К великому прискорбию, всякому историку Советского Союза приходится иметь дело со Сталиным — и решать сложный вопрос, как народная революция, произошедшая всего за десять лет до того, как он достиг верховной власти, превратилась из народного движения за общественное и политическое освобождение в кровавую деспотию. Наследие Сталина покалечило, изувечило и отбросило назад левое движение. Либералы и консерваторы постоянно припоминают мрачные годы его правления как истинный пример социализма и его сути.
Чтобы понять всю сложность и неповторимость России, ее революции и гражданской войны, а также грандиозного преобразования крестьянского общества в высокоурбанизованную промышленную сверхдержаву, потребуется немало времени, энергии и любопытства — и не стоит обольщаться, что мы много знаем или можем узнать. Но в этом и заключается вся суть истории.
Человек, который стал Сталиным
Более трех десятилетий назад я перешел от глубокого исследования истории Грузии к изучению самого известного и пресловутого его сына — Иосифа Джугашвили, человека, который стал Сталиным. Уже есть десятки биографий Сталина, и потребность в еще одной была сомнительной. Но меня интересовали его молодые годы — его путь из родного Гори к Октябрьской революции.
Это наименее изученная сторона сталинской биографии, хотя до революции он прожил почти столько же, сколько и после. На вопрос популярного биографа, который собирался вспахивать ту же самую ниву, я ответил, что меня интересуют революционное движение, социал-демократия, труд, марксистская мысль и политика. «Отлично, — облегченно выдохнул он, — я-то интересуюсь его женщинами».
Я собирался рассмотреть Сталина на стыке противоречивых культур, из которых сын пьяницы-сапожника стал видным революционером и строителем, как он сам заявил, первого социалистического общества в истории. К концу жизни он стал, пожалуй, могущественнейшим человеком в мире. Однако в разное время его называли «серым пятном», «человеком, пропустившим революцию», и «посредственностью», за которую зацепилась история. Он был «чудесным грузином» Ленина, в военное время — «генералиссимусом», а еще позже — «величайшим злодеем в истории».
Хотя психоисторический метод я отмел, мне все же предстояло исследовать человека на редкость закрытого — точнее, его разум и опыт. Вне всяких сомнений, Сталин для биографа — фигура одна из самых манящих, но при этом едва ли не самая негостеприимная. Не склонный к самоанализу, он не вел тайного дневника и оставил после себя лишь горстку личных писем и массу противоречивых свидетелей своей внутренней жизни.
Более того, политическая культура большевиков враждебно относилась к открытым демонстрациям личности и навязывала Сталину и его сторонникам вынужденную скромность. Самоотрицание вошло в социал-демократическую традицию. Даже когда гротескный культ личности Сталина разросся до колоссальных размеров, Сталин лукавил, что ему эта возня не по душе.
В разные периоды своей жизни Сталин творил о себе разные мифы. В 1930-х годах проводились параллели с Петром Великим, после — с Иваном Грозным. Его раннее мифотворчество было легендой о Грузии, революционном герое, железном человеке из подполья, закаленном большевике, который со временем стал верным ленинцем, умеренной серединой, а затем и радикальным преобразователем российской действительности.
Сталин до сталинизма
История жизни Сталина никогда не была просто биографией. В его достижениях видится чудо — сын грузинского сапожника взошел на вершину сверхдержавы, стал архитектором промышленной революции и уничтожил миллионы своих подданных, но при этом под его началом СССР остановил фашизм и его кровавую экспансию. История Сталина — это история становления Советского Союза и его особой понимания социализма. Его биографы нередко ставили историческое воображение на службу определенному политическому запросу — приуменьшая (или, наоборот, возвеличивая) сталинское наследие.
Такое жизнеописание нельзя отделить от его оценки. В России двадцать первого века отсылками к Сталину нередко оправдывается очередное сползание к деспотизму, тогда как на Западе весь советский опыт зачастую сводится к Сталину и сталинизму, Великим чисткам и ГУЛАГу. Драма его жизни, достижения и трагедии несут такой нравственный и эмоциональный заряд, что бросают вызов общепринятой исторической объективности и научному нейтралитету. В том, что касается Сталина, сплетни считаются фактом, а легенда обретает новый смысл.
Ранние годы Сталина — пока он еще не стал Сталиным — самый смутный и туманный период его жизни. Здесь непреходящее очарование демона-диктатора сочетается с непреодолимым искушением «приобщить к делу» детство и юность и разглядеть в них первые проблески революционера-параноика 30-х годов, отъявленного злодея, который отправил на смерть миллионы людей.
Те, кто «знал» Сталина как диктатора тоталитарной России, «прочли» характер генерального секретаря еще в молодом Сталине — подчеркнув удобные черты (насилие, паранойю, высокомерие и жажду владычествовать) и отвергнув неподходящие (романтизм, литературную чуткость, любовь к Родине и революционный идеализм). Несмотря на огромную роль юности в формировании сталинской личности, трудности ее восстановления по немногим сохранившимся воспоминаниям и скудным доступным документам порой влекут за собой то надуманные психоаналитические выводы, то фантастические аргументы, будто Сталин был агентом царской охранки (политического сыска).
Опасности психоистории
Свести всю сложность биографической темы к некому единственному ключу — в случае со Сталиным психоисторики предлагают жестокость родителей — значит упростить и обеднить ее изложение. Большинство историков с подозрением относятся к методу, который многое оставляет за бортом — в частности, культурный контекст, политику и идеи — и ставит под сомнение заявленные мотивации, сводя их к психологическим функциям (рационализация, компенсация, сублимация).
Друг детства и впоследствии политический оппонент Сталина Иосиф Иремашвили первым в своих воспоминаниях о детстве советского правителя сделал психологический вывод, который затем подхватили другие биографы:
«Незаслуженные жестокие побои сделали мальчика черствым и бессердечным, каким был и сам отец. Так как все люди, которые из-за возраста или положения имели право повелевать и властвовать, напоминали Сосо его отца, в нем оживали чувство ненависти и жажда мести — ко всем, кто стоял выше него. С юных лет осуществление планов мести было его целью, только это двигало им».
Сам же Сталин на родительские наказания смотрел по-другому. Когда популярный немецкий биограф Эмиль Людвиг, известный своими интервью со знаменитыми политиками в межвоенные годы, встретился со Сталиным в Кремле, он нескромно коснулся насилия со стороны родителей: «Что подтолкнуло вас на оппозиционность? Быть может, дурное обращение со стороны родителей? Но Сталин на это не клюнул. «Нет», — ответил он. «Мои родители были людьми необразованные, но обращались со мной совсем неплохо».
Продукт своего окружения
Тем не менее, покопавшись в источниках, я понял, что, несмотря на все лицемерие и обман, на всю игру и позу, Сталин все же раскрыл истинного себя — через поступки и публичные речи. Через десять лет после того, как я начал свои исследования, открылись советские архивы и появились свидетельства более надежные. Биографы впервые смогли поместить этого человека в его внутренний мир, показать его границы и таланты и обрисовать его портрет в попытке объяснить, казалось бы, необъяснимое.
Сталин был личностью исключительной — из-за того, кем он стал и чем занимался на разных постах в неспокойное время. Но как и многие из высших эшелонов власти, он в то же время был вполне обычным — маленьким человеком, попавшим в чрезвычайные обстоятельства.
В моей книге психологическая эволюция Сталина рассматривается как взаимодействие развивающегося характера грузинского мальчика с социальными и культурными средами, через которые прошел Сосо Джугашвили — позже Коба, еще позже Сталин. Каждая из них — от этнокультурной среды Грузии, революционной интеллигенции, марксистского движения, подполья, тюрьмы и ссылки до высших кругов российской социал-демократии, пожарищ гражданской войны, кулуаров советской партийной системы и политической культуры социализма — наложили на Сталина свой отпечаток, меняя его по ходу дела.
Формируясь под влиянием жизненного опыта, менялся не только он сам, но и его прошлое. Он не родился преступником и не стал кавказским бандитом. Он был не гангстером с жаждой наживы, а плодом — и участником — развивающейся культуры революционного подполья. Идеализм и идеология, а также обида и честолюбие толкнули его на риск и безрассудство политического преступника.
Он ожесточился, принял неизбежность обмана, безжалостности и насилия — все эти средства оправданы целью: общественным и политическим освобождением. Прежде чем рассказывать историю «революции, которую предали», надо сперва рассказать историю становления политического революционера и самого революционного движения с его возможностями, чаяниями и испытаниями.
Грузинские хитросплетения
Первую треть своей жизни Сталин провел в Грузии. В этой прекрасной и беспокойной стране он родился, вырос и получил образование, и Грузия стала первой культурной средой, оказавшей на него влияние. Однако трудно утверждать, что Джугашвили стал Сталиным из-за чего-то безоговорочно грузинского — просто потому, что единого архетипичного грузина не существует.
Страна его детства была кипящей ареной, где каждый по-своему определял свою культуру и ее ценности — нередко бурно ссорясь с сородичами по этнической группе. Националистам нравится представлять себе этническую культуру как нечто гармоничное и последовательное, где у ее носителей одинаковые характеристики, радикально отличающие их от «чужаков». Но тогдашняя Грузия входила в более широкую кавказскую культурную сферу и к тому же была встроена в государственную систему Российской Империи с ее собственным культурным влиянием и общественными течениями.
Ценности и общественные нормы грузин одновременно объединяли и ссорили. Старые традиции сталкивались с новым разделением власти и сдвигами в статусной и гендерной иерархии. Поэты и политики спорили наперебой, что считать «истинно грузинским». Уже за полвека до рождения Сталина были люди, готовые «сторожить» границы грузинской культуры, учить других подлинному и правильному, и наказывать отщепенцев.
Разные стороны этнической культуры Сталина постоянно ломались и воссоздавались, и многие интеллектуалы обратились к тому, что, как им казалось, вот-вот отойдет в прошлое. Но молодой Сосо Джугашвили — под влиянием любящей матери — неразрывно связывал себя с Грузией, ее обычаями и культурными установками, тонкостями и ритмами ее языка, ее музыкой и сверхмаскулинными гендерными порядками.
Коба-марксист
Более зрелый Коба в конце концов преодолел, как ему казалось, тесные национальные рамки и соотнес себя с открыто антинационалистической политической партией и ее социалистическим будущим. Сосо быстро покинул родной город, где преобладали грузины, и влился в другие культурные среды: православную семинарию, интеллигенцию, революционное движение и партию.
К своему двадцать первому дню рождения он уже был профессиональным революционером нового образца — его нравственный облик определяла политическая культура российской социал-демократии с ее особым моральным кодексом, идеализированными представлениями об интеллигентах (то есть радикальных интеллектуалах-«политиках»), и замысловатыми догмами верности и жертвенности.
Во время холодной войны советские и западные учеными изучали историю российской социал-демократии и марксистского движения целыми батальонами. К 1905 году оно безвозвратно раскололось на большевиков и меньшевиков — причем в 1917 году к власти пришло именно радикальное крыло. Точки зрения у них были диаметрально противоположные, но каждая — продукт интеллектуальных и политических императивов своего мира.
С падением Советского Союза интерес к нюансам политической борьбы между марксистскими фракциями, их значению и влиянию на советское будущее испарился. Однако в то же время менее конфликтная атмосфера постсоветского периода, наряду с открытием советских архивов, принесла с собой переоценку истории российского (и грузинского) марксизма — и их рабочих движений с присущими им особенностями.
Поскольку эти движения и марксистское подполье были основной питательной средой для Сталина и его окружения, в книге «Сталин: переход к революции» я предлагаю новую трактовку истории тех движений, из которых возник советский эксперимент, да и сам Сталин.
Логика войны
Изучение культурных миров, где вращался молодой Сталин, позволяет лучше понять корни особой психологии советского лидера и факторы, определившие его личную и политическую траекторию. Понимание приходит, если вписать этого человека в его время и место — хотя некоторые стороны его внутренней работы все равно остаются неуловимыми, спрятанные там, куда историкам хода нет.
Мира, куда он пришел, определялся нищетой. Постоянное, ненасытное внимание и яростная лесть, которые расточала мать Сосо, единственная, кто его воспитывала, лишь подпитывали его недовольство миропорядком и своим местом в нем. Сознавая, что со своим талантом он прозябает на задворках, Сосо тяжелой работой и дисциплиной вырвался в лучшие ученики в классе. Честолюбие он унаследовал от обоих родителей.
Реконструкция уцелевших фрагментов жизни Сталина перечеркивает привычную биографическую последовательность с естественным переходом от детства и отрочества к зрелости. Вырисовывается эволюция гораздо более разрозненная — Сосо / Коба / Сталин словно отбрасывал одно самосознание и принимал другое. Послушный сын и семинарист превратился в бунтаря; грузинский патриот и поэт-романтик стал ассимилированным русским — правда, лишь отчасти, главным образом, в публичной жизни. Воинствующий большевик временами приобретал окраску умеренного.
Уезжая из Грузии физически и психологически, Сталин оставил культуру, где ощущение личности происходит из семьи, друзей и народа, и окунулся в мир, где каждый определял собственную природу в соответствии с особым пониманием исторической неизбежности и неумолимых политических императивов. Став мятежниками против существующего порядка, революционеры вроде Сталина объявили официальным властям войну.
Для марксистов Российской империи политика была не компромиссом и увещеванием, а жестокой, непримиримой битвой. Логика войны требовала насилия (порой скрепя сердце). Сталин откликнулся как на внутренние потребности, так и на внешние возможности и вызовы, и глубоко переменился после семинарии, подполья, тюрьмы, революции, гражданской войны и политической власти. Его фигура, возвысившаяся на мировой арене, была одновременно продуктом разных культур, через которые он прошел, и силой, которая делает выбор и сама определяет себя в невиданных и непредсказуемых исторических обстоятельствах.
Глубоко погрузившись в Грузию и ее культуру, я кропотливо собирал мозаику из самых разных источников — от множества архивных документов, официальных и неофициальных воспоминаний, даже фотографий — пока не проявился более-менее четкий портрет молодого Сталина. Моя цель была составить достоверную и убедительную хронику его эволюции — как мальчик Сосо Джугашвили стал молодым Кобой, а потом зрелым Сталиным. Как он формировался психологически как личность и политик, чтобы понять, чем диктовался его выбор на жизненном пути.
Джугашвили остается неуловимым персонажем даже для самого прилежного ученого, но его ранняя жизнь дает важные ключи к разгадке тайн Сталина и, надеюсь, прольет свет, почему революция ради освобождения человечества закончилась диктатурой и террором.
Об авторе: Рональд Григор Суни (Сюни) — американский историк, профессор политической и социальной истории Мичиганского университета, заслуженный профессор политологии Чикагского университета
Автор ряда работ по истории России, Советского Союза и Кавказа, в том числе «Бакинская коммуна, 1917-1918», «Становление грузинского народа», «Советский эксперимент» и «Кровоточащее красное знамя».