане, где старую систему демонтировали, а новую так и не построили; в Карачаево-Черкесии, где демонтаж начали и приостановили. Здесь вступает в действие фактор «регионально-элитного обременения бюджета», когда в федеральном бюджете начинает не хватать средств на покупку лояльности республиканских элит.
Ослабление углеводородной зависимости российской экономики не только подрывает политэкономическую базу режима, но и ведет к неизбежной децентрализации, когда резко вырастет самостоятельность и корпораций, и регионов — вплоть до возврата к модели «лихих девяностых». Если так, то двадцать с лишним путинских лет страна шла по кругу или даже по нисходящей спирали, поскольку к внутриполитическим проблемам сейчас добавились колоссальные внешнеполитические.
Остается, впрочем, надежда, что опыт институционального строительства 1990-х, будь то элементы квазифедерализма, конкурентные выборы и наблюдение на них, медийный плюрализм и так далее, будет востребован в будущем и позволит избежать повторения тех ошибок, которые привели Россию туда, где она находится сегодня.