Интервью с сотрудником факультета географических и геологических наук Познаньского университета Мариушем Ламентовичем (Mariusz Lamentowicz).
Wirtualna Polska: В Польше жары нет, сейчас нормальное лето, а не такое, каким оно все чаще бывало в последнее десятилетие.
Мариуш Ламентович: И люди задаются вопросом: «Где это глобальное потепление, раз у нас такое лето?». Между тем следующее лето может оказаться совсем другим, также нет гарантий, что зима будет напоминать зиму. Признаки усугубления кризиса видны в Сибири.
— В мае там было +40 градусов. Что происходит?
— Современные аномалии по-английски называют «heatwaves», то есть волны жары. Также бывают «hot spells», то есть долго удерживающиеся волны жары. Они пришли в Сибирь в начале этого года.
— С февраля там начались пожары. Кто виноват в их возникновении?
— Человек, который разогрел атмосферу. У научного сообщества в этом сомнений нет.
— О какой территории идет речь?
— Площадь охваченной огнем и уничтоженной им зоны быстро меняется. Я стараюсь следить за ситуацией, но, признаюсь, во всех этих цифрах легко запутаться. Месяц назад данные говорили о территории размером с Бельгию.
— А сейчас?
— По последним подсчетам российского отделения «Гринписа», с января сгорело 19 миллионов гектаров. Нужно, однако, отдавать себе отчет, что огонь не охватывает сразу миллион гектаров: он постепенно перемещается, распространяется, потушить его очень сложно. Разумеется, никто не фальсифицирует данные, но, возможно, даже эти цифры не отражают реального масштаба происходящего. Они могут увеличиться, ведь пожары продолжаются. Всплеск числа пожаров приходится обычно на июль — начало августа, а сейчас мы наблюдали его уже в мае и июне, скоро можно ожидать очередного. В этом году нам не удалось вживую осмотреть территории, где прошли пожары: мы не смогли поехать в Сибирь из-за коронавируса, однако, на публикующихся в СМИ фотографиях картина выглядит драматичной.
— Как возникает такой пожар?
— Явление, которое мы сейчас наблюдаем, это результат пожаров, возникающих естественным образом и поджогов. Свою роль сыграла очень теплая зима. На торфяниках могут возникать, как их называют, «зомби-пожары»: торф загорается, тлеет под снегом, а весной и летом огонь вновь охватывает торфяники и леса. Сибирь — это более 12 миллионов квадратных километров территории, на значительной части которой находятся залежи торфа. Так что, если на карте мира мы видим только отдельные точки пожаров, напоминающие дымящие трубы, на самом деле разворачивается трагедия.
Основная проблема в том, что попадает в результате такого пожара в атмосферу. Торф формировался на протяжении нескольких тысяч лет, его метровому слою может быть два тысячелетия. Сложно представить себе, что происходит в атмосфере, когда туда попадает такое количество углерода. Это дополнительный фактор ускорения процесса глобального потепления. Что еще хуже, торф — невозобновляемый ресурс. Если горит тайга, сосновые леса, мы знаем, что деревья скоро вырастут снова. Торфяник так быстро восстановиться не может, ему понадобятся тысячи лет.
— Чем сибирский пожар отличается от того, который произошел в польском Бебжанском национальном парке? У нас там тоже торфяники.
— Это совершенно разные территории, разные виды торфяников. В Сибири верховые болота, на которых растет сфагнум, в Польше — влажные луга. В Бебжанском национальном парке с глубинным торфяным пожаром мы не столкнулись, такое явление у нас, к счастью, наблюдается редко. Тушить подобный пожар всегда невероятно сложно, у нас возникли бы огромные проблемы, даже если бы загорелось всего несколько десятков гектаров торфяников. В Сибирь можно было бы отправить целую армию пожарных, но и этого бы наверняка оказалось мало. Там ситуация настолько серьеза, что пожары уже не тушат.
— Можно ли предсказать, оценить, какое влияние сибирские пожары окажут на климат?
— Мы не знаем даже, каков запас углерода в польских торфяниках, а в сибирских его значительно больше. Можно строить какие-то предположения, но детальных исследований на эту тему нет. Кроме того, точно не известно, сколько углерода попадает в атмосферу из осушенных торфяников, а они выделяют углекислый газ не только тогда, когда горят. В случае Сибири мы имеем дело с «терра инкогнита». Опираться мы можем только на спутниковые данные, детальных научных изысканий очень мало. В этом отношении многое еще предстоит сделать как в Сибири, так и в Европе.
— Российские исследователи говорят, что есть и другая сторона медали: благодаря повышающимся температурам Сибирь станет более доступной для человека.
— Когда я слышу о положительных аспектах глобального потепления, у меня в мозгу загорается красная лампочка: что-то здесь не сходится, у кого-то есть в этом какой-то интерес. К таким сообщениям я отношусь с осторожностью. Для России и Китая тема заселения Сибири представляется очень важной по экономическим причинам, но проблема в том, что экономика всегда связана с эксплуатацией природных ресурсов.
Взгляните на западную часть Сибири на картах «Гугла»: мы видим там густую сеть трубопроводов, служащих для транспортировки нефти и газа. Это не что-то, что будет происходить в будущем, это есть уже сейчас. Я не исключаю, что Сибирь станет менее суровым местом, что появится возможность заселить территории, по которым сейчас можно проехать 500 километров, не встретив ни единого человека. Комаров там на заболоченных территориях много, но если вы потеряетесь без «Джи Пи Эс», никто вас не найдет.
С экономической точки зрения повышение температур в Сибири может быть для России выгодным, но для природы — это трагедия, ведь оно обернется процессом исчезновения лесов и обезвоживания почв, загрязнением окружающей среды. Меня, однако, не удивляет стремление на север, в Арктику, она скрывает множество природных ресурсов. Я опасаюсь, что процесс покорения этих территорий неизбежен. Вопрос, как его контролировать, что сделать, чтобы природа пострадала не так сильно.
— Без ограничения выбросов с жарой и пожарами в Сибири нам не справиться?
— Ответ содержится в прогнозах Межправительственной группы экспертов по изменению климата (IPCC). Я отношусь к ним очень серьезно. Ученые предсказали глобальное потепление уже 50 лет назад, хотя тогда они использовали более осторожные данные, чем те, к которым мы обращаемся сейчас. Не знаю, что должно произойти, чтобы процесс начал замедляться или пошел вспять, может быть, падение метеорита или извержение вулкана. Мы движемся по самому худшему пути, надеяться на резкое изменение ситуации не приходится. В последние 20-30 лет стабильно фиксируется рост температур.
Я реалист. У меня есть коллеги, которые придерживаются так называемого экологического оптимизма и говорят, что все будет не так плохо. Иногда, однако, следует взглянуть правде в глаза, поддаться панике. Паника заставит задуматься над возможными решениями.
— Вы не выглядите человеком, впавшим в панику.
— Эта тема вызывает у меня массу эмоций, хотя тему глобального потепления и экологического кризиса я затрагиваю очень часто на научных конференциях и занятиях со студентами. Говоря о фактах, я не могу позволить себе поддаваться эмоциям. В Польше в течение 20 лет я веду наблюдения за несколькими экосистемами. Я посещаю эти места несколько раз в год и вижу тревожные изменения: утрату биоразнообразия, понижение уровня воды. Это может заметить каждый из нас.
— Что случится с Сибирью?
— Прогнозы роста температур показывают, что в ближайшие годы ситуация будет усугубляться. Можно с большой степенью уверенности сказать, что мы движемся в направлении состояния, называемого «парниковой Землей». В первую очередь следует заняться темой выбросов парниковых газов в атмосферу, иначе с пожарами нам не справиться. В Польше победить их довольно легко, но в таких местах, как Сибирь или Амазония это уже выходит за рамки наших физических возможностей.
— Что если в Сибири исчезнет вечная мерзлота?
— Термин «вечная мерзлота» не очень точен, поскольку она не вечна. Точнее будет называть ее многолетней. В период между ледниковыми периодами она частично таяла, а потом формировалась заново. В некоторых точках Европы ее до сих пор можно обнаружить на больших глубинах.
В период экологического и климатического кризиса мы стали обращать на нее больше внимания, поскольку она начала все сильнее влиять на нашу жизнь (даже если мы живем далеко от мест, где она встречается). В последнее время мы наблюдаем тревожные явления, например, появление в тундре кратеров в результате подземных взрывов метана. Хуже всего то, что многолетняя мерзлота тает, а находящаяся на поверхности растительность горит. Обывателю это может показаться темой, не заслуживающей особого внимания, однако, все, что выделяется из мерзлоты, в первую очередь метан, ускоряет процесс изменения климата.
— Но раз в прошлом она уже таяла и замерзала вновь, значит, это естественный процесс. Почему он нас тревожит?
— Уровень углекислого газа в атмосфере в межледниковые эпохи был гораздо ниже, чем сейчас, значит, мерзлота находилась в относительно хорошем состоянии. Опираясь на палеоклиматические данные (информацию о температуре или уровня моря тысячи лет назад получают, изучая, например, торфяники или породы в глубоких скважинах), можно с большой долей уверенности сказать, что таких ситуаций за последние 800 тысяч лет не было. Нам сложно детально реконструировать процесс изменений в многолетней мерзлоте, но темп этих изменений под влиянием выбросов парниковых газов сейчас чрезвычайно высок. Человеку, далекому от естественных наук, конечно, сложно осмыслить эти процессы в масштабе нескольких тысяч лет. Они происходили в прошлом, но сейчас стали гораздо более стремительными. Так, как, например, в Австралии. Пожары там были всегда, но они не имели такого масштаба и не распространялись на те области, где мы их видим сейчас.
— Что изменилось в Сибири?
— С Сибирью сложнее, поскольку мы хуже знакомы с долгосрочной историей пожаров в этом регионе. Такие реконструкции можно пересчитать по пальцам одной руки. Мы знаем, что в прошлом они бывали, но сейчас возгорания происходят во множестве мест, прежде всего таких, которые ранее были замерзшими или болотистыми. Горит Арктика, что раньше случалось крайне редко. Наши коллеги из Томского университета, с которыми мы ведем сотрудничество, сохраняют спокойствие и повторяют, что Сибирь горит каждый год, потом пожары прекращаются, а растительность восстанавливается. К сожалению, наблюдения свидетельствуют, что такой драматичной, как сейчас, ситуация еще не бывала.