Валдайский клуб с 2004 года собирает ведущих политиков, политологов, экономистов, исследователей, экспертов и журналистов. Это дискуссионное пространство, которое организовали россияне, чтобы Россия обрела свое место на интеллектуальной карте мира.
Поставленной цели удалось достичь, хотя некоторые утверждают, что на клубных встречах преобладают представители центристского мультилатерализма, а недостает там людей из кругов, которые более решительно оспаривают нынешний международный порядок. Это, однако, уже совсем другая тема, связанная с анализом богатой панорамы современных российских общественных дискуссий. Важна сама форма Клуба, которая предполагает не только официальные выступления, но также взаимодействие и диалог. В Польше такой формулы, кстати, никто не создал, что крайне прискорбно.
Одна из основных целей Валдайского клуба — демонстрация точки зрения российских властей на ключевые вопросы из сферы глобальной политики, экономики и принципов, на которых функционируют международные отношения. Именно там в первый раз озвучиваются положения российских внешне- и внутриполитических доктрин. Разумеется, самый подходящий человек для выполнения такой задачи — это Владимир Путин.
На заседании Клуба в этом году российский лидер по очевидным причинам выступал в онлайн-формате, что не помешало ему сделать ряд важных заявлений, позволяющих нам воссоздать еще несколько элементов, из которых складывается программа, идеология и мировоззрение современной России. Остановлюсь на нескольких ключевых темах, появившихся в выступлении российского президента 22 октября.
Ни один из мировых лидеров не может абстрагироваться от пандемии и ее долгосрочного воздействия на подход к государству и его роли. Путин на примере нынешней кризисной ситуации четко демонстрирует, что государство не исчезает, не становится чем-то ненужным. «Эффективно действовать в кризисной ситуации может только дееспособное государство, вопреки рассуждениям тех, кто утверждал и утверждает, что его роль в глобальном мире сокращается, а в перспективе оно вообще будет заменено какими-то другими формами социальной организации. Да, это возможно, когда-то в отдаленной перспективе все будет меняться», — отметил он.
Российский президент считает существование сильного государства необходимым, хотя, будучи сторонником эволюции форм социальной организации, не исключает, что в будущем ситуация будет выглядеть иначе.
Далее он напоминает, что основной целью его миссии стало восстановление такого сильного государства после смуты 1990-х годов, защита его от центробежных тенденций и упадка, который наблюдался после распада СССР. Сильное государство должно иметь не только эффективное руководство, работающую экономику и военный потенциал, но прежде всего обладать доверием общества. «Люди, как известно, источник власти. И эта формула заключается не только в том, чтобы прийти на избирательный участок и проголосовать, а в готовности делегировать избранной власти широкие полномочия, видеть в государстве, в его органах, его служащих своих представителей, тех, кому доверено принимать решения, но с кого и надлежит строго спрашивать за исполнение обязанностей», — объяснял Путин.
Отсылка к этому основополагающему глубоко демократическому принципу не означает, что государство должно опираться на некую универсальную модель устройства. Напротив, российский президент в очередной раз решительно отмел любой универсализм в этой сфере, подчеркнув, что каждый строй должен учитывать локальные условия и опираться на культурные и социальные традиции. Именно в таких рамках и на таких принципах следует формировать механизм участия общества в управлении страной.
Путин не отказывается от существующих понятий, которыми, возможно, злоупотребляют на так называемом Западе, но делает оговорку: «Настоящую демократию и гражданское общество невозможно импортировать. Я много раз об этом говорил. Они не могут являться продуктом деятельности иностранных „доброжелателей"», даже если те якобы хотят как лучше. В теории это, наверное, возможно, но я, честно говоря, с таким еще не сталкивался и не очень то в это верю. Мы видим, как функционируют такие «завозные» модели демократии. Это просто оболочка, фикция, как правило, лишенная внутреннего содержания, даже подобия суверенитета. У народа там, где реализуется подобная схема, реально ничего не спрашивают, соответствующие руководители — это не более чем вассалы. А за вассала, как известно, все решает господин. Поэтому вновь повторю: только граждане своей собственной страны вправе определять, в чем их общественный интерес«.
Институты партиципаторной демократии, современные версии народовластия, возможны в том числе в современном мире. Именовать их при помощи терминов, которые со времен Карла Поппера присвоил себе Запад, допустимо, однако, эти термины нужно наполнить новым содержанием: «Сильное, свободное, самостоятельное гражданское общество по определению национально ориентированно и суверенно. Оно прорастает из толщи народной жизни, может иметь разные формы и направления. Но это явление культуры, традиции именно конкретной страны, а не продукт абстрактного транснационального разума, за которым спрятаны чужие интересы», — говорит российский президент.
На фоне пандемического кризиса в России вновь оживились дискуссии между сторонниками активной роли государства в экономике (ведущим представителем такой группы считается вице-премьер Андрей Белоусов) и неолибералами (в частности, министр финансов Антон Силуанов и глава Сбербанка Герман Греф). Путин старается держаться в этих спорах середины. Он не отметает капитализм, не считает его дискредитировавшей себя системой, но отмечает, что со второй половины XX века чистый капитализм уступил место социальной рыночной экономике. При этом он, правда, не обращает внимания на значение неолиберального и монетаристского поворота, который начался в англосаксонских странах в начале 1970-х.
Центризм президента Путина заметен в высказывании о том, что сейчас уже нет рыночных систем в чистой форме. «Мы для себя просто должны определить уровень присутствия государства в экономике. И исходить нужно из чего? Из целесообразности», — указал он. Мы видим здесь отказ от всех экономических догм и стремление ориентироваться в экономической политике на требования текущего момента, которые могут динамично меняться. В другом фрагменте выступления звучат слова об ответственности частного бизнеса в кризисной ситуации. Они свидетельствуют о работающей в России модели, в рамках которой самые богатые предприниматели обязаны в случае возникновения чрезвычайных нужд помогать государству.
Мнение Путина и российская практика указывают, что доминирующую позицию в экономических дискуссиях занимает сейчас в России социал-либерализм, который отличается от своего европейского аналога тем, что допускает присутствие значительной доли олигархии в структуре собственности. Однако в ситуации крайней необходимости олигархам предписывается делиться с обществом полученными прибылями.
Недавние события (споры вокруг горы Куштау в Башкирии, загрязнение прибрежных вод на Камчатке) поместили в центр общественных дискуссий экологическую проблематику. Этого не могли не учесть президент и его администрация. Владимир Путин в своем валдайском выступлении назвал изменения климата существенной проблемой. Он подчеркнул, что этот процесс может представлять опасность особенно в России, где вечная мерзлота занимает 65% территории. При повышении температур та может начать таять, а за этим последуют выбросы в атмосферу метана, который по своему парниковому влиянию сильнее углекислого газа. Путем к преодолению экологических проблем должно стать изменение потребительского поведения, то есть радикальное ограничение потребления и борьба с расточительным использованием ресурсов.
Последнее тесно связано с темой мировоззрения. Путин придает ему большое значение, подчеркивая, что мир оказался на перепутье: «Человечество достигло очень высокого технологического и социально экономического уровня и вместе с тем столкнулось с утратой, размыванием нравственных ценностей, потерей ориентиров и ощущения смысла существования, если хотите, миссии человека на планете Земля. Такой кризис не разрешается при помощи дипломатических переговоров или даже созыва крупной международной конференции. Он требует переоценки приоритетов и переосмысления целей. И начинать надо с себя — с каждого человека, сообщества, государства, а уже потом бороться за мировое устройство».
Призыв задуматься о ценностях показывает, что президент Путин выходит за рамки политической или идеологической программы, обращаясь к области метаполитики и философии. Однако он не дает своего ответа на вопрос, какова должна быть миссия человечества.
Мы знаем, что Владимир Путин и его ближайшее окружение уже много лет продвигают модель многополярного мира, решительно споря с тезисами Фрэнсиса Фукуямы и всех тех, кому казалось, будто после распада СССР непременно появится гегемонический, однополярный мир. Мир, как считает российский президент, должен опираться на мультилатерализм, а основой того — служить существующие международные организации, в особенности Организация Объединенных Наций. По мнению российского лидера, именно она выступает единственной площадкой, позволяющей эффективно разрешать международные споры и преодолевать конфликты.
Несмотря на это ООН требует реформирования. Путин отмечает, что мы имеем дело с неуклонным ростом значения одних центров силы (Китай, Германия, ЮАР, Бразилия) и снижением роли других, которые прежде обладали большим потенциалом (Великобритания, Франция, США). Реформы в международных организациях тем более назрели, что многие из них «зачастую действуют исходя из идеологических предубеждений, попадают под сильное влияние других государств, становятся инструментом в их руках», хотя изначально были призваны быть беспристрастными арбитрами. «Жонглирование процедурами, манипуляции с прерогативами и полномочиями, предвзятость, особенно когда дело касается конфликтов с участием соперничающих держав или групп государств, стали распространенной, к сожалению, практикой», — констатировал президент.
Он не приводит, правда, конкретных примеров, но можно догадаться, что речь идет, в частности, об Организации по запрещению химического оружия, которая используется для навязывания конкретных, не подтвержденных документами или вескими доказательствами интерпретаций событий в разных точках мира (химические атаки в Сирии, отравление Алексея Навального). Путин, судя по всему, делает ставку на использование при разрешении конфликтов и споров, касающихся тех или иных территорий, разнообразных дополнительных форматов регионального взаимодействия. Эффективность действий в таком масштабе демонстрирует функционирующая вот уже два десятилетия Шанхайская организация сотрудничества, а также различные переговорные команды, создающиеся для преодоления конкретных конфликтных ситуаций, например, «астанинская группа» по Сирии.
При этом предлагается четкий и прозрачный механизм формирования таких групп: их участниками должны выступать страны, имеющие не только интересы, но и реальное влияние на события в регионе конфликта. Допуск к столу переговоров удаленных в географическом отношении участников, чья сфера интересов находится на других континентах, может привести к парализации всех попыток мирного урегулирования.
Скончавшийся недавно один из наиболее ярких польских экспертов по России профессор Анджей Валицкий (Andrzej Walicki) писал пять лет назад, что «консерватизм Путина принципиальным образом отличается от идеологий, питающих правые тенденции в мировом масштабе, таких, как свободно-рыночный консерватизм американских республиканцев или агрессивный традиционализм правых популистов».
Владимир Путин и его соратники создают новую, исключительно российскую идеологическую формулу. Принимая во внимание ценности, на которые в ее рамках делается особый упор, можно дать ей рабочее название «суверенный социал-консерватизм». К сожалению, мало кто из польских исследователей помимо процитированного выше ученого предпринимает попытки проанализировать идейный фундамент современной России. Это тем более обидно, что массу материала для таких изысканий в последнее время дает в своих выступлениях президент Российской Федерации.